Исабель безмолвно выполнила мою просьбу. Я выключил радио и, кивнув ей, быстро покинул комнату…

«Сурабайя» была заведением просторным и шумным. Она имела свой стиль и свою публику. Буквы на ее светящейся вывеске, сложенные из цветных стеклышек, сияли весело и ярко, гарантируя усталому гостю Ла Паломы несколько часов приятного беззаботного времяпрепровождения. Окна бара, выходившие на улицу, были вовсе не окнами, а витражами. Под низким потолком «Сурабайи» медленно вращался круглый плафон двухметрового диаметра, похожий на изображение светового спектра из учебника физики. Все это дополнялось красными, синими, зелеными и желтыми стеклянными плитками, которые были там и сям вкраплены в пол бара и подсвечивались снизу. На небольшой эстраде негритянский джаз то тихо наигрывал старые блюзы, то взрывался грохочущим фейерверком современной какофонической музыки. В «Сурабайю» приходили матросы, грузчики и мелкие служащие порта со своими подружками, чтобы купить немного дешевого дурашливого веселья, куда более эффективного, чем все допинговые средства и транквилизаторы мира. Как ни странно, драки здесь происходили редко, а если такое и случалось, то публика сама наводила порядок. Полицию не вызывали.

В тот вечер, переодевшись в штатское, я кружил по городу на юрком «Фольксвагене» до тех пор, пока не убедился в отсутствии слежки. Припарковав машину метрах в трехстах от «Сурабайи», сходил в бар и зарезервировал столик. Потом пошел навстречу Исабель, чтобы проверить, нет ли за ней «хвоста». В том, что она явится на свидание, я не сомневался: чувство любопытства у женщин сильнее чувства страха.

Меня обрадовала пунктуальность мисс Мортон, а также то, что она последовала моим советам. На ней было глухое светло-серое платье свободного покроя. Роскошные волосы девушка умудрилась собрать в тугой узел. Это до неузнаваемости изменило внешность Исабель, но почти не убавило ее прелести. Мужчины пялили на нее глаза со всех сторон, но она, привычная к вниманию подобного рода, шла себе, задумавшись, и, казалось, не замечала никого и ничего. Я догнал ее у самого входа в бар и сказал строго:

— Нельзя быть такой беспечной. На протяжении последней полумили за вами следят, а вы — как будто собачку прогуливаете!

Исабель вздрогнула.

— Кто… за мной следит?

— Я!

Она улыбнулась вымученной улыбкой.

— Вас, полковник, я увидела, когда вы еще стояли за тумбой для афиш.

— Ого! Молодец!

Я проводил ее к нашему столику в дальнем углу бара, усадил спиной к залу и осмотрелся. Гремел, завывал, стонал, квакал и взвизгивал джаз. Цветные полосы плыли по лицам и одежде гостей «Сурабайи». Свет автомобильных фар, проникая с улицы сквозь витражи, рассыпался в зале радужным дождем стремительных живых ускользающих бликов. Танцевали все, кроме нескольких пьянчужек, которые обосновались под самым плафоном.

— Хотите пить? — спросил я.

— Хочу. Закажите что-нибудь покрепче, полковник. Меня знобит.

В баре было душновато, но я не стал удивляться, а исполнил ее просьбу. Исабель, выпив свой коньяк залпом, поперхнулась и начала кашлять.

Негры заиграли блюз «Сан Луи». Я предложил девушке потанцевать, и через мгновение мы окунулись в небыструю, но властную человеческую круговерть, чей вращательный темп задавался музыкой.

Состояние моей партнерши встревожило меня. Руки Исабель были ледяными. Ее колотила мелкая дрожь. Она безвольно позволяла кружить себя, глядя поверх голов танцующих пустыми глазами.

— Что с вами? — спросил я. — Вам страшно? Кого вы боитесь? Роджерса?

— Роджерса… И полковника Арнольдо.

— Меня?!

— О вас рассказывают ужасные вещи. Говорят, вы отправили на тот свет не одну сотню людей.

— Какая чушь! Я действительно уничтожил десяток мерзавцев, но, клянусь, эти, с позволения сказать, люди и не заслуживали лучшей участи. Вам же меня нечего опасаться. Более того, вы можете рассчитывать на покровительство и защиту с моей стороны.

— Хватит с меня покровительства Роджерса.

— Как вы относитесь к вашему боссу?

— Старик добр ко мне… И потом… Лучше один Роджерс, чем все… Скажите лучше, полковник: для чего я вам понадобилась?

— Скажу… Когда вы успокоитесь. И пожалуйста, не называйте меня тут полковником. Зовите лучше по имени.

— Это трудно… Но я попробую… Холодно мне… Холодно.

Я отвел Исабель к столику, и она выпила сразу две рюмки. Огненный алкоголь сделал наконец свое дело. Щеки девушки порозовели, в глазах появился живой влажный блеск. Она беспричинно засмеялась и сказала:

— А мундир вам больше к лицу.

— Это естественно, — ответил я. — Мундир молодит, что весьма кстати мужчине моего возраста.

— Вы считаете себя стариком?! В таком случае вам следовало бы знать, что все девушки из канцелярии господина президента влюблены в вас.

— Они любят не меня, а мои эполеты, мое жалование, мою виллу, мои автомобили.

— Где ваша семья?

— У меня ее нет. Я всю жизнь бродяжил. Заниматься этим лучше всего налегке.

— Вы искали свое счастье?

— Все его ищут. Каждый по-своему. Счастье искали наши прадеды, деды и родители. Искали и не находили. Теперь ищем мы.

— Вы полагаете, сеньор Арнольдо, что нас, как и наших предков, постигнет неудача?

— Мне этого не хотелось бы.

— Мне тоже.

— Вот видите, Исабель, найти общий язык гораздо проще, чем отыскать счастье. Можно, я задам вам один вопрос? Он вертится у меня на языке уже минут десять.

— Спрашивайте.

— Как называла вас мать, когда вы были ребенком?

— Мать звала меня второй частью моего полного имени — Bella. Bella mia, говорила она. И отец звал меня Bell, но он вкладывал в это слово английский смысл. Баюкая меня на руках, он иногда напевал:

Those evening bells, those evening bells! How many a tale their music tells Of youth and home!..[14]

— Я знаю эту песню. Ее написал ирландец Томас Мур… Говорят, вы похожи на мать, как две капли воды.

— У меня от отца одни глаза. Остальное от матери. Знаете, отец для меня почти абстракция. Я плохо помню его. Он был морским офицером и постоянно отсутствовал.

— Ваш отец говорил что-либо о войне во Вьетнаме, которая, если не ошибаюсь, принесла ему гибель?

— Нет. Он был набожен и полагал, что Господь всемогущ и все, происходящее в этом мире, совершается по его воле.

— Господь всемогущ?! Да разве уже на первых страницах первой книги Моисеевой он не расписывается в полнейшем своем бессилии перед лицом зла и исполненный отчаяния не принимает решения устроить потоп? Помните? Ведь вы должны хорошо знать Библию…. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их…» Выходит, что кроме самих людей, воевать со злом некому. Так?

Исабель молчала.

— Ваша мать ведь тоже часто уезжала?

— Да. На гастроли. Ее звала к себе вся Центральная Америка.

— Почему же только Центральная?

— Репертуар Марии Корро состоял преимущественно из народных ауриканских песен. Если бы она распевала шлягеры, ее знал бы весь мир… Мать привозила из своих путешествий разные диковинные вещи. Когда она умерла, наше имущество пошло с молотка. Оказалось, что у нас большие долги… Я ее всегда ждала, ждала, минуты считала. Мы с ней были, как подруги… Потом…

— Что случилось потом, мне известно.

— Вы знаете и про «Памплону»?

— И про «Памплону» знаю.

Исабель вспыхнула.

— Так зачем же вы ломаете всю эту комедию?! — крикнула она с возмущением и гневом.

— Тише! — попросил я. — Объясните причину вашего раздражения.

— Чего ради вы беседуете и обращаетесь со мной, как с благородной леди? Здесь попроще надо!