Похоже, что нас ждет большой облом. Каждый раз, когда мы сворачиваем за угол и выходим на новую улицу – это самая обыкновенная улица с респектабельными бакалейными лавками, банками, газетными киосками и жилыми домами, такими чистыми стенами, словно их долго скоблили щеткой. На самом деле, я втайне надеюсь, что мы ничего не найдем. Сейчас мне хочется просто засесть где-нибудь в теплом кафе и подумать о судьбах мира, об утраченной роли человека в божественном мироздании и о плачевном положении постмодерни… Снова сворачиваем за угол. Ничего. Я так и думал. Но тут Z замечает цель: неоновая вывеска призывает «ТРАХНИСЬ ПРЯМО СЕЙЧАС». Z оборачивается ко мне. Он предельно серьезен. Перед тем как мы войдем в этот загадочный и неизведанный мир, он должен дать мне совет. Как мужчина – мужчине. Существуют определенные правила поведения, которые следует соблюдать. Все это очень серьезно. Нельзя разговаривать громко, нельзя носиться по залу и, самое главное, нельзя смеяться; все должно происходить благопристойно и чинно, разговоры – только вполголоса, как в респектабельном джентльменском клубе; недопустимо разглядывать других посетителей, и уж тем более – отпускать замечания насчет их выбора литературы и прочих товаров; иными словами, следует соблюдать приличия.
Z толкает стеклянную дверь, и мы заходим внутрь.
Я поправил очки и прошел сквозь зеленую бархатную занавеску в VIP-гостиную, куда допускались лишь избранные. С виду все было нормально: гламурные звезды первой величины – в дорогих и роскошных костюмах в компании дорогих и роскошных женщин пьют дорогое шампанское; пожилые директора звукозаписывающих компаний, на которых нацеплено слишком много золота и вылито слишком много одеколона; официантки в костюмах, оскорбительных для женского достоинства; директора звукозаписывающих компаний – те, которые помоложе, – пребывают в легком подпитии, и по этому поводу всячески лапают официанток; новоиспеченные, самые «свеженькие» поп-звезды, с отсутствующим взглядом и чуть растерянным выражением на лице, они еще толком не поняли, что с ними произошло. Я встревожен. Меня терзают сомнения. Это не то, чего я ожидал: Фабио говорил о вселенском зле, недоступном человеческому пониманию.
Все стены, от пола до потолка, уставлены видеокассетами и печатной продукцией.
И только потом до меня дошло, что я был в очках-отражателях абсолютной реальности. И я снял очки.
Z знает, что ему нужно, и сразу же направляется в этот отдел. Он пристально изучает журналы, выставленные на полках. Я потихонечку отхожу в дальний угол, где нет других посетителей, и смущенно разглядываю глянцевые обложки. Блокнот и карандаш у меня с собой, но мне что-то подсказывает, что мне следует воздержаться от записей, пока мы не вышли из этого магазина; я пытаюсь запомнить свои впечатления, чтобы записать их потом. Все журналы запаяны в прозрачные полиэтиленовые пакеты. Беру с полки первый попавшийся.
О чем сразу же пожалел. Еще секунду назад я смотрел на Шин О'Коннор, похожую на беспризорного ребенка, и думал, что для лысой девицы она выглядит очень даже неплохо. Она застенчиво улыбалась и пила шампанское с народом из своей звукозаписывающей компании; серебряное ведерко со льдом искрилось под светом хрустальной люстры. И буквально в следующую секунду я очутился в аду. Шин сидела привязанная к железному стулу, она была голой, и все ее тело было покрыто кошмарными багровыми синяками и алыми рубцами. Открытые раны сочились кровью. Все главные артерии на ее теле были проткнуты огромными стальными иглами. К иглам присоединялись трубки. Кровь бедной девочки – настолько я понял, ее хорошо накачали наркотиками, – стекала по этим трубкам в большое ржавое ведро, откуда голые директора звукозаписывающих компаний черпали ее грязными стаканами для вина и пили. Шин, я заметил, была беременна. Где-то на седьмом месяце. Хотя я мог и ошибаться – уж слишком она была истощена.
О содержании можно только догадываться по названию и по фотографии на обложке. И вот я держу в руках этот журнал, и, надо признаться, я в шоке.
Это было ужасно: что-то вроде видений больного воображения из средневековой церкви. Шин то теряла сознание, то приходила в себя. Один из бесноватых директоров периодически вкалывал ей героин в остекленевшее глазное яблоко. Еще двое директоров – их гниющие, разлагающиеся тела походили на кожистые мешки со свернувшейся кровью, – сосали ее груди и испражнялись золотыми монетами. Какой-то на редкость уродливый гад тыкал окровавленным распятием в растерзанное влагалище ирландской католичке – он вбил ей распятие по самую перекладину, отчего Шин мгновенно пришла в себя и издала истошный крик Эдварда Мунка. Под этот пронзительный вопль боли один из подлых мерзавцев, терзавших Шин, спустил струю серой дымящейся спермы прямо ей на лицо, сплошь покрытое синяками. Его сперма разъела ей кожу и плоть под кожей, как соляная кислота. Струйки кипящего жира потекли из ран ей на грудь. Какой-то жирный, длинноволосый мужик с грязной задницей, тоже голый, как все остальные, но в грязном жилете из серебристой ткани, пнул Шин ногой в живот. Мне показалось, что это гастрольный менеджер. То есть он был похож на гастрольного менеджера.
За соседним столиком тоже творились мерзости. Там рядом стояло искусственное дерево, ri к нему был привязан Стинг. Все его тело было утыкано мелкими стрелами. Голые и уродливые директора звукозаписывающих компаний расположились в нескольких футах от дерева, их бледные жирные тушки были густо покрыты каким-то рисунком, похожим на племенную раскраску индейцев бассейна реки Амазонки. Только, в отличие от индейцев, у которых раскраска всегда была яркой и разноцветной, эти узоры смотрелись кошмарно и пакостно – потому что их нарисовали говном. И вот эти злодеи, сплошь в говне с головы до ног, пуляли в Стинга маленькими стрелами, выдувая их через трубочки. Кровь стекала из ран и собиралась в алую лужу у ног певца. Двое карликов в грязных макдональдовских фартуках выуживали из этой кровавой лужи золотые монеты и кидали их в большой дерюжный мешок. Я сразу же догадался, куда пойдут эти деньги: на производство оружия, которое потом продадут диктаторам в странах третьего мира. Боб Гелдоф с завистью глядел на своего истязаемого приятеля, держа под мышкой большую сумку с нераспроданными записями. Упавший нимб был как ошейник на его тощей шее.
Конечно, все знают, что порнография существует, но когда ты идешь по вполне респектабельной улице, и вдруг видишь там магазин «ТРАХНИСЬ ПРЯМО СЕЙЧАС», и заходишь туда, и берешь с полки «Садистские изнасилования», и покупаешь его, словно это журнал по классическим мотоциклам пятидесятых, и приносишь его домой, где жена и дети, чтобы расслабиться как-нибудь вечерком – это наводит на определенные мысли. Нехорошие мысли, тревожные. Когда миссис Гилчрист учила нас азбуке в первом классе, в далеком 58-м году, могла ли она представить, что ее юные ученики в будущем употребят эти знания для таких целей?
Мое внимание привлекают другие названия: «Свеженькие пизденки», «Большая дырка», «Анальный секс для начинающих». Z уже стоит у кассы, расплачивается. Насколько я вижу, он выбрал где-то с полдюжины журналов. Беру с полки журналы, привлекшие мое внимание, изучаю информацию на обложке. Написано, разумеется, по-английски. Английский – международный язык порнографов. В конце концов, возвращаюсь к «Садистским изнасилованиям» и даже пытаюсь найти в этом некую иронию. Вы, наверное, думаете: «Ну и что тут такого? Подумаешь, порножурнал. Он что, в первый раз в порношопе?» Но не забывайте, что я – пресвитерианин, а наша церковь упорно пытается игнорировать само существование секса. (Боюсь, что в последней фразе я несколько преувеличил и переборщил с иронией.) И я держу в руках голые факты: никаких отговорок, никакого прикрытия, никаких обиняков – название сразу дает представление о содержании, четко, ясно и недвусмысленно.
