Едем. По пустым темным улицам. С обеих сторон – высоченные сугробы. Низенькие дома жмутся к промерзшей земле. Таксист демонстрирует приемы водительского мастерства, неизвестные больше нигде, кроме этого города. Останавливается перед каким-то домом, совершенно непримечательным.

– Подождите минуточку. Я сейчас, – говорит Олден на своем беглом английском. Он выбирается из такси и заходит за дом, так что нам его не видно. Я еще не говорил, какая на улице холодрыга? Хотя нет ни ветра, ни снега, дубак просто страшный. Мы с Z молчим, потому что сказать, в общем, нечего. Слушания по делу Вордсворт против Блейка временно приостановлены.

В мутном похмельном молчании мы поднялись по каменной винтовой лестнице. Было холодно. Мне казалось, что пар, вырывавшийся у меня изо рта, сразу же застывает в воздухе мелкими льдинками. 2300 гранитных ступеней (я считал) – и мы подошли к массивной дубовой двери, где остановились и отдыхали примерно час.

Минут через пять возвращается Олден. Усевшись в такси, он достает из-под своей яркой спортивной куртки (примечание: никаких стеганых полярных ватников) две пластиковые бутылки 7-Up'a. К чему, интересно, такая таинственность, чтобы надыбать пару бутылок сладкой воды?

Рагнар пускает по кругу фляжку с чем-то вонючим и крепко алкогольным.

Он предлагает отпить. Мы здесь гости, и как-то не хочется обижать хозяина. Отпиваю глоток. Мама родная! Язык горит, горло как будто взрывается, в животе – извержение вулкана.

Билл блеванул.

И что это было? Уж явно не лимонадик. Z отпивает и благостно улыбается. Такси едет дальше. Олден смеется:

– Самогон!

Наш друг-викинг вытер бороду тыльной стороной ладони.

– Машина, – он смачно рыгнул. – Ее построили древние. – Рагнар вдруг посерьезнел и стал похож на Оливера Рида. – Она предсказала, что вы придете. – Он открыл дверь.

Похоже, Олден зашел к «своему человеку», местному алкодилеру. Не совсем Лексингтон 125, но в этом тоже есть определенный шик: пить арктический самогон из пластиковых бутылок из-под 7-Up'a, на самом северном острове в мире, вместе с Ларсом и остальными ребятами – это даже шикарнее, чем занюхивать кокс за сценой в Нью-Йорке вместе с Энди и «The Velvet Underground», приблизительно в 1966-м. Едем дальше. Через весь город.

Деревянный, обшитый досками дом. Пробираемся по сугробам. Потом – вверх по лестнице. Передняя дверь – нараспашку. Ребята все там. Плюс – еще несколько русских матросов. Самогон передается по кругу. Похоже, это целый ритуал, подчиненный определенному этикету. Меня всегда поражало, сколько обрядов, традиций и церемоний связано с незаконными удовольствиями. Вы никогда не бывали в компании, где народ собирается обстоятельно раскуриться? Как они собирают кальян, что при этом говорят… это же целое ритуальное действо. В следующий раз, когда кто-нибудь станет при вас собирать навороченный кальян, чтобы дунуть травки, сделайте мне удовольствие. Пните ногой эту дуру.

Ослепительный белый свет вылился в сумрачный коридор, резанул по глазам. Я зажмурился, закрыл глаза руками, а потом осторожно раздвинул пальцы и глянул в щелку. Где-то вдали слышался ангельский хор. Величественная песнь. Голоса, торжествующие и возвышенные: девы Рейна. В центре круглой комнаты стояла какая-то штуковина, пульсирующая синим светом. Рагнар раздал нам очки от солнца в стиле Элвиса, с широкими металлическими дужками «в дырочку». Глаза, защищенные темными стеклами, быстро привыкли к яркому свету.

Теперь я разглядел, что штуковина в центре комнаты представляла собой каменный постамент, около восьми футов в длину, четырех – в ширину и четырех же – в высоту. От него исходило сияние – нездешний свет. И еще эта штука тихонько гудела. Я догадался, что эта машина была как-то связана с теми жутковатыми оккультными механизмами, которые мы видели в каменном чреве дома. Золоченые карлики-Элвисы закружились в бешеной пляске вокруг постамента, имитируя знаменитые «вывихнутые» движения Короля. Рагнар дышал тяжело и прерывисто. Пар от его дыхания был густым и почти осязаемым, как эктоплазма. Глаза горели желтым огнем. Когда ангельские голоса достигли своей запредельной вершины, он бесстрашно шагнул к загадочному камню. Прикрыв глаза и скривив верхнюю губу, он бережно поставил икону Элвиса на постамент.

И вот – свершилось. Левиафан шевельнулся в стигийских глубинах черного океана; пляжный мальчик Аполлон пронесся по небу на золотой доске для серфинга, запряженной белыми лебедями; горы взорвались, и звезды попадали с небосвода. Я вышел из тела и трижды облетел вокруг Земли – быстрее мысли. Электрический треск. Вспышки в синапсах. Вагнеровские валькирии летели на ревущих «Харлеях» по Млечному Пути, сидя в седлах по-женски и истекая грудным молоком; солнце взорвалось новой звездой; черная молния рассыпалась алыми искрами и подожгла мне волосы; Библия самовоспламенилась; миллион ангелов пели осанну сфинксу. Прошлое, настоящее, будущее и другие, побочные времена закружились в обратную сторону на золотой карусели; среди деревянных лошадок плясали герои и боги из всех легенд, мифов и сказок, придуманных человеком за всю мировую историю. Пинбольный автомат Творения заиграл двенадцать миллионов мелодий одновременно. Я мчался на «русских горках», перекрученных лентой Мебиуса – в бесконечность. Музыка сфер билась в ритмах рок-н-ролла. Команды буддистских монахов-бойцов по командному рестлингу на коврах-самолетах отправили меня обратно в реальность двойными космическими clothesline'aми, и я понял все во Вселенной и не понял вообще ничего.

Все мои нервы распустились, как раскуроченный мячик для гольфа, и повисли влажной органической сетью по периметру нескольких альтернативных миров. Я испустил струю искрящейся серебристой спермы, и сто миллионов крошечных головастиков запели мои любимые гимны в совершенной гармонии. Я плавал вместе с дельфинами – миллион лет. В телефонном справочнике Нью-Йорка ораторствовал Уолт Уитмен – убедительно и со страстью. Звезды запутались у него в бороде. Кружась на закрученных лентой Мебиуса «русских горках», три обезьяны играли все композиции Марка Волана (полное собрание сочинений) на органе Бонтемпи. Глаза развернулись в глазницах, и я увидел свой собственный мозг. Это было похоже на видеоигру, где сейчас все взорвется.

Полторы наносекунды спустя я вернулся в ту странную белую комнату. Как будто с разбега впилился в кирпичную стену. Оглушенный, я огляделся. Билл, Гимпо, Рагнар и карлики-Элвисы – все улыбались. Гимпо тихонько пернул.

Икона Элвиса сверкала золотым светом. Все было присыпано волшебной золотистой пыльцой. Прохладное пятно у меня на трусах говорило о том, что я кончил в штаны.

Z – А чей это дом? – спрашиваю в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь. В комнату заходит какой-то старик в пижаме, заспанный и всклокоченный, и начинает орать. Насколько я понимаю, он орет на молоденького парнишку лет семнадцати-во-семнадцати. Наверное, это сын, а это папа. И папе не нравится, что сынуля привел домой пьяных приятелей. Ладно, говорит Олден, едем ко мне. Едем к Олдену.

Мы молча спустились по каменной лестнице. Обретенное знание сияло в душе первозданным светом. Мы сподобились запредельного божественного откровения. Это было как религиозный нокаут. Кулак небесного Майка Тайсона – в глаз. Теперь мы общались телепатически, мы слились воедино. Я себя чувствовал, как океан – всеобъемлющий и безбрежный.

Рагнар открыл дверь, и мы вышли на чистый снег.

Деревянная лестница. Ларс лихо съезжает вниз по перилам: ноги расставлены широко-широко и вытянуты вперед, руки раскинуты, словно крылья. Я еще не говорил про его ковбойские сапоги? Сапоги, надо сказать, паршивые. Хуже уже не бывает. Но они хорошо сочетаются с его тонкими летними слаксами в стиле «а мне по хую эта погода и новые веяния космополитической моды». В нем все как будто кричит: «Я – Ларс! Я смотритель маяка на вершине мира! Может, я малость не вышел ростом – пять футов четыре дюйма, – но круче меня только яйца. Сейчас у меня законные выходные. Четыре дня в месяц, не хрен собачий! Смотрите, какой я крутой и неслабый! Смотрите все!» Он приземляется на ноги.