Среди занимавших меня государственных и частных дел я не в последнюю очередь был озабочен тем, как бы сблизить с дофином герцога Орлеанского; для этого следовало свести его с герцогом де Бовилье. Тут мне способствовали все, кроме дочери герцога Орлеанского и его самого, что было непостижимо, тем более что принц сам желал такого сближения, понимал всю его уместность и необходимость. Признательность за великолепный брак, заключенный его дочерью, незыблемая связь между дофиной и герцогиней Орлеанской, своеобразные отношения, сохранившиеся у герцога Орлеанского с герцогом де Шеврезом, постоянная и нескрываемая симпатия принца к архиепископу Камбрейскому, поддержка со стороны иезуитов, коих он всегда поощрял, что весьма кстати, — все это способствовало сильному продвижению к цели, которую я себе наметил. Однако и препятствия были немалые. Поведение герцога Орлеанского, упорство, с коим он выставлял напоказ свое беспутство и нечестивость, самая неуместная похвальба на этот счет отпугивали от него дофина и бесконечно возмущали бывшего его наставника. Вдобавок герцог Орлеанский находился под строгой опекой короля, которому поведение племянника было во многих отношениях отвратительно, о чем будет сказано дальше; опека усугублялась ненавистью, которую питала к герцогу Орлеанскому г-жа де Ментенон, причем эта ненависть нисколько не притупилась с замужеством его дочери, устроенным трудами самой г-жи де Ментенон. Этот брак, который должен был всех объединить, стал поводом ко всеобщим раздорам. Я рассказал уже о некоторых отталкивающих чертах в характере герцогини Беррийской: легкомыслие, которое далеко ее заводило и распространялось на самых странных особ, составляло далеко не самый тяжелый ее недостаток в сравнении с прочими. Выше уже говорилось о ее неблагодарности и о приверженности сумасбродным замыслам. Возвышение ее деверя и невестки, которой она всем была обязана, возбудило в ней лишь зависть, досаду, негодование, а зависимость от дофина и дофины заставляла ее задыхаться от ярости. Она была воспитана в неприязни к ее высочеству герцогине Орлеанской; греховное рождение той возмущало ее, и, едва выйдя замуж, она перестала скрывать свои чувства. Хотя нынешним своим положением она была обязана матери и происхождению матери и хотя герцогиня Орлеанская без конца давала ей доказательства своей нежности и ни в чем ее не стесняла, ненависть и презрение к ней то и дело прорывались у герцогини Беррийской в безобразнейших сценах, но мать пыталась, как могла, замять дело и часто ухитрялась уберечь дочь от суровых и справедливых выговоров короля и даже Мадам, которая, впрочем, сама никогда не могла примириться с происхождением невестки; после таких выговоров герцогиня Беррийская ненадолго унималась, а потом досада и злоба вспыхивали с новой силой. Дерзкая и жестокая ого природе, герцогиня чувствовала себя могущественной благодаря мужу и отцу. Герцог Беррийский, от рождения добрый, кроткий, уступчивый, был без памяти влюблен в нее; он не только был ослеплен любовью, но и боялся вспыльчивости, коей была подвержена его жена. Герцог Орлеанский, как это, к сожалению, станет видно из дальнейшего, был воплощением слабости и двуличия; с самого ее рождения он любил эту дочь сильнее прочих детей, и любовь эта со временем только усиливалась; он тоже боялся; а она, чувствуя свою власть над одним и над другим, без конца злоупотребляла ею. Прямой и честный герцог Беррийский, влюбленный в жену и изрядно уступавший ей в уме и красноречии, часто под ее влиянием поступал наперекор собственным мыслям и чувствам, а если осмеливался возразить, его ждали безобразнейшие сцены. Герцог Орлеанский почти всегда относился неодобрительно к тому, что она делала, и недвусмысленно говорил об этом герцогине Орлеанской и другим, даже самому герцогу Беррийскому, но так же, как он, не мог устоять перед нею, а стоило ему попытаться ее вразумить, как на него обрушивался град брани: она обходилась с ним словно с негром-невольником, и после он только и мечтал о том, как бы ее утихомирить и вымолить прощение, которое всякий раз дорого ему доставалось. Поэтому, если герцогиня Беррийская ссорилась с герцогиней Орлеанской или одна из них не одобряла какого-либо поступка другой, он обеим говорил, что они правы, и из этого круга невозможно было выбраться. Каждый день герцог Орлеанский проводил с герцогиней Беррийской много времени, причем, как правило, в кабинете, наедине. Выше[279] уже упоминалось о том, что свет очень скоро начал чернить эту дружбу отца с дочерью, на которую никто бы не покусился, если бы не яростные козни, кои, к сожалению, плелись разными котериями. Приверженцы этих котерий завидовали столь блестящему браку, коему не сумели помешать, а потому постарались свести на нет всю выгоду от него, набросив на него тень; рвение отца, который, к несчастью своему, от рождения предавался праздности и, питая к дочери естественную дружбу, а также ценя ее острый ум, с удовольствием проводил все время в беседах с нею, дало повод к дьявольским сплетням. Отзвук этих сплетен дошел до герцога Беррийского, который со своей стороны желал без помех наслаждаться обществом супруги и тяготился тем, что тесть все время оказывается при них третьим; не раз он уходил от них в сильной досаде; вдобавок его изрядно уязвил этот слух. Дошел он и до нас с г-жой де Сен-Симон, но уже по возвращении из Фонтенбло, поэтому я расскажу лишь то, что имеет отношение ко мне, и не вижу смысла возвращаться к этому дважды. Нам показалось, что необходимо поскорее предотвратить пагубное столкновение между тестем и зятем по мнимому, в сущности, но столь чудовищному поводу. Я уже и раньше пытался отговорить герцога Орлеанского от такой назойливости, докучавшей герцогу Беррийскому, но не преуспел в этом. Теперь я рассудил, что должен приступить к нему еще настойчивее; но, видя, что по-прежнему добился немногого, я после подобающего предисловия открыл ему ту причину, по коей так упорно его уговаривал. Он был оглушен; он вскричал, что столь гнусное обвинение просто чудовищно, что передавать такую сплетню герцогу Беррийскому — сущая гнусность. Меня он поблагодарил за услугу, которую я оказал ему этим предупреждением, на каковое больше никто не решился бы. Я предоставил ему самому прийти к заключению, что повод к сплетне дал он сам своим поведением. Разговор наш происходил в Версале, часа в четыре пополудни. О том, что я собирался предпринять, знала, кроме г-жи де Сен-Симон, только герцогиня Орлеанская, которая весьма торопила меня. Наутро г-жа де Сен-Симон поведала мне, что накануне, когда после ужина из кабинета короля они вместе с герцогиней Беррийской вернулись в ее покои, та прошла прямо в гардеробную и оттуда позвала г-жу де Сен-Симон; там она сухо сказала ей, не скрывая гнева, что я-де желаю поссорить ее с герцогом Орлеанским и это весьма ее удивляет; г-жа де Сен-Симон выразила полное недоумение, на что герцогиня Беррийская отвечала, что никаких сомнений тут быть не может: я хочу отдалить от нее отца, но у меня ничего не получится; затем она пересказала г-же де Сен-Симон то, что я говорил ее отцу, а он был так любезен, что час спустя передал это ей. Г-жа де Сен-Симон, удивляясь все более, внимательно выслушала ее до конца и ответила, что этот чудовищный слух известен всем и каждому и, как бы ни был он лжив и отвратителен, ее высочество сама могла бы догадаться о последствиях, к коим он способен привести, и должна понять, как важно было предупредить герцога Орлеанского; я же дал столько доказательств своей к ним приверженности и так очевидно желаю им всем счастья и согласия, что малейшее ее подозрение в противном недопустимо; высказав все это, она сделала реверанс и быстро ушла. Случившееся показалось мне чудовищным. После обеда я отправился к герцогине Орлеанской и все ей рассказал. Я присовокупил, что, располагая столь поразительным опытом, впредь буду иметь честь видеться с г-ном герцогом Орлеанским как можно реже, чтобы уберечься от опасностей, какие невозможно предположить заранее; что же до герцогини Беррийской, то я раз и навсегда усвою то странное мнение, каковое ей угодно было составить себе обо мне. Герцогиня Орлеанская пришла в отчаяние; она высказалась обо всем случившемся так, как оно того заслуживало, но вместе с тем стала оправдывать слабость отца к дочери и уговаривать меня не отступаться от герцога Орлеанского, рядом с которым, кроме меня, нет ни одного порядочного человека, никого, кто говорил бы с ним искренне и правдиво. Ее страшила причина разрыва. Кроме того, с тех пор, как я примирил их с герцогом, ей было необходимо, чтобы я постоянно при нем находился, да и сам герцог, смею заметить, испытывал в этом потребность, и она боялась лишиться моей поддержки; она не скрыла от меня ни первого, ни второго обстоятельства и употребила все свое незаурядное красноречие на то, чтобы убедить меня во имя дружбы простить герцогу легкомыслие, как бы ни было оно обременительно. Я почти сразу же откланялся; с новым визитом я не спешил, а встречи с герцогом Орлеанским прекратил. Герцог и герцогиня были этим весьма огорчены. Они обратились к г-же де Сен-Симон. В то же время герцогиня Беррийская, которую отец, судя по всему, выбранил, попыталась, хотя и с большой неохотой, смягчить смысл того, что наговорила ей в гардеробной. Герцогиня Орлеанская через посланца передала, что умоляет меня к ней прийти. Она возобновила свои красноречивые уговоры; тут явился герцог Орлеанский: пошли извинения, убеждения, самые трогательные слова. Я долго хранил мрачное молчание, затем ледяную вежливость; в конце концов я рассердился и объяснился с ним начистоту. Такой тон понравился герцогу и герцогине больше, чем принятый мною вначале; они с удвоенной силой возобновили извинения, просьбы, клятвы в верности и в соблюдении тайн. Под влиянием дружбы, чтоб не сказать — сострадания к слабости герцога Орлеанского, я дрогнул; я поддался надежде на то, что урок пойдет впрок; короче говоря, мы помирились, однако про себя я твердо решил никогда больше не вмешиваться в его отношения с дочерью, да и во всем остальном, что касается ее, вести себя с ним весьма осторожно. С тех пор как я лучше узнал герцогиню Беррийскую, я виделся с нею очень редко и уклонялся от всякой короткости по отношению к ней; но она иногда приходила ко мне в комнату под предлогом, что заглянула к г-же де Сен-Симон, и часами вела со мною разговоры с глазу на глаз, если у нее были какие-нибудь огорчения. После того случая я долго у нее не показывался и к тому же обходился с нею так холодно, что отвадил от привычки меня посещать. В дальнейшем, чтобы не подчеркивать своей неприязни, я раз в два месяца являлся к ее официальному туалету, всякий раз на считанные минуты, и потом всю ее жизнь избегал с нею сближаться, хотя она много раз пыталась то прямо, то обиняками меня приманить, чему я постоянно сопротивлялся. Все эти подробности из жизни королевской семьи следовало объяснить раз и навсегда, равно как и мои отношения с ее членами. Вернемся теперь к тому, с чего я начал.
