— Ага, жди. Развела тебя Шляпа как лохушку. Так бы хоть в хате на пользу пошло. — Коса повернулась к сидящей у окна девушке и сказала: — Ленк, надо отписать ей, мож поделится, сука. Щас же загонит, бля, всё.

Та, которую назвали Ленкой, кивнула в ответ и стала доставать тетрадь и ручку. А Ольга, всё ещё не до конца понимавшая, о чём речь, спросила:

— Кто это Шляпа?

— Это Лера твоя Шляпа, — съязвила Коса. — На суд сходить… Её ж только взяли, дура. У неё суд через полгода минимум будет, её на продаже наркоты замели. Её, небось, на больничку подняли? У неё ж сифилис.

Ольга качнула головой и опустила глаза. Леру действительно подняли наверх в больничную камеру. Неужели она её обманула?

— Так на больничку её подняли? — опять спросила Коса и, услышав утвердительный ответ, сказала Ленке: — В сто седьмую подпишешь, может в натуре уделит внимание, прорва, — потом опять повернулась к Ольге. — Ну ты проходи, чё стоишь. Снимай только свои говнодавы. Видишь, у нас тут чисто? Ну и калоши тебе Шляпа дала…

Ольга сняла Лерины ботинки и ступила на тёмное одеяло, которыми был застелен весь проход между шконками до самого окна. Только, если от двери шли простые, темно-синие солдатские одеяла, то у окна они переходили в красивые цветные. И вообще, вся обстановка у окна была намного цивильнее, чем на подступах к нему. Заклеенные цветными рисунками от целлофановых пакетов стены даже придавали настроение, а аккуратно застеленные красивыми покрывалами четыре шконки, отделённые от остальной камеры откинутой ширмой, и висящие на зарешеченном окне занавески из цветных простыней говорили о том, что там живут те самые блатные, о которых говорила Лера.

Ольга стояла в нерешительности, куда проходить было непонятно. Женщин в камере было явно больше, чем спальных мест. И если на тех четырёх шконках у окна были только четыре человека, включая Косу, то на остальных шести лежало по две девушки или женщины на каждой. Да и вся обстановка здесь была намного мрачней, чем за занавеской. Грязные стены и тёмные солдатские одеяла, которыми были застелены не только полы, но и сами шконки, делали эту часть камеры даже темнее. И сами арестантки, находящиеся по эту сторону занавески, выглядели в своих тёмных спортивных костюмах и кофтах очень тускло, по сравнению с Косой, Ленкой и ещё двумя спавшими у окна женщинами, которые были в цветных домашних халатах.

Коса уже сидела рядом с Ленкой и они что-то писали в тетради, не обращая на Ольгу никакого внимания. Но Ольга всё же набралась смелости и подошла к ним. Обстановка у окна более её привлекала, хоть и была далёкой от той, к которой она привыкла.

— Чё ты сюда припёрлась?! — подняла на неё голову Коса. — Иди, вон там твоё место, — кивнула она за занавеску.

— Там места нет, — нерешительно ответила Ольга.

— Э, вы чё там, а? — крикнула Коса куда-то мимо Ольги в сторону двери. — Ну-ка, определите её там!

Ольга повернула голову назад и увидела задвигавшиеся на шконках тела. Оказывается, многие только делали вид, что спят.

— Иди, — сказала ей Коса, — щас будет тебе место под солнцем.

Уходить из этого укромного закоулка в полутёмную половину, главным украшением которой была аккуратно занавешенная цветными простынями параша, Ольге очень не хотелось. Но решительный, командный голос Косы заставил её убедиться, что блатные арестантки именно здесь отвели ей место, как они выразились, под солнцем.

— Проходи, — сказала ей какая-то безобразная женщина с синяком под глазом, вставая с нижней шконки, на которой осталась лежать другая, ненамного красивее первой. — Если хочешь спать, ложись. Как тебя зовут?

Поняв, что спать придётся с вот этими вот страшилками, Ольга беззвучно заплакала. Но тут с верхней шконки свесились чьи-то ноги и более приятный голос произнес:

— Не плачь. Иди пока ложись на моё место, я всё равно щас стирать буду.

Говорившая спрыгнула на пол и Ольга увидела перед собой приятную девушку с длинными распущенными волосами. Ей сразу стало легче, и она вытерла успевшие выступить слёзы. Перспектива спать на месте чистой и ухоженной арестантки была намного приятнее, чем сама мысль о тесном соседстве с явными бичихами, которые и на воле наверняка бомжевали.

— Меня Вера зовут, — произнесла девушка, — залазь, ложись.

Как только Юра переступил порог камеры, он сразу понял, почему ему и остальным, не дали матрасы и постельное бельё, о котором говорил Олег Плетнёв. Расстелить его всё равно было бы негде. В десятиместной, судя по количеству спальных мест, камере было не меньше тридцати человек. Спёртый воздух сразу ударил в нос, как и в отстойнике. Проходка по тюремным коридорам сразу показалась ему прогулкой на свежем воздухе, к тому же в камере было сильно накурено и это сразу давало о себе знать в гораздо меньшем по размеру помещении, чем отстойник.

Большая половина из находящихся в камере заключённых не спали и все смотрели на него, в отличие от этапа, он зашёл один и всё внимание было приковано к нему. Но все молчали, пока по проходу от окна не прошёл небольшого роста парень с золотыми зубами и наколкой на груди и не спросил, тосуя в руках колоду карт:

— С суда?

— Да, — коротко ответил Юрий, кивнув ещё и головой.

— Сколько дали?

— Пять.

— А до этого в какой хате был? — спросил златозубый, равнодушно отнесясь к большому сроку.

— Я не сидел, — почему-то смущённо ответил Юрий, даже опустив голову, — я под распиской был.

— Так ты с воли что ли? — обрадовался его собеседник и сразу жестом пригласил пройти в конец камеры к окну, где не было никакой тесноты и всё, даже полы, были застелены чистыми одеялами. — Разувайся только, — сказал он и сам снял свои тапки.

Юрий разулся и ступил на одеяло, которым, оказывается, были застелены лежащие на полу матрасы. Златозубый уселся по-турецки возле батареи и показал Юрию на место рядом с собой.

— Меня Лёха зовут, можно просто Леший, — представился он и протянул руку.

— Меня Юра, — пожал руку Юрий, присаживаясь рядом.

— Как там на воле?

— На воле? — переспросил Юра и задумался. Но Лёху, очевидно, мало интересовали обстоятельства дел на воле, потому что он не стал дожидаться ответа, а сразу спросил:

— Как через шмон прошёл? Нормально?

— Да нормально, — пожал плечами Юра, подумав, что Лёха имеет в виду наклонности ответственного за обыски дубака по прозвищу Женя Шмон.

— Денег сколько есть? — понизив голос тут же спросил Леший. — Надо в общак уделить по возможности, в семь восемь отправить.

— У меня нет денег, — опять виновато опустил голову Юрий.

— А что есть? — спросил Леший немного удивлённым голосом.

— Ничего нет, — покачал головой Юрий.

Леший уставился на него, приоткрыв от удивления рот и даже замолчав на время. Потом начал спрашивать сначала удивлённым голосом, но постепенно переходящим в злое выплёвывание слов.

— Ты чё, к суду совсем не готовился, что ли? Ты чё, не зал, куда шёл? Ты в натуре говоришь или как? Ну ты даёшь, парень. На суд как на танцы собирался что ли?

Юра сидел, опустив голову и ничего не говоря. Леший отвернулся от него и, помолчав немного, сказал уже более спокойным тоном.

— Ну ладно… Иди определяйся пока, — кивнул он в сторону забитого заключёнными прохода между шконками, — потом Витяй проснётся, поговорит с тобой ещё.

Юра хотел было сказать, что там нет места, но по отрешённому выражению лица Лешего понял, что тот прекрасно об этом знает и этот вопрос его мало волнует. Леший демонстративно отложил колоду карт и, достав из-под матраса тетрадь с ручкой, стал что-то в ней писать.

Юра встал и, одев ботинки, потихоньку пошёл по проходу. На каждой шконке спало по двое человек. На нижних помимо этого ещё и с краю сидели заключённые и читали какие-то книжки. Несколько человек сидели на корточках и играли в карты прямо на полу. На него уже почти никто не обращал внимания, это он объяснял отсутствием мешка и услышанным его разговором с Лешим. Один из сидевших на шконках арестантов поднял на него голову и спросил: