Фоторепортеры придвинулись ближе. Я был полон решимости не выдать своих чувств, каким бы ни оказался приговор. Но мои пальцы еще крепче сжали поручни барьера.

«Вместе с тем, — продолжал судья, — оценивая все обстоятельства данного дела, по внутреннему убеждению в их взаимосвязи, учитывая чистосердечное признание Пауэрсом своей виновности и его искреннее раскаяние в содеянном, исходя из принципов социалистического гуманизма, руководствуясь статьями 319 и 320 УПК РСФСР, Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Пауэрса Фрэнсиса Гарри на основании статьи 2 Закона Союза ССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления» лишить свободы на десять лет…»

Я не слышал остального. Я искал глазами своих близких, но в смятении не мог разглядеть их. Присутствующие в зале стоя аплодировали. Потому ли, что приговор им показался достаточно суровым или, наоборот, гуманным? Не знаю.

Лишь когда меня вывели из зала суда, я вдруг осознал всю тяжесть приговора.

Десять долгих лет!

В комнате, куда меня ввели, уже находились мои мать, отец, сестра Джессика, Барбара и ее мать. Я не мог справиться с собой. Увидев их, я не выдержал и зарыдал. Все они тоже плакали.

Мои надежды на встречу наедине оказались слишком оптимистичными. Кроме четырех охранников, двух переводчиков и врача в первые несколько минут здесь присутствовало полдюжины советских фоторепортеров.

Посередине комнаты стоял накрытый стол: бутерброды, икра, свежие фрукты, содовая вода, чай. Никто из нас не притронулся к еде. Мы только смотрели друг на друга. Три с половиной месяца мы ждали этого момента, боялись, что он может не наступить, и все же обдумывали слова, которые скажем при встрече. Теперь же, когда наступила эта минута, мы забыли обо всем. То продолжительное молчание, то вдруг все начинали говорить разом. Я и не знал, что так сильно соскучился по южному говору, пока не услышал их всех пятерых.

Большей частью это был обычный, ничего не значащий домашний разговор, но я уже давно так не разговаривал. Семейные новости. Приветы от сестер, племянниц и племянников. Рассказ о том, как наша собака Эк привыкает к Милледжвилу. Обсуждения: продавать ли машину? арендовать или покупать дом? переправлять ли мебель из Турции?

С того момента, как Руденко заявил, что не будет требовать смертной казни, я ожидал максимального срока 15 лет.

Теперь я узнал конец моего приговора, который я не расслышал в зале суда: десять лет с отбыванием первых трех лет в тюрьме. Это означало, объяснил переводчик, что после трехлетнего тюремного заключения меня могут направить в какой-нибудь исправительно-трудовой лагерь, расположенный в глубине России. По особому разрешению моя жена могла бы поселиться неподалеку и навещать меня «время от времени». Один американский юрист сказал моему отцу, что я имею право просить о переводе в трудовой лагерь после того, как отсижу в тюрьме полсрока. Срок отбытия наказания засчитывался с момента моего задержания, следовательно, я уже отсидел больше трех с половиной месяцев. Конечно, были испробованы и другие возможности облегчить мою участь. Мои родственники обращались и к Л. И. Брежневу, и к Н. С. Хрущеву, пытались встретиться с последним, но он в то время отдыхал на Черном море.

Мы как драгоценность лелеяли малейшую надежду, которую давал нам текст приговора. Но слова «десять лет» нависли дамокловым мечом.

Мы пытались строить планы, но слишком многое оставалось еще не ясным. Барбара хотела остаться в Москве и устроиться на работу в американское посольство. Я был против: не было никакой уверенности, что ей разрешат свидания со мной; кроме того, скоро меня должны перевести в тюрьму, постоянное место моего заключения, расположенную за пределами Москвы, но когда и куда, мне не сказали.

Я узнал еще кое-какие новости. 1 июля где-то над Баренцевым морем русские сбили «РБ-47». Советский Союз заявил, что самолет нарушил границу; Соединенные Штаты утверждали, что граница не нарушалась. Пилот был убит; двое других оставшихся в живых членов экипажа, капитаны Фримэн В. Олмстед и Джон Р. Маккоун, были задержаны русскими.

Я не знал ни одного из этих людей, но понимал, каково им было обоим.

Мама дала мне Новый завет. Один из охранников забрал его. «Книгу нужно осмотреть», — объяснил переводчик. Барбара принесла дневник, о чем я просил ее в одном из своих писем. Его тоже взяли. Интересно, чего опасались мои охранники: то ли они думали, что в вещах спрятаны письма, то ли считали, что члены моей собственной семьи намереваются подсунуть мне отраву?

Заметив, что я без часов, отец предложил мне свои. «Нет, — сказал я. — Видимо, мне не разрешат их носить, а если и разрешат, я все буду смотреть и смотреть на время».

Мою маму взволновало, что я похудел. Меня же беспокоило ее здоровье. Все говорило о том, что они невероятно измотаны, особенно Барбара. Ее лицо опухло, будто она беспрерывно плакала или — мне не хотелось об этом думать — сильно пила.

Трения между Барбарой и моими родителями были очевидны, хотя их причина оставалась для меня загадкой. Я решил, что если мне разрешат их снова повидать (а переводчик сказал, что это возможно), я постараюсь устроить так, чтобы они пришли ко мне поодиночке.

Переводчик предупредил нас, что положенный нам час почти истек.

Я сказал родным, что у меня есть сообщение для прессы. Обвинения Гринева в адрес Соединенных Штатов — неожиданный удар для меня. Я ничего не знал о тех аргументах, которые он использовал, пока не услышал их в суде. Я полностью отмежевываюсь от этих заявлений и от него самого. Что же касается его слов о том, что я могу остаться в Советском Союзе, то я с радостью уеду из России тотчас же, как мне позволят это сделать. Я американец и я горжусь этим.

Наш час истек. Охранники увели меня.

Вечером мне вернули Новый завет и дневник, который я вел уже пять лет. Эти вещи мне понадобятся, пока я буду отсиживать свой срок.

Я боялся, что, начав писать, дам волю зажатым в кулак чувствам. Моя первая запись получилась нарочито краткой:

«19 августа 1960 года. Последний день суда. Десять лет. Виделся один час с женой и родителями».

Нация, национализм, националисты — так много сказано и написано по существу данных понятий. Большинство историков и философов определяют национализм как идеологию и политику, рассматривающие нацию в качестве высшей и внеисторической формы общественного единства, в рамках которого все социальные слои связаны будто бы гармоничной общностью интересов.

Национализм проявляется в абсолютизации достоинств и прав своей нации и в пренебрежении к достоинствам и правам других наций, в постоянном подчеркивании идеи национального превосходства и национальной исключительности, в разжигании межнациональной вражды, затушевывании противоречий тех или иных слоев общества.

Для большинства народов и народностей, проживающих на территории бывшего СССР, его распад является трагедией, причины и последствия которой до конца не поддаются осмыслению. Однако при внимательном анализе происходящих социально-политических потрясений, повторяющихся в течение одного столетия на территории 1/6 части суши, однозначно просматривается стремление врагов Российского многонационального государства эксплуатировать национальный вопрос в своих интересах. В частности, существовавшие национальные противоречия в СССР широко использовались гитлеровской Германией перед нападением на Советский Союз и в ходе Великой Отечественной войны.

Руководителями национал-социалистической партии Германии были разработаны планы порабощения народов, входящих в состав СССР, путем стимулирования националистической деятельности в различных регионах страны. Наиболее четко и конкретно эти намерения изложены в речи рейхслейтера Розенберга о политических целях Германии в предстоящей войне против Советского Союза и планах его расчленения, которую он произнес в Берлине 20 июня 1941 г. Розенберг, возглавивший с июля 1941 года имперское министерство по делам оккупированных восточных областей, в ходе своего выступления 20 июня заявил, что «…задачи нашей политики, как мне кажется, должны…идти в том направлении, чтобы подхватить в умной и целенаправленной форме стремление к свободе всех этих народов (имеются в виду народы, населяющие территорию СССР. — В. Я.) и придать им определенные государственные формы, то есть органически выкроить из огромной территории Советского Союза государственные образования и восстановить их против Москвы, освободив тем самым Германскую империю на будущие века от восточной угрозы.