31 марта Магеллан хочет отпраздновать особенно торжественно. Правомерно допустить, что он организует этот праздник не только в честь пасхи, но и по поводу годовщины мятежа в Сан-Хулиане. За минувший год он открыл морской путь, который безуспешно искали Колумб, отец и сын Каботы, Веспуччи, Пинсон, Солис, и первым пересек океан, отделяющий Америку от Азии. Теперь острова Пряностей в доступной близости, ему даже посчастливилось открыть для своего императора архипелаг, богатый золотом. Но Магеллан не удовлетворен, не ведает успокоения. Ко многим задачам, которые он так упорно пытается решить, Магеллан добавляет еще одну — обращение местных жителей в христианство.
Праздник действительно удался на славу. Пятьдесят человек, «одетые так торжественно, как только было возможно», отправились на берег, где поставили палатку из парусного полотна и воздвигли алтарь, который украсили листьями и цветами. Раджа Каламбу и его брат Сиаиу усаживают генерал-капитана в центр, вслед за ним целуют распятие, повторяя чужие молитвы. С кораблей гремит салют. Религиозная часть празднества завершается торжественным ужином и благочестивыми песнопениями. Затем следует нечто более земное. Магеллан велит для развлечения гостей продемонстрировать искусство фехтования. Потом приносят большой деревянный крест и терновый венец. Магеллан объясняет, что это символы могущества его государя. Их нужно водрузить на самом высоком месте острова, тогда ни один европеец не посмеет причинить им неприятности, кроме того крест защитит их от непогоды и штормов. Правда, каждый день надо на него молиться.
Так как он хочет выяснить, известна ли островитянам идея едином боге, Магеллан выспрашивает у Каламбу и Сиаиу о все, которому они воздают молитвы. Видно, Пигафетта плохо расслышал ответ, когда написал «Абба». Таким образом, он остался в неведении относительно того, что здесь ислам опередил христианство. А его командира этот мнимый успех на религиозном поприще побудил к самонадеянному замыслу если у раджи есть враги, то генерал-капитан обязуется со своими кораблями и солдатами на них напасть и заставит их покориться Каламбу. На это раджа ответил, что действительно жители двух островов ему не подчиняются, но сейчас неподходящее время года для нападения.
Создается впечатление — ситуация еще повторится, — словно Магеллан планирует обратить уступчивых правителей в христианство, упрочить их власть и с их помощью колонизировать открытые местности. Похоже, что военный риск подобных намерений не вызывает у него никаких сомнений, и в то же время Магеллан, как и многие современники, поддался соблазну который исходил от покорения Мексики Эрнаном Кортесом. Без сомнения, генерал-капитан стремился к тому же, но в отличие от его образца Магеллану уготована, по выражению Пигафетты, «злая судьба».
Наконец генерал-капитан собрался двинуться дальше. Он расспрашивает о гаванях, где можно было бы получить достаточно Провизии и одновременно привести в порядок корабли. Называются ближайшие — Лейте, Минданао и Себу. Последняя, По-видимому, самая Подходящая. Магеллан решает немедленно Плыть туда, «Потому что так распорядилась его злая судьба>. Раджа Каламбу даже вызывается быть лоцманом, но так как его задерживает сбор риса, испанцы готовы помочь в уборке урожая. Сначала их силы остаются неиспользованными, потому что, как неодобрительно замечает Пигафетта, князь постоянно пьян. Но затем урожай совместными усилиями собран, и 4 апреля флотилия снова подняла паруса. Испанцы Поплыли на северо-запад вдоль побережья Острова Лейте и мимо острова, на котором, по сообщению итальянца, ловят Летучих мышей размером с Орла. На Первый взгляд это сообщение может показаться сомнительным, так же как и заявление, что по вкусу они напоминают кур. Тем не менее его, казалось бы, преувеличенны Описания нашли со временем подтверждение. Но каким чудом показались отзывчивому Каламбу парусная оснастка и ход европейских кораблей: его собственная парусная лодка не могла угнаться за флотилией, и он в конце концов перебрался на «Тринидад», чтобы и дальше справно нести службу лоцмана.
Через три дня после отплытия с Масао Каламбу привел флот к берегам Себу. Очевидно, остров плотно населен, так как вдали виднеются хижины на сваях, а на берегу собралось более двух тысяч местных жителей. Их привлек сюда не столько странный вид европейских кораблей, сколько церемониал, с каким флот подходил к берегу: «Мы подплывали к столице, поэтому генерал-капитан велел поднять на кораблях все флаги, затем мы приспустили паруса, как это принято в бою, и дали залпы из нескольких пушек, от чего люди на берегу в безумном страхе попадали на землю».
Такой воинственный образ действий довольно осложняет первые переговоры с раджей острова Себу. Энрике и другой посланец встретили на берегу возбужденных островитян, готовящихся отразить предполагаемое нападение. Потребовалось немало усилий, прежде чем ловкий на язык малаец переубедил вождей и доказал, что залпы были произведены только в знак приветствия. Его господин, объясняет он радже, подданный самого могущественного в мире короля, следует на Молуккские острова. Но на Масао он услышал о силе и великодушии правителя острова Себу и решил прибыть сюда, чтобы соединить приятное с полезным (выгодами от будущей взаимной торговли). Эти красноречивые слова достигли цели, но раджа все-таки настаивает на том, чтобы была выплачена положенная пошлина за стоянку флота в гавани. Итак, испанцы впервые столкнулись с достаточно хорошо организованной властью. Посланцы «самого могущественного в мире короля» вовсе не намерены оказывать <князьям диких Народов» что-либо большее, чем чисто номинальные почести. Кажется, конфликта не избежать. К счастью, в гавани как раз находилось судно сиамского купца, который знал о португальских завоеваниях на Востоке. Именно его сообщениям о военной мощи чужеземцев да стараниям Каламбу испанцы обязаны тем, что удалось избежать кровавой стычки.
Целых два дня длятся переговоры. Магеллан пытается оказать давление на ход переговоров разного рода уловками и завуалированными угрозами. Сиамцу он демонстрирует одного из своих латников и просит передать радже, что покарать врагов своего короля он может с такой же легкостью, как смахнуть пот со лба. 9 апреля Магеллана на флагманском судне посещает племянник раджи, он является также престолонаследником. Генерал-капитан, перед которым тот низко склонил голову, сейчас совсем не похож на человека, каким он был еще месяцы назад. Сейчас он — сама надменность: сидя в кресле, обитом красным бархатом, он указывает гостям на их места. Его первый вопрос: имеют ли прибывшие достаточно полномочий, чтобы подписать договор? И еще кое-что изменилось. Высказанное раджей пожелание мира и освобождение от пошлины он воспринимает как нечто само собой разумеющееся. Почти все, что он сейчас объявляет и чего требует, касается обращения островитян в христианство. Он порицает некоторые их обычаи, обучает библейской истории, красочно описывает радости истинной веры. Религиозность Магеллана не лицемерна. Это доказывает Высказанное им в адрес островитян предостережение, что они ни в коем случае не должны креститься из страха или в расчете на какие-либо выгоды; они должны принять христианство добровольно и бескорыстно. И хотя Магеллан глубоко уважает веру их отцов, он не может утаить, что только те из них, кто будет молиться на крест, смогут быть уверены в наилучшем, доброжелательнейшем отношении к ним испанцев и его лично.
Это говорит глубоко религиозный Магеллан, которого мы знаем по второму завещанию. Здесь звучат, конечно, далеко не те ноты бескомпромиссного боевого клича крестоносцев “Геп ‚тиП!” («Так хочет бог!»), и все-таки многие определяющие черты характера этого человека типичны не для Ренессанса, а для минувшего незабвенного времени иберийского рыцарства. Вспомним хотя бы других первооткрывателей этой эпохи, проповедовавших вдали от родины веру Христову, но проявлявших чисто земной интерес к счетам, которые им вел банк святого Георгия в Генуе. для генерал-капитану же доверчивое участие его слушателей значит так много, что, по сообщению Пигафетты, впервые после открытия пролива на глазах Магеллана он увидел слезы.
