— Мне полезно, Илья, жирок сгонять. Скорей бы лето — летом хоть двигаешься больше…

— Ну, как знаешь. — Илья Трофимович брал вилы и шел чистить коровник.

По вечерам пили чай в горнице. Садились втроем за круглый стол, напротив цветного телевизора, и Андрей, большой любитель чая, разливал заваренный на травах — мяте, душице и зверобое — запашистый чай. Вера Игнатьевна к тому времени уже выставляла варенье — вишневое, малиновое, черносмородиновое. На все вкусы.

Приглашали из вежливости за стол мать — бабку Ульяну, она подавала с печи слабый, бессвязный голос. Но все понимали: мать прийти не может. Совсем ослабла она с прошлой осени. Раньше, властная хозяйка дома, ни себе, ни Илье Трофимовичу с Верой Игнатьевной покоя не давала — всем работу находила, а теперь сникла.

Андрей пил чая больше всех и медленнее — наслаждался ароматом трав и варенья. При этом любил и поговорить о приятном — о далеком детстве, например, о своей первой любви, о довоенных институтских годах. Или вспоминал какие-нибудь веселые рыбацкие истории.

Однажды, когда по телевизору показывали скучный фильм и Илья Трофимович с Верой Игнатьевной, разомлев от чая, встали из-за стола и присели отдохнуть на диван, Андрей завел речь о другом. За окном гудел ветер. Снег сек стекла окон, и это обстоятельство, должно, навело Андрея на новую тему.

— Не надоело? — обратился он к брату и кивнул в сторону крайнего — слева — окна.

Илья Трофимович не понял.

— Ты о чем?

— О снеге, о морозе. К утру ведь занесет — дверь не откроешь. Снова разгребать — к калитке, к сараю, к погребу. И так каждый день, каждую зиму, всю жизнь. Не надоело, спрашиваю?

Илья Трофимович смутился, не зная, что ответить. Вопрос-то никчемный. Это все равно, если бы его спросили: не надоело ли ему дышать, вставать утром с постели, завтракать, обедать?.. Нет, конечно, не надоело. И почему должна надоесть та же уборка снега? На себя ведь работает. Да и как это без дела? Тогда уж лучше не жить.

Впрочем, а к чему клонит Андрей?

— У вас в городе то же самое ведь — и улицы надо убирать, и мороз терпеть.

— Хе! — усмехнулся Андрей, подливая в чашку чая. — Чудак-человек! У нас для этого есть специальные люди — дворники. Потом: у меня в квартире постоянно тепло. Даже жарко — иногда балкон открываем. И вода горячая постоянно — ни дров тебе, ни угля. А у вас? Вера утром печь истопила — маленько хату нагрела. К вечеру снова топи — теперь грубку, потому что за день хата выстудилась, только в фуфайке и усидишь. Да и воду снова нужно греть — для той же коровы. А вода в колодце, а колодец — за пятьдесят метров, весь обледенел, того и гляди, нырнешь вслед за ведром… По молодости все это терпеть можно, а ведь и ты, Илья, и Вера уже, извиняюсь, на заслуженном отдыхе. Вам такая жизнь ни к чему. Вы за свои труды лучшие блага заработали? Заработали или нет, спрашиваю? — требовал ответа Андрей. Но ответить ни брату, ни Вере Игнатьевне возможности не дал и продолжал — уже более увлеченно — раскручивать свою мысль: — Вы можете возразить: наши-де отцы-матери, деды-прадеды, жили здесь всю жизнь, и она им не надоедала. Все правильно! Но, товарищи, сейчас другое время, другие запросы. Вон наша мать, — Андрей кивнул в сторону печи, на которой изредка охала бабка Ульяна, — что она в жизни видела и что ей больше всего надо? Мало видела, потому и мало ей нужно. Одна забота: была бы сыта скотина, принесена вода и закрыта труба. А вы, сельская интеллигенция, видели больше. Да и заслуги у вас перед обществом… того… Ну, в общем, не сравнишь с материными, пусть не обижается. Так почему вам под конец не пожить по-человечески?

Илья Трофимович, как школьник, тянул руку, пытаясь возразить.

— Мы что — не по-человечески живем? У нас что — грязно, холодно, голодно?

— Да я, Илюша, не о том. Ты не понял меня. Я имею в виду городские удобства. Нету, скажем, у вас теплого туалета? Нету. Газа нету? Нету. Бани нету? Нету. Моетесь, как сто лет назад, — в корыте. Так вот: почему бы вам не иметь эти блага?

Теперь подняла руку Вера Игнатьевна:

— Газа-то у нас временно нет. Скоро привезут. А ванну Игорь обещал привезти и установить. Заодно — и какую-то там нагревательную систему…

— И ты не поняла, — перебил Веру Игнатьевну Андрей. — Знаю я эти деревенские нагревательные системы. Все равно нужны уголь да дрова. А я вам предлагаю квартиру в городе!

— Что? — приставил ладонь к уху Илья Трофимович: не ослышался ли?

— Квартиру в городе.

— Это к-как? — заикнулась Вера Игнатьевна.

— Очень просто.

— А хату куда?

— Никуда. Хата как была ваша, так и останется. Планец у меня один имеется. Я ведь на рыбалке не только окуней таскал, но и кое-что обмозговывал. Посмотрел я на ваши зимние условия жизни и ахнул. Тяжело. Скучно. Однообразно. А у вас есть выход. И я, Илья, удивлен, что ты его до сих пор не нашел. И даже не пытался искать…

Илья Трофимович снова приставил ладонь к уху: ну-ка, ну-ка! Что у тебя за планец, брат Андрей?

А тот не торопился. Медленно допивал последнюю чашку, искоса поглядывая то на Илью Трофимовича, то на его жену. Поглядывал и уже заранее радовался своей прозорливости: «Сейчас я вам такую идею выдам, простаки вы сельские, что ахнете. Хотя ахать тут нечего: то, что я предложу, у нас в Пензе — не редкость».

— Так вот, — поставил Андрей чашку; положил ногу на ногу; одной рукой облокотился на спинку стула, другой — на стол. — Слушайте внимательно и мотайте, как говорится, на ус. Сын ваш Игорь с женой и дочерью живет в городе в двухкомнатной квартире. В кооперативной. Деньги на кооператив дали вы. Так? — Илья Трофимович трижды согласно кивнул. — Выходит, вы имеете полное право, выписавшись здесь, прописаться у Игоря. Тесновато у него? Согласен. Но не обязательно там жить. Первое время в городе можно только числиться. Дальше. Илья как инвалид третьей группы, как участник войны имеет льготу на первоочередное расширение жилплощади. Он становится на очередь и через год-два получает новую квартиру.

— А мать куда? — вырвалось у Веры Игнатьевны.

— Мать живет здесь. При выписке вы все хозяйство переводите на нее. Но живете пока с ней… Который ей год? — посмотрел Андрей в глаза Вере Игнатьевне. — Восемьдесят девятый. Она, к сожалению, не вечная. Уже еле ходит. Так вот. Мать оставляет завещание на Игоря. Если вы получаете квартиру при жизни матери, забираете ее с собой. Если после… Короче, так или иначе, летом хату будете использовать под дачу… А захотите с Игорем съехаться — это не проблема. Да и он не будет возражать — вы ведь… мы, то есть… тоже не вечные.

Внимательно слушала деверя Вера Игнатьевна. Слушала, и ее взяло сомнение.

— А нас за это жульничество, Андрей Трофимович, не призовут к ответу?

— Окстись, Вера! Какое жульничество? Тут ведь все на законных основаниях. Хозяйство оставляете матери — законно, прописываетесь — законно: сын вам Игорь, а не посторонний человек; становитесь на расширение — законно: Илья льготу имеет. Все, Вера, продумано! Надо только решиться вам — и вся недолга. А чего теряться? Я вот наблюдаю за жизнью все больше и убеждаюсь: преуспевает в ней тот, кто не дремлет. Кто максимально использует все положенное ему законом. Под лежачий камень вода, не течет. Правильно, Илья, говорю?.. Короче, я надеюсь, что головы у вас умные, и вы разумно завершите свой жизненный путь… Учтите еще одно обстоятельство: совсем состаритесь — так хоть в городе сын под боком будет. А сейчас? Наездится он к вам за семьдесят километров, случись какое нездоровье? Занесет вас обоих снегом, некому будет в магазин за хлебом сходить… Вот так-то. Все у меня…

Еще пять дней гостил Андрей. И почти каждый вечер, в основном во время чаепития, возвращался к своему плану. Илья Трофимович в разговор почти не вступал. Слушал, взвешивал все «за» и «против».

Андрей уехал, так и не уяснив, принял брат его предложение или не принял. Прощаясь у автобуса, сказал, однако, Илье Трофимовичу, будучи уверен, что все решится так, как он задумал: