Рапсодия назвала подземный грот с маленьким особнячком и садом, расположенными возле темного подземного озера, Элизиумом в честь замка королей, которые правили на ее родине в Серендаире. Дочь человека и лиринки, она выросла в бескрайних полях под открытым небом, ей никогда не доводилось видеть таких удивительных и уединенных мест, как это темное озеро, на гладкой поверхности которого танцевали подчас тонкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь отверстия в скале. Она никогда не видела замка Элизиум, но, когда она была ребенком, его имя будило в ее воображении волшебные образы, поэтому она его и выбрала.

Но это место имело другие названия задолго до того, как сюда попала Рапсодия. Фирболги называли кольцо скалистых утесов, окружавших грот, Кралдуржем, что в переводе означало Царство Призраков. Быть может, они придумали такое имя из-за скорбного воя ветра в чаше между утесами или по каким-то более веским причинам, теперь уже не знал никто. В любом случае это название соответствовало истине, поскольку сумрак подземного озера и его покрытые бледной травой берега хранили жуткие тайны, непростительные грехи, спрятанные в глубинах неверной памяти одного живого существа, зверя, который после своего пробуждения в конце лета вновь и вновь пытается их вспомнить.

Именно сюда стремилась драконица, медленно, но верно продираясь сквозь толщу земли, насыщаясь магией стихии. Внутреннее чутье безошибочно влекло драконицу к цели, ведь именно здесь в прежние годы находилось ее логово, убежище среди гор, маленькое королевство внутри огромной империи, долгое время подчинявшейся только ей и ее ненавистному мужу. Именно он подарил ей грот, но она уже давно про это забыла, в ее памяти осталась лишь мысль о том, что грот принадлежал ей и что здесь ее предали.

И еще: она слышала отзвуки эха своего имени, ощущала свист ветра в скалах, стоящих на страже ее убежища, ветра, навсегда обреченного кружить по лабиринту, повторяя снова и снова вечный вопль отчаяния.

«Ээээээээээннннннннввввввввввввииииииииннннн!»

Теперь, когда она наконец добралась сюда, в то место, где было произнесено ее имя, она ощутила эманации ненависти, предательства, и на нее нахлынули зловещие воспоминания о том, какое наслаждение дарует месть. То, что она сделала, вызвав этот крик, имело сладкий привкус, — наверное, отмщение получилось великолепным, хотя она и не могла вспомнить, в чем оно состояло.

Пока она, находясь под гротом, наслаждалась возвращением, она почувствовала новый аромат, теперь уже горький. Он напомнил ей аромат духов другой женщины на простынях или незнакомый вкус на губах любовника. Сначала драконица испытала отвращение и сплюнула, тщетно пытаясь избавиться от омерзительного привкуса, но почти сразу же догадалась, в чем здесь дело.

Это место — озеро и сад, остров и особнячок — теперь принадлежало кому-то другому.

И как только она это поняла, ее озарила мысль: человек, вместо нее обосновавшийся здесь, похитивший у нее убежище, сознательно или нет отнявший принадлежавшую ей империю, — это та самая женщина, чье лицо она никак не могла обнаружить в тайниках своей памяти, но зеленые глаза незнакомки преследовали ее в снах.

Ярость вспыхнула в ее душе, но она тут же сменилась холодным спокойствием.

Драконица знала, что она ощущает запах ненавистной женщины, и теперь она могла пить ее сущность, поглощать кожей, впускать в себя.

А потом у нее появится возможность выследить эту женщину.

Ненависть драконицы не нуждалась в мотивах, вирма не интересовало, зачем нужно мстить. Она едва ли отдавала себе отчет в том, что окружающий мир — это не арена для утоления ее ярости, ибо, утеряв все ориентиры миропонимания, она окончательно утратила способность соотносить мысли и действия. Она знала лишь две вещи: что в ее душе скопилось огромное количество разъедающей ненависти и гнева и что разрушение притупляет боль.

«Я ищу облегчения, — сказала она себе, проползая вдоль русла подземного ручья, ощущая, как вода узнает ее и приветствует ее возращение. — И никто меня за это не осудит».

Она выбралась из земной тверди на дно озера, на прощание вобрав столько стихийной магии земли, сколько могла вместить, словно последний глоток воздуха перед погружением в воду. И, подгоняемая бушующей злобой, стала стремительно подниматься вверх из вечного мрака, царившего в глубине, к приглушенному свету, мерцающему на поверхности озера.

Мимо испуганных рыбешек, обитающих в озере, мимо переплетений хрупких и тонких кораллов, вырастающих прямо со дна подобно изящным разноцветным храмам, — все выше и выше, и наконец драконица выскочила из воды, оказавшись возле крошечного островка посреди темного озера.

Она немного полежала на поверхности, успокаивая дыхание, глядя на то место, где прозвучало ее имя.

Давнишний вопль на самом деле возник значительно выше подземного грота — она слышала, как он мечется между скал, яростно танцует на ветру, который безуспешно силился вырваться из утесов Кралдуржа. Но и здесь, на острове, нашлось немало самых разных мелочей, способных оживить ее воспоминания.

Драконица полностью вылезла на берег, ибо вода заглушала отзвуки, в особенности старые, или искажала их, а она хотела полной ясности. Драконица не знала, откуда ей это известно, для нее такие мелочи значения не имели.

Ее чувствительные ноздри уловили запах женщины.

Голубые, пронзительные глаза драконицы оглядели темный остров.

Посреди острова стоял маленький домик, окруженный цветником, который погрузился в зимний сон. За цветами — это было видно сразу же — уже несколько лет никто не ухаживал. За домом был разбит небольшой фруктовый сад. Драконье чутье позволило ей увидеть все, что находилось в доме, — кухня, где хранились лишь сушеные травы и приправы, ванна, куда чистая вода поступала по трубам из озера, а использованная выводилась в сад, гостиная с горкой из вишневого дерева, где хранились музыкальные инструменты. В одной из спален драконица обнаружила огромное количество богатых нарядных платьев и аккуратно разложенных драгоценностей.

«Э, так вы музыкант, миледи? И избалованная любительница дорогой одежды», — размышляла драконица, пока ее внимание не привлек другой предмет — очень древняя разноцветная детская распашонка, блистающая всеми цветами радуги. «Я помню эту распашонку», — подумала драконица, но больше ничего в ее памяти не возникло.

Казалось, этот домик окутывают доброта и умиротворение, здесь поселилось счастье, и это показалось драконице особенно чуждым и отталкивающим, словно кто-то занял ее темное теплое логово, прекрасное в своей простоте и пустоте, и раскрасил его в кричащие безвкусные цвета.

Из-за всего этого жилище приобрело некий глянец, отсутствовавший раньше, когда дом был убежищем, в котором она могла скрыться от всех бед. Теперь дом обрел новую сущность, и драконица чувствовала ее, но не могла понять. Она не признавала любовь даже в те времена, когда имела прекрасное человеческое тело и сама вызывала это чувство в других.

Изучив домик, драконица повернулась к саду. Посреди давно заросших сорняками клумб, рядом с кустами роз, стояла каменная беседка шестиугольной формы с двумя скамейками, установленными так, чтобы на них могли сидеть влюбленные.

В углу беседки стояла сломанная птичья клетка из чистого золота, дверца от которой бесследно исчезла.

Драконье чутье моментально сосредоточилось на клетке, поскольку внутри она ощутила не только великую силу, но собственный древний страх, смешанный с болью и гневом.

Она почувствовала неприятное покалывание на своей огромной драконьей морде. Бессознательно подняв лапу, драконица прижала ее к щеке, чтобы охладить жар.

То был тяжелый удар.

И это произошло здесь, в беседке, рядом с птичьей клеткой.

«Почему? — без слов вскричала драконица. — Почему я не могу вспомнить?»

Ненависть, словно кислота, вновь наполнила ее жилы. И по мере того как росла ярость, она попыталась вернуть себе то, что было у нее украдено зеленоглазой незнакомкой, но земля не хотела идти ей навстречу.