Шекспир не был толст, скорее, полноват. За последние годы он заметно оброс жирком, отчего фигура его расплылась вширь, черты лица разгладились. Дернулась рука — всколыхнулось брюшко. Вот они, беспутные вечера, проведенные в тавернах! Такое не проходит бесследно даже для великого драматурга, подумал Грэшем.

— Чего я не знаю, так это того, какое отношение рукописи, якобы вышедшие из-под пера мастера Уильяма Шекспира, имеют к этой весьма сложной и противоречивой фигуре. Я был бы вам крайне признателен, если бы вы ввели меня в курс дела.

— Надеюсь, вы не станете убивать меня? Или пытать? — На сей раз голос Шекспира прозвучал скорее печально, нежели испуганно или недоверчиво. Что это? Игра или подлинные чувства? А может, этот человек давно утратил способность отличать лицедейство от обычной жизни?

— Если выяснится, что именно вы ввергли меня и мою семью в смертельную опасность, то я без колебаний убью вас или подвергну пыткам. Если вы расскажете всю правду, я не стану делать ни того ни другого.

Эти слова Грэшем произнес с поразительным спокойствием. Джейн тотчас вспомнился шпион, сумевший несколько лет назад под видом слуги внедриться в их дом. Сэр Генри приказал бросить его в подвал, в комнату с каменными стенами, залитую водой, из которой было невозможно сбежать. Предатель, разумеется, во всем признался, после чего ему в назидание аккуратно переломали ноги. Никто не смеет предавать сэра Генри. При воспоминании об этой истории Джейн передернуло от отвращения. Неужели можно знать о человеке одновременно так много и так мало?

— Сколь простой, однако, представляется шпиону жизнь! — возмущенно воскликнул Шекспир. Еще одна роль, еще одна возможность полицедействовать. Роль разъяренного, исполненного негодования человека, причем сыгранная довольно неплохо, как отметил Грэшем. На сей раз Шекспир посмотрел сэру Генри в глаза. — Вы утверждаете, что не станете убивать или пытать меня, если я расскажу вам всю правду. Однако если я выложу все, что мне известно, найдутся и такие люди, которые без жалости расправятся со мной.

«Еще немного, — подумал Грэшем, — и драматург не выдержит. Сейчас он пытается запутать меня, надевает различные маски в надежде скрыть под ними свою истинную суть. Увы, он уже не властен над тем, что с ним происходит. Его сердце, того и гляди, остановится, или кровь прильет к лысой голове. Бедняга, угораздило же его оказаться между молотом и наковальней!»

— Марло угрожает вашей жизни? — участливо спросил сэр Генри.

— Угрожает? Да он пытался меня убить! Прямо на сцене! Боже праведный! Некоторые люди слишком серьезно воспринимают театр! О, будь все и в самом деле так просто! — С этими словами Шекспир разразился рыданиями и, откинувшись на спинку кресла, спрятал лицо в ладонях.

Грэшем принял решение.

— Джейн! — обратился он к жене. — Ты не могла бы занять мастера Шекспира на короткое время беседой? Можешь высказать свое мнение о творениях Бена Джонсона. А ты, Манион, налей хозяину вина и убери кувшин куда-нибудь подальше, например, в угол. Если же он попытается бежать, убей его. — Грэшем улыбнулся Шекспиру и продолжил:

— Чувствуете запах свежего хлеба, что доносится из окна? Он просто нестерпим. Нам всем следует подкрепиться. Я скоро вернусь.

Грэшему вспомнился недавний разговор с Эндрюсом. Нет, с Шекспиром подобная доверительная беседа невозможна. Автор прославленных пьес слишком подвержен переменам настроения. С таким трудно найти общий язык.

Грэшем спустился по лестнице вниз и окликнул слуг. Те, не говоря ни слова, последовали за ним на улицу. Он взял с собой лишь четверых, оставив остальных сторожить ворота. Прежде всего сэр Генри зашел в булочную, из которой доносился пленительный аромат свежеиспеченного хлеба. Потом купил деревенского сыра и масла с повозки крестьянина, затем зашел в торговые ряды, где обзавелся копченым мясом. И напоследок заглянул в таверну, выбрав заведение поприличнее, где на пробу отведал вина и, поторговавшись, попросил налить кувшин понравившегося сорта. Насвистывая, Грэшем взял вино и, окликнув слуг, зашагал назад к монастырским воротам.

Джейн сидела на стуле рядом с Шекспиром, беседуя с хозяином комнаты таким тоном, будто была знакома с ним всю свою жизнь. Увидев, что вернулся муж, она взглядом дала понять, чтобы он им не мешал.

— Хотя я и считала «Вольпоне» и «Алхимика» восхитительными творениями, о чем не раз говорила ему, «Сеян», на мой взгляд, просто ужасен. Я так ему и сказала, и Бен запустил в окно стулом. К счастью, оно было открытым…

Грэшема не обмануло это внешнее спокойствие. «Ее сердце наверняка разрывается от тревоги — за меня, за себя, за судьбу наших детей, — подумал он. — Как ей ненавистен тот мир, в котором я живу! Она мирится с ним только из-за меня. Совсем недавно Джейн отчаянно боролась за собственную жизнь, подобно отважной амазонке, ловко управляя лодкой. И вот теперь она смиренно беседует с Шекспиром — этакая юная скромница, наивно восторгающаяся театром. А через минуту скажет нечто такое, чего я не смогу сразу понять, и с Божьей помощью после полуночи окажется превосходной любовницей и истинной матерью для своих детей.

Сколькими же личинами наделил Создатель эту прекрасную деву?..»

— Не думаю, что «Сеян» настолько уж плох… — великодушно возразил Шекспир и тотчас умолк, заметив сэра Генри, вошедшего в комнату с двумя бутылками вина под мышкой. Грэшем поставил на стол купленную еду и почему-то просвистел мелодию «Моя милая Лесбия» Тома Кэмпиона. Шекспира, по всей видимости, поразила произошедшая с ним метаморфоза. Человек, который только что угрожал ему, готов, невзирая на свое высокородное положение, сервировать стол для ужина.

— Расскажите мне о ваших пьесах, мастер Шекспир, — попросила Джейн. — Я знаю, мой муж хочет, чтобы я успокоила вас, смягчила ваше настроение, дабы ему было легче выудить у вас нужные ему сведения… — Глаза Шекспира раскрылись еще шире. Что ж, ничто так не способствует делу, как малая толика правды, подумал Грэшем. Он попытался добиться своего нахрапом и проиграл. Пусть Джейн попробует исправить его оплошность. — Мне на самом деле нравятся ваши пьесы. Кстати, мой муж также от них в полном восторге. Ему нравится практически все, что вы сочинили, но он в равной степени не любит их создателя.

Почему переход к этой теме вновь насторожил Шекспира? — задался мысленным вопросом сэр Генри.

— По-моему, вы удивительный человек, если начали с комедий, а затем перешли к созданию трагедий и исторических хроник. Кто-нибудь другой на вашем месте наверняка предпочел бы придерживаться одного стиля, как это делает Джонсон, стал бы заниматься чем-то одним. Ваши пьесы… похоже, каждый новый жанр дается вам, как никому другому, лучше предыдущего, вы словно постоянно оттачиваете ваш удивительный дар. Это выше всяких похвал!

— Неужели? — как-то рассеянно переспросил Шекспир, словно пытаясь вытолкнуть из-под седалища остробокий камень. — Вообще-то я предпочитаю обсуждать мои стихи, а не пьесы. Пьесами я зарабатываю себе на жизнь. Стихи — мое призвание… — Он явно намекал, что желает поговорить о «Похищении Лукреции».

О стихах Шекспир говорил долго и с куда более заметным воодушевлением, нежели о пьесах.

Грэшем обошел вокруг стола. По словам Маниона, Шекспир снимает эти комнаты немногим больше месяца. А в старом доминиканском монастыре потайных нор и секретных ходов будет побольше, чем в доме какого-нибудь хитреца католика. Река отсюда всего в нескольких шагах. Кривые улочки, склады, верфи, пристани… Неужели он выбрал это место из-за того, что в случае опасности отсюда легко бежать? Если присмотреться внимательнее, то в стене, обшитой деревянными панелями, можно разглядеть дверь. Плотник поработал над ней столь искусно, что найти ее может лишь тот, кто знает, где искать. А еще Грэшем с удивлением обнаружил, что в жилище Шекспира нет книжных полок и вообще никаких следов личной библиотеки. Даже томиков пьес, написанных им же самим, из числа опубликованных. В комнате было всего три книги. «Венера и Адонис», «Похищение Лукреции» и сборник стихотворений. В последний, разумеется, включены сонеты. Превосходные сонеты. Грэшем, который под псевдонимом издал книжечку своих собственных виршей, питал острую зависть к творениям Шекспира, хотя и признавал несомненный талант их автора. Его собственный скромный сборник сопровождало посвящение «Мастеру У.Х., единственному вдохновителю сонетов». Кстати, эту свою книжку он также заметил в доме Шекспира — небрежно засунутой в открытый ларец вместе со стопкой других книг и листов бумаги с текстом на одной стороне. Одна из этих страниц привлекла его внимание. Лист был вырван из какой-то книги. «Нашему английскому Теренцию, мастеру Уиллу Шейкс-Спиру».