Наполеон же никогда не помышлял о завоевании или уничтожении Российской империи. Мало того, ему крайне нужна была стабильная и мощная Россия, жестко контролирующая Восточную Европу от Западного Буга до Урала. Развал такой империи не только не дал бы ничего Франции и Наполеону, но и заставил бы французские войска непрерывно участвовать в войнах на обломках империи. А герцог Савари неоднократно доносил Наполеону, что молодые французские офицеры обещают своим возлюбленным «вернуться в Париж лишь из похода в Китай». Такие разговоры для Наполеона были куда страшнее австрийских и русских пушек.
Наполеон с юных лет грезил походами Александра Македонского на Востоке и неоднократно называл Европу «крысиной норой». Походы же на Восток были возможны лишь в союзе с Россией, и в 1800 г. император Павел I и первый консул Бонапарт совместно готовились к походу в Индию.
Только с этой точки зрения можно рассматривать нежелание Наполеона создавать Речь Посполитую «от можа до можа» и отменять крепостное право в России. Не принимать же всерьез умиления советских историков о том, что к 1812 г. Наполеон стал заядлым реакционером и боялся освободить крестьян. Личная свобода крестьян была одним из основных положений Гражданского кодекса Наполеона, введенного им во Франции и в большинстве стран Европы. Введи Наполеон кодекс в России, и ему не с кем стало бы воевать.
Но Наполеон не мог принять вмешательство царя Александра из Голынтейн-Готторпской династии, без всякого основания называемой Романовыми, и клики «русских немцев» в дела Германии и других стран Европы. Наполеон надеялся нанести несколько поражений русским войскам и отбить у Александра охоту лезть в Германию. Наши историки традиционно обличают вероломство «корсиканского чудовища», «без всякой причины» напавшего в 1812 г. на Россию. Но почему-то все забыли о наглых попытках вмешательства Александра I в германские дела в 1808 — начале 1812 г.
Главной и роковой ошибкой Наполеона было то, что он собирался вести против России локальную войну, а Россия ответила ему тотальной войной, для решения задач которой требовались совсем иные средства, чем те, что использовал Наполеон.
После взятия Суворовым Варшавы несколько тысяч поляков, в основном дворян, эмигрировали во Францию. В конце 1796 г. лидеры польских эмигрантов предложили Директории сформировать особый корпус из поляков. Директория согласилась и поручила Бонапарту, находившемуся в Италии, включить поляков в состав цизальпинской армии. В 1797 г. было сформировано два польско-итальянских легиона общей численностью 15 тысяч человек. Легионы эти имели польское обмундирование с французскими кокардами. На знаменах была надпись «Gli homini liberi sono fratelli» («Свободные люди — братья»).
В кампанию 1799 г. большая часть первого легиона погибла в боях при Кассано, Тидоне, Требии и Нови. Второй легион, находившийся в Мантуе, потерял во время осады более семисот человек и попал в плен к австрийцам, поэтому Бонапарт в конце 1799 г. поручил генералу Домбровскому сформировать два новых польских легиона — Ломбардский и Дунайский, в составе семи батальонов пехоты, одного батальона артиллерии и отряда улан. Ломбардский легион был отправлен в Италию, а Дунайский вошел в число войск Нижне-Рейнского союза, где и отличился в боях при Борнгейме,
Оффенбахе и Гогенлиндене. Оба легиона потеряли много людей, но остатки их, собранные в Милане и Мантуе, были укомплектованы прибывшими из Польши добровольцами.
В 1802 г., согласно тайной статье Амьенского договора, польские легионы были упразднены, часть легионеров отправили на остров Сан-Доминго, где они погибли от желтой лихорадки и в боях с туземцами. Другая часть поступила в гвардию неаполитанского короля, а остальные были распределены по различным полкам.
14 июня 1807 г. русская армия была разбита Наполеоном при Фридланде, и император Александр I был вынужден вступить в переговоры с Наполеоном. Положение русских было настолько критическим, что еще до сражения у Фридланда великий князь Константин заявил Александру I: «Государь, если вы не хотите мира, тогда дайте лучше каждому русскому солдату заряженный пистолет и прикажите им всем застрелиться. Вы получите тот же результат, какой даст вам новая (и последняя!) битва, которая откроет неминуемо ворота в вашу империю французским войскам».
25 июня (7 июля) в Тильзите (ныне город Советск Калининградской области) был заключен русско-французский договор о мире и дружбе. Согласно этому договору, между двумя странами устанавливались мир и дружба, военные действия прекращались немедленно на суше и на море. Наполеон из уважения к России возвращал ее союзнику, прусскому королю, завоеванные им прусские территории за исключением тех частей Польши, которые были присоединены к Пруссии после 1772 г. по первому разделу Польши, и тех районов на границе Пруссии и Саксонии (округ Котбус в Лаузице — Лужицкой Сербии), которые отходили к Саксонии.
Из польских округов Пруссии создавалось герцогство Варшавское, которое теперь будет принадлежать королю Саксонии. Восстанавливался свободный город Данциг под двойным управлением — Пруссии и Саксонии.
Россия получала Белостокскую область, ранее принадлежавшую Пруссии.
Формально Тильзитский мир был выгоден России. Произошел уникальный случай в истории войн: наголову разбитая страна не теряла, а приобретала новые земли. Однако в России известие о Тильзитском мире вызвало волну возмущений. «Боже мой! — восклицал Денис Давыдов, вспоминая позднее пережитое. — Какое чувство злобы и негодования разлилось по сердцам нашей братии, молодых офицеров». Позже он назвал 1807–1812 гг. «тяжелой эпохой». Что же было «тяжелого» в те годы для русского дворянства? Для «русских немцев», включая родню Александра I, это было действительно тяжелое время — обделывать свои гешефты в Германии стало ужасно трудно. А вот империя в целом приобрела в 1807 г. Белостокский округ, а через два года, после очередного разгрома Австрии, Наполеон подарил Александру город Тернополь с областью. Наконец, с помощью Наполеона к России были присоединены Финляндия и Белоруссия.
Но, увы, по губерниям разъехались Николаи Ростовы, драпанувшие при первых же выстрелах в 1805 г. Теперь на паркете, в парадных ментиках, с напомаженными усами и большими саблями, они выглядели античными героями и рассказывали «о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как бурею налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса и как он падал в изнеможении, и тому подобное».[202] И, мол, если бы не чертовы дипломаты, то они бы, гусары да кавалергарды, показали бы этим французишкам!
Надо ли говорить, что было раздражено и британское правительство, решившее драться с Наполеоном до последнего солдата — разумеется, русского или немецкого. Английские дипломаты и разведчики в Петербурге получили указания любой ценой добиться расторжения Тильзитского мира.
В гостиных Петербурга и Москвы поползли разговоры о «позорном мире». Императрица Мария Федоровна и петербургская знать отказывались принимать французского посла Савари. И, как принято у нас на Руси, разговор о том, «как все плохо», незаметно переходил на тему «кто виноват», а затем, естественно, на «что делать». Кто виноват — было очевидно, что делать — тоже было ясно, благо не много было знатных семей, не имевших дедов — участников переворотов 1725, 1740 и 1741 гг., отцов, присутствовавших при геморроидальных коликах Петра ІІІ, и внуков, посетивших спальню Павла в Михайловском замке. Был, правда, не менее существенный вопрос — кто? Великий князь Константин был глуп, труслив и запутался в грязных сексуальных историях, что было само по себе еще терпимо, но взбалмошность и жестокость закрывали ему дорогу к престолу. Никто не хотел павловского правления в ухудшенном варианте. Великие князья Николай и Михаил были еще детьми. Старшая дочь Павла Александра умерла в 17 лет, Елена и Мария уже были выданы замуж за германских князьков. Оставалась двадцатилетняя Екатерина.
