Не удовлетворившись этой ужасной сценой, эксперт перешел к описанию аналогичных опытов с белой мышью и наконец сделал вывод: «Учитывая необычайно высокую токсичность и характер воздействия этого яда на животных, а также сравнительно большую его дозу на острие иглы, можно считать, что если человеку сделать укол такой иглой, отравление и смерть наступят так же быстро, как и у животных».

Так прошел еще день работы суда.

После окончания заседания Гринев провел со мной беседу. Ему не понравился ход суда. Почему, спрашивал он, я не сумел отмежеваться от реакционных милитаристов, которые планируют подобные полеты, хотя для этого у меня были большие возможности?

У меня был соблазн ответить, что и он не сумел отмежеваться от обвинения, но я просто выслушал его.

Завтра — последний день суда. После обвинительной речи Руденко и выступления защитника, сказал Гринев, мне представится последняя возможность обратиться к суду перед вынесением приговора. Если я хочу получить наказание мягче, чем смертный приговор, необходимо внести три изменения в мое последнее слово.

Заявления о том, что я сожалею о своих действиях, будет недостаточно. Я должен сказать, что «глубоко раскаиваюсь и сожалею».

Я должен заявить, что не испытываю никаких враждебных чувств к советскому правительству.

И в заключение я должен сказать, что «глубоко сожалею и лично отрекаюсь от агрессивных замыслов Соединенных Штатов, направленных на развязывание войны».

Я согласился на первую поправку, принял в несколько измененном виде вторую и полностью отверг третью.

Хорошо, я добавлю, что «глубоко раскаиваюсь и сожалею», хотя и против своей воли.

Что же касается того, что я не испытываю враждебных чувств к советскому правительству, то я не могу с этим согласиться. Я бы желал сказать, что не испытываю враждебных чувств к русскому народу.

Однако поносить свою страну я не намерен. В каких бы выражениях это мне ни предлагалось. Я этого не скажу. Будь что будет, но это мое окончательное решение.

Мы разработали другой вариант, но у меня сложилось впечатление, что Гринев еще вернется к своим попыткам заставить меня поносить Соединенные Штаты.

Я оказался прав.

Первые же фразы, произнесенные Руденко, задали тон всему его выступлению: «Товарищи судьи! Я приступаю к обвинительной речи на данном судебном процессе с полным сознанием его огромного значения. Настоящий судебный процесс над американским летчиком-шпионом Пауэрсом разоблачает преступления, совершенные не только лично подсудимым Пауэрсом, но и до конца вскрывает преступные агрессивные действия правящих кругов США — истинных вдохновителей и организаторов чудовищных преступлений, направленных против мира и безопасности народов».

И далее: «Советские люди, строящие коммунистическое общество, заняты мирным созидательным трудом и ненавидят войну». Правящие круги Соединенных Штатов «упорно противодействуют мероприятиям по всеобщему разоружению и уничтожению ракетно-ядерного оружия».

«Пауэрс стал штатным летчиком-шпионом, готовым совершить любое преступление во имя интересов американской военщины, состоящей на службе монополистического капитала». «Вот она, звериная, человеконенавистническая мораль господина Даллеса и компании, ставящая ни во что, в угоду доллару, этому «желтому дьяволу», жизнь человека». «Если бы задания, полученные Пауэрсом, не были преступными, хозяева Пауэрса не снабдили бы его смертоносной булавкой».

В начале речи Руденко меня поразили два момента. Прежде всего слова о том, что в мае президент Эйзенхауэр дал заверения, что «шпионские полеты американских самолетов в воздушном пространстве Советского Союза будут прекращены».

Но Руденко немедленно осудил Эйзенхауэра за то, что тот нарушил свое обещание.

Действительно ли полеты над территорией СССР прекращены или нет?

И еще одно короткое, но взволновавшее меня сообщение. После изложения истории с самолетом «У-2» Руденко сказал: «Огромная волна возмущения прокатилась по всему миру, когда стало известно о новых коварных действиях руководящих деятелей США, пославших 1 июля 1960 года военный бомбардировщик-разведчик «РБ-47» в преступный провокационный полет в пределы Советского Союза».

Это объясняло, почему вскоре после 1 июля меня снова стали допрашивать о полетах «РБ-47». Ясно, что имел место еще один «инцидент», но насколько он был серьезным? Руденко не сообщил никаких подробностей.

«Подсудимый Пауэрс, преступления которого так щедро оплачивала американская разведка, — не простой шпион, а особый и тщательно вымуштрованный преступник… Вот истинный облик подсудимого Пауэрса. И если бы его хозяева попытались разжечь новую мировую войну, именно пауэрсы, вскормленные и воспитанные ими в условиях так называемого свободного мира, были бы готовы первыми сбросить на мирную землю атомные и водородные бомбы, как это сделали подобные же пауэрсы, сбросившие первые атомные бомбы на мирных жителей беззащитных городов Хиросимы и Нагасаки».

Итак, меня обвиняли даже в этом. Я слушал, и мое сердце сжималось при мысли о том, что я, пусть частично, дал ему повод для подобных разглагольствований. Однако по мере того, как он продолжал (часы показывали, что он говорил уже больше двух часов), не только излагая дело, но и преувеличивая, утрируя, искажая факты, обличая «американских агрессоров», этих «новоиспеченных подражателей Гитлеру», я начал думать, не зашел ли он слишком далеко, доводя советскую пропаганду до такой крайности, что она может вызвать обратную реакцию.

В зале наступила тишина. Руденко заканчивал выступление:

«Час, когда преступник услышит приговор суда, близок.

Пусть ваш приговор послужит строгим предупреждением всем тем, кто проводит агрессивную политику, преступно попирает общепризнанные нормы международного права и суверенитет государств, провозглашает своей государственной политикой политику «холодной войны» и шпионажа. Пусть этот приговор явится также строгим предупреждением всем прочим пауэрсам, которые по указке своих хозяев попытались бы подорвать дело мира, покуситься на честь, достоинство и неприкосновенность великого Советского Союза.

Товарищи судьи! Поддерживая в полном объеме государственное обвинение по делу Пауэрса, в соответствии со статьей 2 Закона Союза ССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», я имею все основания просить суд применить в отношении подсудимого Пауэрса исключительную меру наказания…»

Я был прав. Они решили наказать меня в назидание другим.

«…Но, учитывая чистосердечное раскаяние подсудимого Пауэрса перед советским судом в совершенном преступлении, я не настаиваю на применении к нему смертной казни и прошу суд приговорить подсудимого Пауэрса к пятнадцати годам лишения свободы».

Моей первой реакцией было чувство безудержной радости. Будто бы я задыхался и вдруг смог глубоко вздохнуть. Меня не расстреляют!

Я взглянул на свою семью. В их ложе поднялась суматоха, но за осветительной аппаратурой и толпой репортеров я не видел, что там происходит. Выслушав приговор, мой отец вскочил и сердито прокричал: «Да предложи мне пятнадцать лет такой жизни — я бы лучше предпочел смерть!»

Комендант суда объявил тридцатиминутный перерыв.

После перерыва Гринев начал защитительную речь.

Вначале я подумал, что ослышался.

«Не буду скрывать от вас того исключительно трудного, небывало сложного положения, в котором находится в этом деле защитник. Ведь подсудимый Пауэрс обвиняется в тяжком преступлении — во вторжении в воздушное пространство Советского Союза с целью сбора шпионских сведений и производства аэрофотосъемки промышленных и оборонных объектов, а также сборе других данных разведывательного характера…

Волею Конституции Советского Союза, которая обеспечивает каждому обвиняемому, независимо от тяжести совершенного преступления, право на защиту, наш гражданский и профессиональный долг — помочь в осуществлении права тем обвиняемым, которые пожелали этим правом воспользоваться».