— Право, мне больно слышать эти слова, ваше величество. С вашего разрешения, позволю себе сказать, что я ни разу в жизни не замышлял ничего дурного против какого-либо монарха, равно как не оспаривал его божественное право повелевать страной и своими подданными. По моему глубокому убеждению, процветание короля — залог процветания нации. В прошлом я не раз изъявлял готовность продемонстрировать мою преданность этому принципу, пожертвовать даже собственной жизнью.

«Что недалеко от правды, — добавил про себя сэр Генри. — По моему глубокому убеждению, лучше уж знакомый дьявол, а если незнакомый, то любой — лишь бы только не мятежи и восстания. Уж я-то знаю, чем это обычно кончается».

Речь Грэшема была исполнена достоинства и, что немаловажно, убедительности. Воцарилось молчание. Яков потянулся к бокалу и сделал глоток, после чего выразительно посмотрел на сэра Эдварда Кока.

Выходит, обвинитель у них Кок? Теперь сэр Генри знал, кто из троих его истинный враг и судья.

Впрочем, и Кок отдавал себе в этом отчет. На лице сэра Эдварда Грэшем прочитал самодовольство. Еще бы! Ведь он сумел-таки сделать из сэра Генри подсудимого. Так что визит к королю — никакой не визит, а суд, и Кок на нем — прокурор. Грэшем и его красавица жена предстали перед судом. Кого тут не было, так это присяжных, способных поставить на место зарвавшегося обвинителя. Лишь полупьяный король. Одно его слово — и Грэшем, и его жена больше никогда не покинут стен Тауэра.

— Тем не менее, вы же не станете отрицать, сэр Генри, — обратился к нему Кок своим самым приторным голосом, — что получили от лорда Солсбери указания найти и вернуть… некие бумаги? Бумаги, представляющие важность для его величества короля? Ведь вы получили от покойного лорда указание ради достижения этой цели работать на пару со мной?

Карр, открыв рот, рассматривал Кока. По лицу королевского фаворита нетрудно было догадаться, что старый крючкотвор ему неприятен. Интересно, как у этого Карра по части мозгов? Вдруг он не так уж и глуп, как о нем говорят.

Старый трюк. Начни с чего-то вполне разумного. Задавай вопросы, на которые существует лишь один положительный ответ. Это произведет на свидетелей должное впечатление, убедит их в беспристрастности обвиняющей стороны. И вот тогда можешь ставить подножку. Для Генри Грэшема не было сейчас ничего важнее, нежели положить этому конец.

Для начала он вопросительно взглянул на короля: «Имею ли я право отвечать этому человеку?» Ведь в комнате, где присутствует король Англии (а заодно и Шотландии), есть лишь одно лицо, наделенное властью. А для того, кто этой властью не наделен — либо наделен, но гораздо меньшей, — чтобы заговорить, требуется разрешение его величества.

Яков едва заметно кивнул. Что ж, король дает ему такое право.

— Боюсь, я вынужден отмести ваши обвинения, сэр Эдвард.

Кок поперхнулся, словно подавившись сливовой косточкой. Такой ответ явно не входил в его планы.

— Вполне возможно, что для вас вызов к Роберту Сесилу был чем-то неожиданным. К сожалению, для меня, а в последнее время и для моей супруги в этом не было ничего нового. — Грэшем повернулся к Якову, словно хотел поведать нечто важное. — Сесил не единожды использовал меня в качестве своего агента в целях защиты интересов вашего величества. Подобного рода приглашения чаще всего имели место ночью, причем в последнее время их передавал Николас Хитон.

Казалось, воздух на мгновение застыл, превратившись в лед.

— Я не имел права не подчиняться этим приглашениям, что лично для меня не раз было сопряжено с риском для жизни. По какой-то причине на карту неизменно ставилась моя жизнь, но отнюдь не жизнь лорда Солсбери. Я привык принимать каждый новый вызов, хотя не мог не заметить, кто рискует собой в первую очередь.

Ага, вот оно! По лицу Якова проскользнула едва заметная, но все-таки улыбка!

— Однако вы не станете отрицать, что получили вызов и вам были даны указания? — вклинился с вопросом Кок, не замечая даже, что тем самым раскрыл все свои козыри. Он был резок, настойчив. Хотя резкость следовало бы приберечь на потом. Грэшем отметил про себя, что ему удалось расстроить стройность замысла сэра Эдварда.

— Разумеется, — ответил сэр Генри спокойно. А ведь ему полагалось нервничать и изворачиваться. Спокойствие — прерогатива Кока как судьи. — Разумеется, меня вызывали, и не раз. И бессчетное количество раз я был вынужден подчиниться. Я являлся к Сесилу, вашему секретарю, ваше величество, как мне было велено, — Грэшем вновь говорил, обращаясь к королю, — и в последний раз, к своему великому удивлению, я застал у него Эдварда Кока. А позднее к нам присоединился и сэр Томас Овербери, избивший слугу и попытавшийся напасть на меня.

— Вы встречались с Овербери? И он позволил себе столь грубые выходки? — Если раньше король сидел, втянув голову в пышный воротник, то теперь распрямил плечи. Неужели Кок настолько глуп, что не рассказал королю про сэра Томаса? Судя по его лицу, так оно и есть! Но прежде чем Кок сумел вставить хотя бы слово, голос подал Карр.

— Ваше величество! — произнес он. — Высказывания, направленные против сэра Томаса, несправедливы. Его сейчас здесь нет, и он не может ничего сказать в свое оправдание. Могу ли я просить, чтобы за ним послали?

— Нет, сэр, не можете! — резко возразил король своему фавориту, чего Грэшем от него никак не ожидал. К тому же Яков насупил брови — похоже, он терпел Овербери лишь потому, что был влюблен в Карра. А сэр Томас явно приложил все усилия к тому, чтобы стать обязательным приложением к красавчику Карру. — И это удивило вас, сэр Генри? Тот факт, что вы застали в том зале Эдварда Кока.

От Грэшема не скрылось, что Кок порядком раздражен тем, что король заговорил вместо него. Он даже поднял руку, желая вставить свое слово.

Грэшем не стал кривить душой.

— Да, ваше величество, — искренне признался он. — Более того, привело в ужас.

Был ли он готов к самой главной игре? Игре, в которой на карту будет поставлена не только его собственная жизнь, но и жизни его родных и близких? Один неверный ход — и он подпишет себе приговор.

И Грэшем начал.

— Дело в том, ваше величество, — осторожно произнес он, — что я презираю сэра Эдварда.

Роберт Карр так громко втянул ноздрями воздух, что по полупустому залу прокатилось эхо.

— Да, это так, — продолжал Грэшем, поскольку после первых его слов остальные будто онемели. — Ибо я полагаю, что именно он предал человека, который был моим первым покровителем и кумиром. Я имею в виду сэра Уолтера Рейли.

Карр ахнул. Уолтер Рейли — тот самый, кто по приказу короля провел долгие годы в застенке после показательного судилища, возглавлял которое Кок. Уолтер Рейли, чье поместье Шерборн было конфисковано и подарено Карру. Предстать перед королем и чистосердечно признаться в своих симпатиях Рейли — да это то же самое, что перед лицом Господа признаться, что заключил союз с самим сатаной. Это не просто риск. Это откровенное безрассудство. Или Грэшем ищет смерти? По лицу Кока промелькнуло злорадство. На королевском челе проступило выражение неудовольствия. Но тут Грэшем заговорил снова:

— Прошу простить меня, ваше величество, за мои чувства по отношению к этому человеку. Я прекрасно понимаю, что, говоря о моей вере в него, я ставлю под удар собственную жизнь, а также жизни моей жены и детей. Я знаю, что в ваших глазах он сотворил зло, за что и понес наказание.

Король Яков ненавидел Рейли, видя в нем последнего представителя золотого елизаветинского века и, соответственно, значительную угрозу для себя как правящего монарха. Дружба Грэшема с Рейли не была секретом. Кок надеялся поднять эту тему где-нибудь поближе к концу судилища, как основной козырь в обвинении сэра Генри. Судя по всему, Грэшем спешил осудить самого себя.

— И вы хотите сказать, что он не представляет для меня угрозы? Он что, не замышлял против меня ничего дурного? — заговорил король, наклоняясь вперед. Было видно, что он разгневан.