— Та-ак, — сказал он, заходя в камеру и прямо в сапогах пройдя к окну по лежащим на полу одеялам. — Телевизор я забираю, его вам давали, когда вы вели себя хорошо… на время давали…

Он молча выдернул антенну и стал скручивать провода. Сказав первую пришедшую на ум причину, он всё же почувствовал большую неловкость под женскими взглядами и ему стало стыдно.

— Это вообще-то подарок был, — произнесла Коса, с тоской глядя на телевизор, но не решаясь отстаивать его более решительно.

— Кто вам такое сказал? — спросил он, не решаясь посмотреть на неё, но зная, что после сегодняшнего у Косы можно отобрать без боя даже её сменные трусы.

— Ольга, — всё так же неуверенно ответила Коса, не решаясь вступить с опером в спор. В другое время она телевизор бы, конечно, так просто не отдала. Но сегодня она и так ждала ещё каких-либо последствий, кроме раскидывания хаты, а потому вела себя тихо.

— И вы поверили ей? — спросил Шаповалов даже с какой-то иронией в голосе, но пока выходил так и не смог поднять глаза не девушек. И лишь оказавшись за дверью, он облегчённо вздохнул и подумал, что сегодня, наверное, всё-таки сможет уснуть.

— Так и писать, Виталь? — спросил Голован, которому Бандера поручил сплести из нейлоновых ниток красивую подарочную ручку.

— Так и пиши, — утвердительно кивнул головой Бандера, теребя в руках пушистые мягкие шарики, которые будут прикрепляться на блестящих нитках к наконечнику этой ручки. Больших возможностей сделать кому-то подарок в тюрьме арестанты не имели. Красивые нарды и другой ширпотреб с лагерей завозился редко, поэтому здесь на дни рождения и прочие праздники заключённые дарили друг другу всякую мелочь. Кто-то разрисовывал открытки, оформляя их красивой надписью, кто-то имел возможность сделать или заказать мундштук или ещё что-то из мелкого ширпотреба, что можно было сделать без заводских станков и прочего тяжёлого оборудования. В основном в подарки делали красивые носовые платки, ручки и искусно оформленные блокноты. Многие ограничивались посланием куска хорошего мыла или ещё чего-нибудь из предметов гигиены. А кто-то не имел и такой возможности. Фирменную одежду дарили друг другу редко, так как её можно было поменять у холопов на водку или даже наркотики, что никак не возьмёшь за мыло или зубную пасту. Поэтому хорошие шмотки все матёрые уголовники берегли и даже собирали, выкруживая их у слабых или выигрывая у кого-то, или даже друг у друга. Вещи — это была та единственная твёрдая валюта, которую не нужно было ни от кого прятать и которая пригодится везде. Кого-то одеть на суд или даже на волю, если у самого срок ещё большой, кого-то просто встретить как человека или, наоборот, отправить на этап, где все эти вещи практически равны деньгам. Тюремный люд всему и везде находил полезное применение.

В мешке у Бандеры тоже было несколько таких цивильных вещёй, за которые можно было взять много чего. Но когда он опять загорелся Ольгой и ему, как и любому мужчине, захотелось заботиться о любимой, можно сказать, девушке, он перерыл свою сумку и не нашёл ни одной вещи, которую мог бы преподнести ей в подарок. Даже новый спортивный костюм и красивые фирменные футболки, которые вполне могли бы носить и девушки, всё было большого размера. А чтобы достать где-то что-нибудь женское, об этом он даже не думал. Арестантки если даже и подгонят что-нибудь по просьбе или за деньги, то явные обноски, которые хоть и могли считаться в тюрьме цивильными, но для подарка такой девушке Бандера бы их не послал. Поэтому пока он решил утолить свою жажду сделать приятное, изготовив для неё красивую ручку с дарственной надписью на память, чтобы никому её не отдала и о нём не забывала. Он подумал, что если на ручке будет под целлофаном из-под сигарет красоваться надпись «Ольге от Витали», сделанная с тонких резинок из трусов и вплетённая в шёлковые блестящие нитки из расплетённых носков, то такую ручку она будет хранить вечно.

Отдав Головану шарики для ручки, он достал из своей сумки носки, которые связал ему в подарок ещё Витяй и, подумав, всё же положил их обратно. Но желание распустить что-нибудь ещё и связать красивые носочки, тоже с надписью для Ольги не оставило его. Он стал ходить по камере и смотреть, кто во что одет. Не найдя ничего из шерстяных ниток, он все же подсел к Потапу, единственному оставшемуся заключённому в камере, кто хорошо умел вязать, и сказал:

— Надо носки связать с надписью, Потап.

— Надо, значит надо, — спокойно ответил Потап и тут же полез доставать из курка проволочные спицы, которые чудом не нашли при последнем шмоне.

— Да погоди, ниток ещё нет нормальных, — проговорил с сожалением Бандера. — У тебя случайно нет? Белых желательно?

Потап достал из своёго рюкзака маленький моточек белых ниток и показал Бандере, который ничего не соображал в этом деле и серьёзно спросил:

— На носки не хватит?

— Даты чё, Виталь? Смеёшься? — удивился Потап, раскрыв глаза.

— На маленькие, — поправил Бандера.

— Да хоть на детские, тут только на один носочек будет на игрушечный.

— Ладно, спрошу пока у народа, а ты поищи хоть на вставки да на надпись чуть-чуть ниток нормальных.

— Да на вставки-то у меня есть хорошие, — ответил Потап, когда Бандера уже пошёл к кабуре.

Но не успел он позвать кого-то, как из кабуры высунулась рука с малявами и хриплый голос произнёс.

— Заберите, пятнадцать А.

Бандера не стал дожидаться Вано и, взяв мальки и сразу увидев малёк с семнадцатой, схватил его и кинулся к Потапу.

— Ну-ка, смотри чё там, Потапыч, — быстро проговорил он, отдавая ему один малёк, а остальные подошедшему тут же Вано.

Пока Потап читал, Бандера жадно смотрел на него, как будто хотел его съесть. От нетерпения он даже немного занервничал.

— Ну чё ты там, буквы разобрать не можешь? — резко спросил он.

— А, да читаю… — от неожиданности дёрнулся Потап. — Коса заехала, Панама…

— Хорош, — перебил Бандера начавшего перечислять арестанток Потапа и сел к нему. — Коса, это же там ответственная была вроде в один восемь? Говорят, матёрая сучка, лефиновская вроде. Давай-ка щас напишем твоей этой Сержантке, пусть поинтересуется по-тихой у этой Косы про кое-что.

Настя и все остальные девушки в один шесть смотрели телевизор. В их камере уже месяц не было ничего, кроме радиоприёмника, с того времени, как перевели в пятёрку из-за конфликта обладательницу телевизора. Теперь все запоем смотрели все передачи подряд, щелкая каналами и споря о том, какой лучше смотреть. Только Ольга лежала на шконке и писала ответ Соломе. Первый малёк от него получила по срочной. И пожалела, что так и не удалось рассказать ему обо всём первой. Но так как ничего особо срочного там не было, только вопросы по случившемуся, она не стала пользоваться своим положением и заставлять отправлять свой ответ сразу. Она уже немного разбиралась в тюремной дороге и знала, что до вечера каждая малявка с одного корпуса на другой отправляется с большим риском. Поэтому, переписав заново ему первый ответ, она не отправила его сразу по срочной, хотя хата и имя Соломы на мальке предоставляло ей особое положение. А отправив его уже с началом функционирования дороги между корпусами, тут же получила от него ещё один малёк, что вызвало у неё радостное настроение. Раньше, когда они только познакомились и малявы от него шли одна за другой, она даже читать их не хотела, и если бы кто-то сказал ей, что скоро она будет с трепетом открывать каждый новый малёк, она бы ни за что не поверила.

Написав второй ответ, она стала выбирать, какую фотографию ему послать. На тех нескольких карточках, которые ей передали вместе с передачкой родители, она была вместе с Юрием и сейчас смотрела на него уже с сожалением. Он уже не вызывал никакого чувства тоски и трепета, было уже просто жалко его. Она уже совсем не думала о том, что их с Соломой переписка идёт через камеру, где сидит Юрий и что он может об этом узнать. Ольга хорошо понимала, что прежнего отношения к нему уже никогда не вернуть, и что в её сердце зарождается новое чувство. И сейчас, выбирая для Соломы фотографию, она смотрела, чтобы можно было отрезать Юрия так, чтобы было непонятно, что там кто-то был. Отобрав такую, она спросила у девушек: