Джоанна проснулась — задыхаясь, с колотящимся сердцем. На часах было около полуночи; за окнами завывал ветер. «Дождя нет, — подумала она, — но прогноз погоды обещал ночью шторм, вот он, похоже, и начинается».

Она села в постели, обхватив голову руками. Перед ее мысленным взором живо стоял только что оборвавшийся сон, который внушил ей еще более тягостное чувство, чем даже тот, заставивший ее проехать через всю страну в поисках тех мест, где жила погибшая женщина.

— Боже мой, Кэролайн, — прошептала она, — так вот в чем дело! Тебе снилось, что бедную девочку сталкивают со скал. Ты этого боишься?

Ответа не было — только рев ветра.

Сначала Холли думала, что это сон. Она мирно дремала под вой ветра, полубессознательно ожидая, когда начнется шторм. Она любила шторма; в такие ночи под рев океана ей особенно крепко спалось. Вдруг кровать под ней тяжело осела, и с недовольным мычанием Холли повернулась на спину.

Губы ощутили нежное прикосновение — теплое, упругое, слабо пахнущее кофе. Издав краткий нечленораздельный звук, несомненно выражающий удовольствие, она решила, что этот сон ей нравится. Ее целовали, легко касаясь губами, и это было ужасно приятно. Это возбуждало, увлекало, соблазняло. Ей стало жарко; медленная пульсация желания просыпалась в сокровенных глубинах ее тела. Ее рот терзали и мучили, нежно покусывали нижнюю губу, проникали искусным языком все глубже — пока она не высвободила руки из-под одеяла, ища источник своих наслаждений.

Ее запястья тотчас были нежно схвачены, соединены и накрепко пригвождены к подушке — Холли хотела протестовать, но у нее не хватало дыхания: завладев ее губами, их так и не отпустили; ей казалось, что она сгорит — или взорвется — или расплавится — от разгоравшегося все сильнее и сильнее неистового, уже совершенно нестерпимого желания.

Наконец чья-то рука достигла ее груди и медленно описала круг, скользя по шелку ночной рубашки. Холли судорожно втянула в себя воздух, всем существом своим ожидая продолжения. Неспешно, словно впереди у них целая вечность, призрак ее сна целовал ее губы и ласкал грудь. Она выгнула спину, стремясь сильнее прижаться к этой томительно медлящей руке; дразня ее, рука отпрянула, и, не в силах справиться с собой, Холли выдохнула:

— Кейн…

— Я рад, что ты меня узнала, — прошептал он, сжав ее грудь ладонью и медленно большим пальцем водя по напрягшемуся соску. — А то я уже начал думать, что ты не проснешься. Открой глаза, Холли.

Она открыла глаза и окунулась в темное мерцание его взгляда. Сделав еще одну слабую попытку освободить руки из нежного плена, она попыталась вернуться к действительности.

— Ты в моей комнате, — запоздало сообразила она.

— Ты забыла запереть дверь на террасу. Это никуда не годится, малыш, даже в маленьком городке.

Ничего сказать в свое оправдание она не успела — он снова стал целовать ее, и Холли с жадностью отвечала на его поцелуи. Ей казалось, что это длится уже целую вечность, и не было сил бороться со всепоглощающим желанием, охватившим ее.

Тем не менее она проворчала:

— Черт возьми, нельзя же врываться в мою комнату, когда тебе в голову взбредет!

— Хочешь, я уйду? — кротко спросил он, слегка сжимая ее сосок большим и указательным пальцами.

Поскольку Холли была уверена, что он действительно на это способен — пусть и в ущерб себе, — она не пыталась даже пошутить на эту тему.

— Если ты сейчас уйдешь, я никогда тебе этого не прощу! — яростно сказала она, и это была правда.

Он поцеловал ее уже всерьез, не дразня, и отпустил ее руки на волю. Но она не успела его обнять. Он привстал и, откинув одеяло, застыл, любуясь ею в сумраке спальни. Из холла, где она обычно оставляла горящую лампу, просачивался слабый свет — его вполне хватало, чтобы видеть друг друга.

Но ей хотелось, чтобы света было больше, ей хотелось на него смотреть. Но память дорисовывала то, чего она сейчас не видела, а могла лишь осязать, обняв его наконец, — твердые рельефные мышцы, гладкая упругая кожа; она гладила его руки, плечи, грудь…

Холли знала его тело наизусть, как свое, но каждый раз, когда она к нему прикасалась, это было открытие, словно за время их разлуки он становился немножко другим.

— Я так рада, что ты пришел, — прошептала она.

— Правда? — Он опустил узкую бретельку ночной рубашки и прижался губами к ее плечу. — Я хотел, чтобы ты пришла ко мне, но…

— Но?

Он опустил и вторую бретельку, теплый шелк рубашки заскользил к ее талии, и она почти забыла, о чем спрашивала, когда он медленно провел пальцами по ее ключице, потом по впадинке между грудями, спускаясь все ниже и ниже, к животу.

— Но я понял, что ты уже не придешь, а ждать больше не мог. Я просто с ума сходил, понимаешь? — Его голос стал низким и хриплым; вдруг заторопившись, он рывком стащил с нее рубашку и отбросил прочь.

Холли хотела что-то объяснить или по крайней мере спросить, отчего он сходил с ума, но он уже снова целовал ее губы, шею, грудь — и единственный звук, который она смогла исторгнуть из себя, был стон нескрываемого наслаждения.

Желание волнами накатывало на нее, нарастая от волны к волне, — и когда наконец их тела слились воедино, ей показалось, что она жаждала этого целую вечность. Она раскрылась ему навстречу, повторяя упоительный ритм его движений. До встречи с Кейном Холли и не представляла себе, на какие восторги способно ее тело, — интересно, знает ли он об этом? И имеет ли это для него значение?

Она всегда удивлялась, почему Кейн так внимательно и отрешенно смотрит на нее, что он хочет отыскать в ее глазах в сокровенный миг наивысшего наслаждения и беспомощного блаженства.

И этот миг настал, и она забыла обо всем, кроме слепого, глухого и немого восторга тела. С самообладанием, сводившим ее с ума, Кейн оставлял собственные желания на потом, выжидая, когда она придет в себя, и лишь после этого позволил себе испустить хриплый ликующий стон.

Некоторое время они лежали без движения, потом Кейн перекатился на спину, и Холли оказалась сверху. Он поступал так в тех редких случаях, когда они проводили вместе всю ночь. Холли отнюдь не противилась — ей тоже это нравилось. Она уютно устроилась у него на груди, подложив руки под голову.

— Останешься? — спросила она.

— Хотелось бы. Слышишь, какой там шторм?

И только когда он это сказал, она услышала раскаты грома и шелест дождя по крыше. Этот звук всегда успокаивал ее и усыплял, но сейчас, хотя она была расслабленно спокойна, спать не хотелось.

— Если бы шторма не было, я все равно бы тебя не отпустила.

— Да?

— Да. — Она улыбалась. — Но впредь я буду запирать дверь террасы, имей в виду.

— Чтобы я ждал, пока пригласят? — усмехнулся он.

— Я должна заботиться о своей репутации, — мрачно заявила Холли. — В том, что я живу в отеле, есть свои недостатки. Кстати, один из них тот, что я постоянно у всех на глазах.

Кейн играл ее волосами, разбрасывая шелковистые пряди по ее плечам и спине.

— Ты действительно думаешь, что в Клиффсайде найдется хоть один человек старше двенадцати лет, который не был бы уверен, что мы любовники?

— Может и так. Но я не собираюсь подтверждать их подозрений.

— И утром я снова уйду, как вор? — гневно спросил он.

— Ну… ты вполне можешь незаметно пройти через террасу, и мы встретимся за завтраком. Все подумают, что ты пришел из дома. Кстати, ты пришел из дома?

— Да.

Она помолчала.

— Мне показалось, — поколебавшись, добавила Холли, — вчера мне показалось… у меня было такое чувство, что тебе что-то не нравится…

Вспышка молнии на секунду осветила комнату и отразилась в его блестящих, как у кошки, глазах.

— Не нравится, — ответил он чуть сухо. — Я же сказал, ты сводишь меня с ума.

— Тем, что должна зарабатывать себе на жизнь?

— Нет. Потому что Скотт Маккенна заслонил для тебя весь свет.