Он рассказал, что многие годы хотел увидеть Россию. Не раз даже всерьез собирался, но мама каждый раз его отговаривала: «Не едь, кегебисты возьмут тебя заложником и потребуют что-нибудь от правительства США, какого-нибудь своего шпиона, ведь у тебя брат слишком важная персона»...

- Но я думаю, - отражает он своей голой головой яркий свет люстры, - у вас там многое изменилось, и если я поеду, то они не посмеют, а?..

Позвонил мой турецкий друг, актер по профессии, и спросил, не могу ли я сниматься в кино – на студии «Никкацу», оказывается, нужен человек со знанием русского языка. Конечно, я согласился. Тогда он дал телефон агента. Он говорил по-английски, а в нем, как известно, нет категории рода, и я сначала подумал, что агент – это мужчина, но оказалось, что девушка. Она поинтересовалась, какой у меня рост. «О, отлично, - сказала она, - это нам подходит, а то я, честно говоря, волновалась, думала, что вы слишком высокий»... Мы тут же договорились встретиться с ней в ее доме, в районе Роппонги. Я уже знал этот район – как-то мы обедали там с женой в индийском ресторане «Моти». В Роппонги много консульств, посольств, есть магазины, специально рассчитанные на иностранцев, в которых можно купить «родные» продукты... Много баров и дискотек, магазинов одежды, где наряду с обычными представлены и слишком смелые образцы, которые находят спрос разве что у отдельных представителей молодежи...

Я ехал на встречу и думал о том, что хотя я и не снимался ни разу в настоящем кино, но опыт у меня какой-то все же имеется. Раза три я читал свои рассказы на радио, много раз выступал перед публикой. Кроме того, дублировал кинофильм – тридцать сеансов проговорил за всех актеров все их слова. Это, помнится, был болгарский приключенческий фильм «Афера»...

У выхода из метро ко мне подошел некий парень, проводил к автомобилю, и по узкой улочке мы съехали к искомому дому (одновременно офису) – опять мне напомнила эта улица Ялту... Я оставил, как принято здесь, ботинки в прихожей и прошел по мягким коврам в холл с ампирной мебелью и старинными вазами по углам, двумя фортепиано «Ямаха», около которых пюпитры, микрофоны на высоких стойках, мощный двухкассетник, еще какая-то записывающая аппаратура. Я уселся на дорогой диван, отразился в зеркальной стене напротив... Отражался минуты три. Пришла девушка-агент, принесла чай, дала заполнить бумажки, контракт, поговорили. Она сказала, что хотела бы поучиться хотя бы годик в Московской консерватории, и она даже будто бы обращалась в советское посольство, что находится от ее дома рукой подать, в том же районе Роппонги, но возникли проблемы с визой. То ли там нужно было особое приглашение от принимающей стороны, то ли что-то еще. Она обмерила меня, записала данные, я выпил чайку, договорились, когда и куда я приеду на репетицию. Прощаясь, она вышла прямо на середину улочки и поклонилась мне несколько раз.

Через три дня в условленный час на станции Чоофу в подземном переходе ко мне направился высокий молодой индус. «Вы мистер такой-то, да? Очень приятно, а я Дэвид», - представился он. Что он индус, сомнений быть не могло, потому что он был в чалме.

На репетиции я познакомился с режиссером Шусуке Канеко. Оказалось, что он же и автор сценария.

Русский космонавт, по сценарию бесфамильный, а в жизни, может быть, полковник Соколов, или подполковник Волобуев, или майор Колотушкин – не важно, жил себе на космической станции, летал вокруг шарика, фотографировал чего надо и не надо, питался из тюбиков. Для солидности даже, может быть, в газетах сообщалось, что он «выращивает в невесомости монокристалл окиси цинка», но вот что-то случилось. И чтобы разобраться, в чем дело, он вылезает из люка, выплывает в своем скафандре в открытый космос и видит неполадку: может, там обшивку раздуло, или задело чем, или отвалилось чего...

- С этого и начинается твоя роль. И ты восклицаешь: «О, мой Бог!», выражая тем самым удивление. Как это будет звучать по-русски?..

Я спросил:

- Ситуация комическая? Фильм комедийный?

- Да-да, - подтвердил Канеко.

- Ну, тогда, - ответил я, - лучше будет сказать «Бог ты мой! Ну и дела-а...» Или просто с удивлением «Бог ты мой!»

- Хорошо, - согласился Канеко по-японски, а Дэвид перевел мне на английский. – Следующий эпизод: ты начинаешь устранять неисправность, стучишь методично молотом по станции и в один из моментов роняешь его из рук. Ты пытаешься поймать его, делаешь движение рукой, подаешься телом, но не ту-то было... Молот медленно, но верно уходит все дальше, отдаляется в сторону нашей голубой планеты. «Он же специальный!» - сдавленно кричишь ты... с чувством... А потом собственно само действие фильма: молот попадает в поле зрения следящей системы, по сценарию американской, срабатывает компьютер, разворачиваются события, а в конце, когда все, несмотря ни что завершается, опять на экране появляется наш упорный космонавт, то есть ты. Но на этот раз у тебя в руках уже не молот, а серп...

- И, конечно, он роняет серп, - рассмеялся я, - второй советский символ!

- «Опять я напутал!» - кричит космонавт, когда он уронил серп, и видит, что тот, как и молот, улетает к земле. «Опять я напутал! Что со мной?!» Как ты думаешь, - спросил Канеко, - лучше оставить эти слова по тексту, как есть, или, может быть, что-нибудь другое придумать, что-нибудь ударное? А то я и сам чувствую, что получается не текст, а какой-то детский лепет, какая-то размазня...

- Может быть, что-нибудь про Горбачева? – намекнул Дэвид. – Потому что многие люди знают его имя, тогда они почти и без перевода поймут, будет интересно. Понимаешь, этот космонавт что-то натворил и беспокоится...

- «Что я скажу Горбачеву?!» - осенило меня. – Вот мировая фраза, ребята! Вот слова, которые он должен орать!

Я перевел на английский, Дэвид – на японский.

- Отлично! – улыбнулся Канеко. – Оставим эти слова.

На другой день ровно в час дня мы приступили к съемкам. Из специального ящика достали мое облачение, почти полную имитацию космического: с трубками, кнопками, ранцем за спиной, перчатками и специальным шлемом. Одеваться, то есть влезать в оболочку, мне помогали Дэвид и еще двое сильных ребят и хлопотливая девушка, которая, видимо, была ответственная за костюм, и она же прикрепляла ко мне липкие эмблемы: «СССР», герб, флажки. Мы уже хотели попробовать установить шлем, но тут появился пожилой поддатый мужик, принес им изготовленный пояс. Пришлось снова разоблачаться и, пропустив одни лямки между ног, другими охватить бока. Сквозь костюм вывели кольцо, за которое меня собирались цеплять... Затем мы вышли в павильон. Я увидел космическую станцию, нависшую над съемочной группой. Операторы, осветители, там же был и режиссер Канеко, и какой-то стройный, и фатоватый и авантажный джентльмен в прекрасном костюме песочного цвета – он сидел на стуле, нога на ногу, острый ботинок – может, продюсер?..

Меня представили съемочной группе, я улыбнулся, поклонился честной компании и полез на станцию. Сверху свисала проволока. «Не слишком ли тонкая?» - показал я. «Ничего, - отмахнулся поддатый мужик. – Выдержит». Он, видимо, заведовал всякими подобными поделками, штуками. Как-то в районе Коктебеля, в Крыму, я видел точно такого же техника-пиротехника – там Ялтинская киностудия снимала фильм. В таких же зачуханных штанах и в такой же ковбойской шляпе. И в одном американском фильме про каскадеров тоже... Они все, кажется, на одно лицо: независимые, сосредоточенные, со своей, что называется, рабочей гордостью, уверенные в себе, - я бы сказал, даже слишком... «Ну ладно, цепляйте, что ли»...

Вскоре я понял, что быть актером нелегко. Прожекторы, жара. На меня надевают шлем, в котором еще теплее. В нем, как и положено, встроенный микрофон, и другие приспособления, так что все, что я ору, сразу передается и записывается на пленку. Меня поднимают над станцией. Как в цирке: рабочие тянут веревки, лязгают блоки, напрягаются тросы. Несколько раз я удивляюсь обнаруженной неполадке: «Бог ты мой»... Начинаю работать молотом. Меня просят задрать повыше левую ногу, чтобы усилить впечатление невесомости, просят не держаться за станцию рукой, не хвататься за нее, а я делаю это, потому что меня то разворачивает, то слишком выносит вперед... Я опять машу здоровенным молотом, я плаваю в воздухе, держу равновесие телом, мягко дотрагиваюсь иногда левой до станции (как бы в невесомости), а при помощи правой продолжаю орудовать своим кувалдометром. Слышу команды режиссера: «Камера!» И поехала по рельсам камера. Я работаю, не обращаю внимания. Но внутренне я готовлюсь... Громкий крик: «Акшен!», то есть акция, съемка... «Раз... два... три...» Четвертый удар, и я неосторожно упускаю молот. Пытаюсь его схватить (не очень резко, все-таки «невесомость»), и когда вижу, что это невозможно – молот улетает от меня все дальше и дальше, в сторону родимой земли... - в сердцах восклицаю: «Он же специа-альный!» Я сделал так раза три-четыре и думал, что уже все, о’кей, переходим к следующему эпизоду, но вот смотрю: мне несут молот другой – по виду такой же, однако по цвету он серебристый. Несет торжественно женщина, очень ответственная за него, преисполненная заботы о нем. Оказывается, что все предыдущее было просто напросто дублями...