Задумавшись, я и не заметила, как съела всю овсянку. Бернар забрал у меня пустую тарелку и что-то сердито пробурчал в ответ на мое «мерси». Похоже, расположить к себе старого брюзгу комплиментом его кулинарному таланту не удастся. Что ж, не велика беда. Я здесь всего на несколько дней и уж как-нибудь вытерплю недовольную физиономию дворецкого.

Вероник подошла к старинному буфету и открыла его ключом.

– Мужская, женская? – обернулась она ко мне.

– Что? – не поняла я.

– Кровь, – буднично пояснила хозяйка. – Предпочитаешь женскую или мужскую?

– Все равно, – смущенно пробормотала я. Три месяца в роли вампира, а я никак не привыкну спокойно относиться к насущной проблеме утоления голода.

Словно не заметив моей неловкости, Вероник уточнила:

– Группа крови?

– Без разницы.

Тут вампирша в удивлении глянула на меня:

– Без разницы?! Но у них совершенно разный вкус. Первую и вторую невозможно пить в чистом виде: первая чересчур пресная, вторая горчит. От третьей болит голова. Я предпочитаю четвертую – она самая мягкая и сладкая. Она самая редкая из всех, но в этом и плюс положения старейшины. – Вероник мило улыбнулась, словно речь шла о сортах вина. – Что считается деликатесом для обычных вампиров, то всегда в свободном доступе для старейшин. – Она вынула из шкафчика красивую рифленую бутыль темного стекла и встряхнула ее. – Свеженькая, только вчера привезли. Позволь мне тебя угостить – и ты сама поймешь, что я имею в виду.

Вероник наполнила рубиново-красным содержимым один из хрустальных бокалов на столе.

– Держи. – Она плеснула крови во второй бокал и подняла его. – За тебя. Надеюсь, тебе понравится в Париже.

– Спасибо за гостеприимство.

Наши бокалы скрестились со звоном, и Вероник сделала маленький глоточек, смакуя содержимое.

Смотреть на это было неприятно, я отвела глаза и залпом опрокинула в себя бокал. Кровь горячей хмельной волной хлынула в желудок, и я закашлялась.

Вероник наклонилась ко мне, постучала по спине, протянула салфетку:

– Никак не привыкнешь?

Я промокнула губы, оставив на салфетке кровавый след, и кивнула.

– Это не микстура, Жанна, чтобы глотать ее с такой брезгливостью, – мягко, словно неразумному ребенку, заметила Вероник. – Это наш витамин жизни. Пойми это и перестань терзаться. – Она спокойно сделала последний глоток и отставила в сторону пустой бокал. – А теперь пойдем, подберем тебе наряд для бала.

Вероник

При рождении ее назвали Анхелика Долорес Габриэла Эсперанца Фелисидад Вероника Риверра. В ее имени сплелись имена бабок и прабабок, родительские пожелания и ожидания[3]. Ее имя стало не только именем, оно определило ее судьбу – год за годом проживать новые жизни, предопределенные одним из имен. Каждая новая жизнь не была для нее ролью, не была маской. Она никогда не играла и не притворялась. Просто приходило время поставить точку в истекшем периоде жизни и стать другой. Она жила на свете довольно долго, чтобы привыкнуть к этому. Экзотичное для европейцев имя очень пригодилось в ее второй, вампирской жизни. Она не придумывала себе имен – всего лишь выбирала из числа своих собственных.

Сначала была Анхелита – непоседливая, как кордонасо[4], свободолюбивая и шумная, как кетцаль[5], своевольная, как Карибское море. Анхелита родилась в богатой мексиканской семье за шесть лет до наступления двадцатого века. Ее смуглый, как пират, отец продолжил семейное дело и занимался торговлей лошадьми. Зеленоглазая и рыжеволосая шотландка-мать никогда не ступала за порог дома без широкополой шляпы, чтобы солнце не испортило ее лилейный цвет лица – предмет зависти жен всех соседей.

Анхелита, будучи первенцем счастливой супружеской четы, с самого рождения была окружена заботой и любовью. Когда она начала подрастать, мать поначалу всерьез занялась ее светским воспитанием, стремясь вылепить из нее настоящую европейскую леди. Но Анхелита, казалось, с рождения впитала в кровь вольный ветер мексиканских прерий и шумный щебет птиц.

– Оставь ты девочку в покое, – смеясь, говорил отец, глядя, с какой неохотой малышка мучает фортепиано, как колет пальцы, выводя неумелые стежки на вышивке, и с какой скукой внимает правилам этикета. – На что ей эти премудрости? Пусть лучше побегает в саду.

И мать сдалась. Вольное дыхание Мексики и ее саму, с детства воспитанную по европейским меркам, нет-нет да и подбивало на неслыханные по шотландским понятиям шалости – пробежаться босиком по берегу моря, украдкой поцеловать мужа в щеку на улице.

Детство Анхелиты было беззаботным и привольным. Она росла в роскоши и не имела представлении об оборотной стороне жизни. Родители нежно любили друг друга, в доме появлялось все больше детей, и Анхелита была убеждена, что все люди на свете живут в богатстве, а все супруги любят друг друга так же трепетно, как ее родители.

К своим восемнадцати годам Анхелита с ее женственным станом, бирюзовыми глазами и кожей, которая казалась ее матери непозволительно темной для юной леди и которая тем не менее была на тон светлее урожденных мексиканок, считалась завидной невестой. Желающих породниться с семьей Риверра было много. Анхелита не вышла замуж до сих пор исключительно из-за своей разборчивости: все ждала того, кто зажжет в ее сердце любовь, и наконец дождалась.

Белозубый, черноглазый, высокий Хосе напоминал ее отца не только внешне, но и своей напористостью, волевым характером, силой. Глядя на него, Анхелита с замирающим сердцем понимала, что вместе они проживут долгую, полную радости жизнь – такую же, как у ее родителей…

Непоседливая Анхелита выросла, уступив место порывистой, страстной Анхелике. «Мой ангел» называл ее муж, увозя в свой дом в Чиапасе[6], где владел разработкой бирюзы. Смеясь, он говорил ей, что бирюза приносит ему удачу, и уверял, что бирюзы такого же красивого оттенка, как цвет ее глаз, еще не встречал. По просторному дому из белого камня, вздымая занавески и принося с собой золотые песчинки, гулял своенравный ветер. Дыхание моря круглый год наполняло дом свежестью и оседало на губах солью, которую стирали жаркие поцелуи Хосе. И казалось, что это счастье будет вечным… Наполнить бы скорее дом детским смехом – и больше ничего от жизни не надо.

Все изменила одна ночь – душная, влажная, тягучая, стекающая потом в ворот ночной рубашки… Отпустив прислугу, Анхелика осталась в доме одна. Она потушила свечи, легла в постель и улыбнулась, представляя, как завтра вернется из деловой поездки Хосе. Как он войдет в дом, подставит ей распахнутые руки – и закружит ее в порыве радости, и прошепчет на ушко «мой ангел». Глаза его заблестят, когда он заметит новое платье, которое она для него надела. А потом это платье сорванным цветком упадет к ногам – и будут только поцелуи, жадная нежность рук и упоительное тепло тела.

Анхелика успела задремать и не заметила ночного визитера. Почувствовала его слишком поздно – когда он уже склонился над ней, торопливо распутывая тесьму ночной сорочки. Она узнала его мгновенно. Днем, когда она выходила от портнихи с новым платьем, незнакомец стоял на другой стороне улицы и пристально смотрел на нее. Анхелика отметила одежду по европейской моде, бледную кожу, светлые глаза, но в ее взгляде не было женского интереса. Мужчина выглядел чужаком и бросался в глаза, как и все приезжие в местечке, где редко встретишь путешественников. Тогда Анхелика не придала значения его взгляду – она знала, что красива, видела, что нравится мужчинам, и привыкла к повышенному вниманию к себе. Хосе, ловя взгляды других мужчин, страшно ревновал свою красивую жену. Но Анхелика никогда не давала ему повода усомниться в своей верности. Она бы прошла мимо миллиона мужчин и ни разу бы не обернулась. На этом свете ей был нужен только Хосе… И вот теперь белокожий чужестранец проник в ее дом, и намерения его очевидны.