Анхелика закричала, но крик разбился о черный гипнотический взгляд, и она сама покорно стянула сорочку с плеча, подставляя шею…

Уходя, ночной гость зажег свечу и осветил ее стынущее лицо.

– А ты красивая, – задумчиво произнес он. – Будет жаль, если такая красота погибнет.

Пламя свечи отразилось от лезвия кинжала, и она закрыла глаза, чтобы не видеть его смертельного приближения. Но острие ее не коснулось, а губам стало горячо, будто по ним потек расплавленный воск. У воска был металлический привкус, и он был жидким, как вода. Открыв глаза, Анхелика увидела, что гость прижимает к ее рту взрезанное запястье и поит ее своей кровью, как мать – младенца.

– Ну, довольно. – Он мягко погладил ее по голове и убрал руку. Она невольно потянулась следом за ней, но наткнулась на строгий взгляд. – На сегодня хватит. А когда окрепнешь, ты сама сможешь найти пищу себе по вкусу. Бывай, малышка. Я как-нибудь загляну тебя проведать. Лет через сто. Ты уж постарайся не попасться за это время.

Хосе приехал на следующее утро, но жена, вопреки обыкновению, не встретила его у порога. Он поднялся в спальню и обнаружил ее мечущейся в лихорадке. Доктор, посетив больную, испробовал все средства, чтобы сбить жар, но ничто не помогало. И врачеватель безнадежно развел руками, призывая близкого к отчаянию Хосе готовиться к худшему. Однако, вопреки трагичным прогнозам, Анхелика поправилась. Вот только солнечный свет стал ей совершенно невыносим, а сама она осунулась, побледнела и стала какой-то чужой…

Однажды, проснувшись среди ночи, Хосе обнаружил супружескую постель пустой. Обойдя весь дом и не найдя жены, он вернулся в спальню и принялся ждать. Каждый час, проведенный в одиночестве, отравлял его ревностью и гневом.

Анхелика появилась незадолго до рассвета – вошла в спальню спокойная, довольная… Испуганно отшатнулась, когда он зажег свечу, закрыла глаза рукой.

– Где ты была?

Лицо жены налилось смертельной бледностью.

– Отвечай, где ты была! – Не помня себя от ревности, Хосе подскочил к ней, встряхнул за плечи, швырнул на постель, выплюнул слово, которое всю бессонную ночь вертелось на языке, прожигая его серной кислотой: – Шлюха!

Анхелика дернулась от невыносимой боли – это ангельские крылья, которые поникли за спиной еще после той черной ночи, муж обрубил окончательно одним точным резким ударом. Не ангел она для него больше, а вот кто – распутная женщина.

Она спрятала лицо, не в силах встретиться взглядом с любимым, который чувствует себя обманутым, и глотала соль несправедливых обвинений, сознавая, что никогда не решится их опровергнуть. Потому что истина намного хуже. Пусть лучше считает шлюхой, чем узнает, что его жена стала тварью, которая питается людской кровью…

– Завела себе дружка? – Пальцы Хосе с силой стиснули подбородок и развернули ее лицом к нему. – Отвечай!

Лицо Хосе было так близко, что закружилась голова… Она невольно потянулась к нему, желая поцелуем стереть несправедливые обвинения с его губ. Скрывала же она как-то свою сущность раньше? Сможет продержаться и еще, хотя бы немного. Анхелика знала, что рано или поздно ей придется покинуть Хосе. Ради его же блага. Но только не сейчас, только не так. Она еще не готова отказаться от своей любви. И пусть визит незнакомца навсегда лишил эту любовь будущего, у нее еще есть настоящее и она готова за него побороться.

Но поцелуй так и остался полыхать на губах. Хосе с брезгливостью отшатнулся от нее и наотмашь ударил по лицу – впервые в жизни ударил. Собственная кровь, выступившая на губах, показалась ей ядом. Прижав руку к лицу, она спрятала глаза и глухо ответила:

– Да, ты прав, я шлюха… – Пусть лучше считает ее неверной, чем узнает, кем она стала на самом деле. Пусть лучше представляет жену в объятиях другого, чем увидит ее глотающей кровь из взрезанных вен молочника.

Сильные руки Хосе – руки, которые умеют так нежно ласкать, – сцепились на ее горле, выжимая из легких воздух, и она захрипела. Смерть показалась ей облегчением, последним щедрым подарком Хосе, который она принимала с благодарностью. Но внезапно тиски разжались, и она упала на пол, разбив колени в кровь.

– Уходи, – процедил Хосе. – Уходи и больше никогда не возвращайся.

Анхелика бросила последний взгляд на мужа, прощаясь с ним навсегда и стремясь запечатлеть в памяти каждую любимую черточку. Но запомнила только губы, искривленные гневом, и жилку, нервно пульсирующую на шее… На кого бы она теперь ни смотрела, все время бросалась в глаза именно эта жилка – манящая, искушающая, доводящая до исступления и взывающая к ее проклятой жажде.

Как бы она хотела, чтобы все было по-другому! Попрощаться бы с ним так, чтобы он ничего не заподозрил. Искупаться бы вдоволь в нежности его рук. Напиться бы допьяна жаром его поцелуев. Насытиться любовью в его глазах, наслушаться напоследок его исступленных вздохов «мой ангел», унести с собой его запах, его смех, его улыбки… Остаться в его памяти пылкой, нежной, верной. Исчезнуть, как ангел, решивший воспарить в небеса.

Но приходится бежать из дома со сломанными крыльями, сгорбившись под тяжестью обвинений, кровью выступивших на губах. Каждый шаг – как по битому стеклу. Каждый вздох – как глоток ядовитого зелья, приближающий к гибели.

У двери она остановилась, помедлила, прощаясь со своим утраченным счастьем. Рывком открыла дверь и шагнула за порог. Анхелики больше нет. Теперь ее зовут Долорес[7].

Долорес ступила в мир с кровью на губах и с разбитым сердцем. Ей было нечего терять и некого любить. Она родилась круглой сиротой. Муж, родители, братья и сестры – все это принадлежало Анхелике. Долорес, которой каждый день требовалась свежая кровь, была изгнана из дома мужа и не могла появиться в поместье родителей. У Долорес не было ничего – ни семьи, ни крова, ни средств к существованию. Только боль в сердце, жажда, ненадолго заглушавшая эту боль, и броская красота, на которую, как на жар костра, слетались мужчины. Для Долорес все могло закончиться весьма плачевно, но она встретила Джека, и ее жизнь сделалась похожа на авантюрный роман господина Сервантеса.

Джек был виртуозным мошенником, но Долорес оказалась хорошей ученицей и вскоре превзошла своего наставника в хитрости. Революционные волнения, сотрясавшие тогда Латинскую Америку, были на руку двум мошенникам. Люди боялись всего и верили всему, они были готовы отдать любые деньги, чтобы отвести от себя угрозу жизни. Достаточно было лишь припугнуть и пообещать спасение – и в их руки текли банкноты, акции, драгоценности, часы, антиквариат. Когда вокруг стало совсем неспокойно, они переместились в относительно спокойную Европу.

Узнав о том, что готовится к отплытию роскошный лайнер, Джек загорелся идеей как следует тряхнуть богатеньких пассажиров. Здесь, конечно, и речи не шло о том, чтобы обвести богатея вокруг пальца и скрыться с деньгами. Куда сбежишь с корабля? Разве что в океан! Но у Джека наготове была изящная идея, согласно которой обманутый пассажир не только не стал бы заявлять на мошенников в полицию, но еще бы и добровольно приносил им деньги раз за разом. Роль приманки для простофили была отведена Долорес. А уж сам Джек взял бы на себя шантаж…

Выгодная во всех отношениях поездка сорвалась в последний момент. Долорес задержалась у модистки, забирая платья, в которых ей предстояло охмурять богатеньких пассажиров. В их экипаж оказалась запряжена хромоногая кобыла, из-за чего они безнадежно отставали. А в завершение всех бед на дороге перевернулся грузовой экипаж, перегородив улицу. Когда они добрались до причала, толпа пришедших проводить «Титаник» уже расходилась. Джек подставил руку козырьком, глядя, как уплывает в океан его тщательно продуманный план, и разразился отборной бранью. В крахе аферы он обвинил припозднившуюся Долорес. И в гневе даже выдрал из ее рук картонку со шляпой и швырнул в воду. Остальной багаж Долорес отстояла кулаками. Джек упрекал ее еще много дней спустя – до тех самых пор, пока новость о гибели «Титаника» не потрясла мир. Тогда, празднуя свое второе рождение, они распили на двоих бутылку коллекционного бордо, прихваченного из дома одного богатея, и окончательно примирились.