«Начинаю понимать. Но ведь иногда тебе должен встречаться предмет, которого ты не видел раньше?»

«Бывает… Тогда эта вещь будет для меня размытой, не четкой. И мои возможности по воздействию на нее несколько ограничены. Но я все равно буду ее видеть. Любой новый для предмет все равно состоит из совокупности старых. А в этом существе не было ничего знакомого, ничего земного, привычного мне. Для меня он был полностью невидим! Неужели ты бы не испугался, впервые в жизни столкнувшись с невидимкой? Да к тому же если бы увидел этого невидимку в деле…»

«Все равно ты… Мог бы хоть чем-нибудь помочь!»

«Да испугался я, понимаешь? Никогда в жизни не было так страшно!»

«Ладно, проехали… Но ведь ты потом как-то научился видеть этого невидимку? Ты же лампой в него швырял… Не попал, правда».

«Потому и не попал, что не видел. Опять же, этого я тебе объяснить не смогу, пока сам не попробуешь. Мне пришлось заглянуть в твои глаза, чтобы увидеть его. Я должен был одновременно смотреть в твои глаза, держа его в поле зрения, и смотреть своими, удерживая то, что я хотел бросить. Шанс попасть в него был мизерным… Ну и, естественно, я не попал. Уж извини…»

Удивительно, но раскаяние Бабая было искренним. До чего же это было странно чувствовать кого-то внутри себя! Говорить с ним, злиться на него, а потом проникаться его чувствами и начинать ему сопереживать.

«Так что с другом твоим будем делать? Он сейчас, мягко говоря, не в себе. Кто знает, не опасен ли он? Если только для себя, то это еще ладно, но ведь может быть что и для других!»

«Какой ты все же циник! Он, ведь, жену потерял!»

«Я не циник, я реалист! Давай трезво смотреть на вещи, ладно? Ему нельзя позволить похоронить ее здесь, и вообще, нужно как-то привести его в чувства».

«Есть предложения как это сделать?»

«Только связать его, или отключить на пару часов. Может поможет!»

«Даже не думай! Можешь заглянуть ему в душу? О чем он сейчас думает?»

«Ты это и сам можешь сделать. Он весь погружен в себя, заблокирован со всех сторон, и думает только о Марине. О том, что если он ее похоронит здесь, на берегу озера, ей будет хорошо и спокойно».

«Да, это и я чувствую…»

Говорить с Сергеем сейчас было бесполезно, и для того чтобы понять это вовсе не обязательно было обладать их с Бабаем способностями. Выражение «убит горем» больше не было гиперболой — Сергей был именно убит. Раздавлен и изничтожен. Или… Раз уж все летит в тартарары, раз по Медянску разгуливают эти хищные коротышки… Быть может, Марина действительно хотела бы быть похороненной на берегу так понравившегося ей Балаха?

Марина… Как странно было видеть сейчас белый сверток на земле, и знать, что это — она. Та сама Марина, не раз звонившая ему домой, и, пытаясь говорить серьезно и гневно, но с трудом сдерживавшая смех, спрашивала, где шляется ее муж, и когда он намеревается вернуться домой. А за его спиной в это время размахивал руками Сергей, подавая знаки что ни в коем случае нельзя говорить ей, что он сейчас здесь, потому что он обещал ей выпить не больше бокала пива, но сейчас уже с трудом может внятно изъясняться… И он сам, не многим трезвее друга, смеясь, врал ей, прекрасно понимая что она прекрасно понимает что он врет. Говорил, что они с Лехой только что вышли из дома, и скоро он уже будет дома… Чтобы потом Сергей, немного протрезвев, позвонил бы ей сам, и сказал что автобусы из Сосновки уже не ходят, и что он вынужден (хотя больше всего на свете он сейчас хочет быть рядом с ней!) остаться у Жени с ночевкой.

Марина, которая отродясь не сидела на диете и могла уплетать пельмени тарелками, но при этом всегда могла похвастаться идеальной фигурой… Марина, на которую он сам однажды залюбовался, увидев ее в вечернем платье, позабыв о том, что она — его друг, да еще и жена его друга!

Марина, постоянно терявшая свои очки, забытые у себя же на носу!

Раньше он никогда не задумывался о том, что она для него значила. Она была просто Мариной, чаще — Маришкой или Маришей. Близким другом, которого, как это всегда и бывает, не ценишь, покуда он рядом. А Марина была рядом всегда… Всегда радушно принимала его у себя, даже когда он, в основательном подпитии после разрыва с Леной, ввалился к ним домой, излить душу. Хотелось мужского разговора с Серегой, под пивом, с обсуждением того, какие бабы все-таки сволочи, а получилась задушевная беседа втроем. Беседа о счастье, о справедливости, доброте… И о том, что счастье рано или поздно приходит к каждому, кто его заслуживает. А значит, если сейчас оно ему не улыбнулось, то либо было вовсе и не счастье, либо… либо он его попросту не заслужил…

Марина… В тот день он завидовал Сереге, заполучившему такую прекрасную жену. Впрочем, кажется, он завидовал всем. Лехе — потому, что у него есть Даша. Сереге — потому что у него есть Марина. Даже Лене, с которой едва не пошел в ЗАГС — потому, что у нее хватило сил бросить его и забыть, а у него… У него сил так и не хватило!

В тот момент, когда Аня, в ответ на его предложение обещала лишь подумать, он снова задумался: а заслужил ли он свое счастье, или оно снова минует его стороной?

И даже сейчас он завидовал Сергею! Где-то в глубине души, прекрасно осознавая всю абсурдность этого чувства. Завидовал его горю — тому, что у него было о ком горевать.

«Может быть ты просто не умеешь любить?» — ядовито спросил Бабай, и Женя мысленно кинул в него воображаемой вареной картофелиной!

«Исчезни!»

«То спрашиваешь, почему я не показываюсь, то прогоняешь! Ты уж определись!»

К черту Бабая… К черту все! Пусть Сергей хоронит Марину прямо здесь, ведь действительно, более красивого места не найти! Ну и что, что могила будет влажной — не все ли равно мертвому телу, где лежать. Похороны, они, ведь, не для тела… Телу уже все равно, оно мертво. Могильный холмик, памятник и оградка — они для души… Она будет время от времени возвращаться сюда, чтобы встретиться с теми, кто ее помнит и любит.

Пусть!

Он поднялся, в последний раз окинув взглядом гладь Балаха. Красиво… Невероятно красиво… Он направился к санаторию, успев краем глаза увидеть мелькнувшее в окне лицо Ани. Наблюдает… Интересно, просто так смотрит? Ждет, сможет ли он убедить Серегу оставить Марину в холодильнике до тех пор, пока они не смогут вернуться в город и похоронить ее там, как подобает? Или волнуется за него? Скорее все же первое.

— Эй! — окликнул его Сергей. — Может поможешь? У меня уже руки отваливаются.

Голос его был нормальным, может быть только каким-то чуточку неестественным, суховатым… Но без истерии, без надрыва, без… без сумасшедшинки!

А пошло оно все!

— Давай лопату!

Пару секунд Сергей просто стоял, видимо не веря услышанному. А может быть пытаясь понять, не подвох ли это? Не станет ли он, заполучив лопату, ЗАКАПЫВАТЬ могилу, вместо того чтобы углублять ее? В конце концов доверие к другу, видимо, победило опасения.

— Держи! — сказал он, выбираясь из ямы, скрывавшей его уже выше колена.

Земля под ногами хлюпала. Лопата с комом этой влажной земли, была неподъемно тяжелой, быстро натерла руки и отбила всякое желание копать дальше. Но Женя копал, стиснув зубы и утирая со лба пот… В этом было спасение от тяжелых мыслей — в тяжелой, напряженной работе.

— Давай я, — предложил Сергей, когда прошло минут пятнадцать.

— Еще немного… — пыхтя отозвался Женя. — Я не устал.

— Женя… — сказал он снова, но на этот раз каким-то другим тоном, как будто собирался о чем-то спросить или попросить. — Я хочу построить здесь дом… Ты поможешь мне?

— Дом? — Женя выпрямился, глядя на друга снизу вверх. — Зачем дом?

— Мариша хотела жить здесь… И я хочу остаться. Прямо вот здесь, на ее могиле. Я буду защищать ее, и она как бы всегда будет со мной. Я боюсь что та тварь, что уби… что напала на нее, вернется. Я не знаю, зачем, но ей зачем-то нужна наша малышка.

До этого моменте Женя никогда не видел, как сходят с ума. Разве что в кино… В кино всегда все было понятно — когда герой начинает говорить, или делать какие-то странные вещи, на заднем фоне начинает звучать тяжелая, напряженная музыка. Но в жизни… Сергей был нормальным. Полностью нормальным. Смотрел на него также, как смотрел всегда. День, неделю, месяц назад. Он говорил абсолютно серьезно, обдуманно, взвешенно. Но говорил то, чего говорить не должен был, не мог говорить!