Мы прошли в Капеллу Святых, где было множество крошечных алтарей, украшенных живыми цветами. Дурманящие ароматы курящихся благовоний омывали священные изображения легендарных Чиппендейлов, причисленных Орденом к лику святых. Я заметил маленькую фотографию американской группы «The Red Hot Chilli Peppers». Фабио объяснил, что некоторые Мастера-Чиппендейлы предпочитают работать в миру тайно и что все это делается с ведома и разрешения Совета Старейшин. «Перцы», как их с уважением и любовью называют послушники в монастыре, избрали как раз такой путь.

Я с удивлением обнаружил среди икон портрет Игги Попа, этого старого заскорузлого пиро-рокера с его подсечно-огневой музыкой.

– Да, и Игги тоже! – добавил Фабио, и его глаза увлажнились. – Игги, благослови его Океан, пришел к нам поздно. Это был безнадежный случай. Он был одержим страшными бесами, имя которым алкоголь и наркотики. Но однажды – как отблеск солнца на бутылочке с детским маслом – он вдруг осознал, в чем его призвание, и понял, что должен стремиться к свету. Он прошел полный курс обучения всего за три года, действительно замечательный человек, один из лучших послушников, которых мне довелось обучать.

На одном групповом снимке я заметил молодого Сильвестра Сталлоне, в шелковом суспензории послушника. У него за спиной стоял Арнольд Шварценеггер и улыбался застенчивой, нервной улыбкой.

– Арни и Слай, – выдающиеся Чиппендейлы! – воскликнул Фабио. – Потрясающие танцоры! Такие грациозные!

Потом он показал нам залы для фитнеса и молитв. Сладкий запах детского масла, тестостерона и потных задниц пропитал собой все. Здоровенные голые мужики и совсем еще юные мальчики, преисполненные остервенелой, до судорог в анусе, решимости, тягали громадные гири и выжимали тяжелые штанги. Уже пожилой Чиппендейл, с длинной седой бородой и в красном кожаном суспензории Старейшины, наблюдал за стараниями послушников. Он натирал детским маслом тела молодых атлетов, чтобы они сияли и переливались, и объяснял им, как это важно, чтобы кожа сияла, подчеркивая рельеф мышц, и особенно – ягодичных, грудных и брюшных.

Темнеет рано. Наш «Эскорт» мчится сквозь преждевременно наступившую ночь. Я не различаю дорожные знаки. Не смотрю на пейзаж, освещенный луной. И только по радио играет какая-то старая, давно позабытая мелодия, и байки про Флера и Адониса становятся все более фантастическими.

Фабио пригласил нас поужинать. Он провел нас в свою личную комнату для медитаций. Комната была обставлена вполне элегантно, хотя и достаточно строго, без излишеств и очень по-мужски: кожа и гнутая сталь, мебель от Bauhaus; на стенах – цветные плакаты в рамках, искрящиеся морские пейзажи и дельфины, выпрыгивающие из воды; все очень стильно и очень серьезно; единственный несерьезный предмет, вернее, два предмета – два плюшевых кота Гарфилда на монашеской койке с водяным матрасом. Дорогая стереосистема с черным матовым корпусом. В колонках тихонько шуршит «Simply Red». Фабио накинул шелковое кимоно и уселся по-турецки перед низким японским столом. Молодой послушник принес четыре маленьких мисочки с рисом и поднос с суши. Вкушая деликатесную рыбу, мы благопристойно потягивали подогретое сакэ.

Фабио рассказал нам историю знаменитого японского самурая, Чиппендейла и интеллектуала Юкио Мисимы, которого почитали и уважали в Братстве за тот стильный способ, который он применил, дабы смыть с себя позор за свою прискорбную приверженность к греческим взглядам – в качестве наказания за свои содомитские увлечения он выбрал сеппуку.

Я наслаждался тонким вкусом суши, и тут настроение беседы неожиданно изменилось. В комнате как будто стало темнее – подобно тени от крыльев гигантской летучей мыши, черная злоба затмила свет. Фабио смотрел на меня очень серьезно. Его пристальный взгляд пригвоздил меня к месту. Сердце замерло в груди и не билось секунд, наверное, пять. Где-то на заднем плане смеялись Валькирии; в доме с привидениями трепетали белые занавески; небо цвета берлинской лазури вдруг сделалось черным, безумная «Звездная ночь» Ван Гога затмила синь. Тишина опустилась на мир мелкой пылью. У меня по рукам побежали мурашки. Нет, не мурашки, а черные пауки. Я жалобно пернул от страха.

А вот и реальность. Подъезжаем к заснеженной станции, выгружаемся из машины, садимся на поезд – ночной поезд в Хельсинки, – бросаем сумки в купе и сразу же мчимся в вагон-ресторан, где я сейчас и сижу, и пишу эти заметки. Дежа-вю?

И последнее, что я хочу сказать о Чиплендейлах, прежде чем мы с ними встретимся лично, уже завтра вечером: они спасли нас, обычных парней, от тяжких душевных терзаний насчет наших обрюзгших тушек, потому что, глядя на их совершенные торсы, мы сделали вполне очевидный вывод, что все Чиппендейлы – гомосексуалисты. Таким образом, всякий крендель с хорошим, подтянутым, крепким телом – наверняка тоже гомик, то есть не настоящий мужик, как я и все мои друзья. А женщинам нужны как раз настоящие мужики, а не какие-то самовлюбленные педерасты, которые целыми днями качаются в зале. Отсюда вывод: если ты – обладатель пивного брюшка, то носи его с гордостью. Примерно в таком вот ключе.

Скучно. Разговор потихонечку выдыхается. Пиво в буфете какое-то бледное и, судя по виду, совершенно безвкусное.

Наши попутчики? Да так, ничего интересного: компания аккуратных и чистеньких мальчиков в военной форме, две какие-то соски старшего школьного возраста, которые, как я заметил, привлекли внимание Гимпо. Он, кстати, рассказывает нам истории про Порт-Стенли, как там все было уже после того, как аргентинцы «выбросили полотенце»: там была одна телка, она работала в рыбном ресторанчике; толстая, страшная, как смертный грех, но зато она никогда никому не отказывала. По словам Гимпо, она обслужила всех офицеров и рядовых их полка. Так что ему стоит только взглянуть на девчонку, и он сразу же определит, шлюха она или нет. А еще Гимпо выдвигает одну теорию, очень даже заслуживающую внимания:

– Бабам нравится, когда у мужика есть пузо, потому что тогда они могут не так терзаться насчет своего целлюлита.

Ладно, обратно в купе. Лежим на полках, поем песни Джонни Кэша. Z пересказывает нам отредактированные выдержки из биографии верного гастрольного администратора «Love Reaction».

– Вы тоже знаете про блудницу? – спросил Фабио хриплым, благоговейным шепотом.

Рост у Джонни – шесть футов, четыре дюйма. Он сложен, как гранитная стена. Он полукровка и сирота. Отца у него не было никогда, мать не смогла с этим смириться, так что он вырос в приюте доктора Барнардо. Как и все дети, он смотрел детские передачи по телику. Он смотрел «Blue Peter».

– Какую блудницу? – спросил Билл, его рука с палочками для еды, на которых болтался кусок влажной макрели, застыла на полпути между миской и ртом.

И Джонни жутко разозлился.

Фабио смиренно покачал головой; его губы чуть дрогнули.

– Царица Чума? Багряная Блудница, пьяная от крови святых? Неужели вы ничего не знаете?

Читатели-британцы знают, что такое «Blue Peter». Для тех, кто не знает: эта детская воспитательная передача представляет все добродетели и устои, которые некогда олицетворяла наше королевское семейство: Бог, родина, служба отечеству, гражданский долг, бережливость и семейные ценности. В то время в «Blue Peter»'е была рубрика по природоведению и садоводству. Сад «Blue Peter»'а, где снимали эти эпизоды, располагался на задах телецентра ВВС. Детишек поощряли помогать своим папам и мамам в саду, чтобы наша родная страна, наш большой общий дом, стала еще зеленее и прекраснее. Но у Джонни не было папы и мамы. У Джонни не было своего сада. И он жутко злился.

Как-то ночью Джонни пробрался в сад «Blue Peter»'a и устроил там настоящий погром: повыдергал все цветы и кусты, разбил стекла в теплицах, сжег садовый сарай. Эта новость прошла на первых полосах всех газет. Следующий выпуск «Blue Peter»'a был унылым и траурным, почти таким же унылым и траурным, как в тот день, когда умер Шеп. (Шеп – это был такой пес, овчарка. «Домашний зверь», передачи.)