Сиятельнейший князь, не усекните древа во время смирения его и не умножьте страданий людям в правилах непорочности предками посеяннаго, но умножьте плоды мирных граждан и поселян, ищущих покрова в скорби, многое время сердца их подавляющей, воздвигните неразрушаемый в сердцах наших памятник великодушия возведением в обществе нашем свободнаго по древним уставам в святых храмах жертвоприношения Творцу и Создателю всех. Сим единым средством благоустроенное верховное правительство достигнет своего спокойствия от жалоб и следствий, в чем среди вожделеннейшаго мира, неизреченными судьбами и теплыми всеобщими к Господу Богу молитвами дарованнаго, не токмо не можем мы отчаиваться, но ласкаем себя сильнейшею надеждой быть водворенными в то же терпение и положение, коим ограждены все прочия исповедания и даже самые духоборцы, совершенно от святой церкви и ея таинств удалившиеся.

Посему на принятое вашим сиятельством в замечание употребленное нами слово «сообразя всю готовность и невозможность» разумели и разумеем в том смысле, как ваше сиятельство усмотреть изволили, что мы не могли принять новаго, желаем остаться при древнем положении, просим всенижайше единой токмо свободы на храмы наши, священство и богослужение, сообразной со всеми прочими вероисповеданиями, не ищем ни безначалия, ни решительнаго отдаления себя от взора правительства, но умоляем высокую особу вашего сиятельства принять общество сие под единственное ведение и покровительство, на том точно основании, на каком общества екатеринбургских старообрядцев с поверенными многих других таковых же обществ изложило и к вашему сиятельству, от 20 мая 1818 года, препроводило особые пункты, с тем, чтобы духовное наше правление или контора во всех случаях представления свои по делам духовным производила к особе вашего сиятельства и получала на оныя разрешения и предписания единственно от министерства духовных дел; потребныя же в таковых случаях сношения с святейшим синодом просим всенижайше ограничить токмо между оным правительствующим синодом и министерством духовных дел.

Засим, не обременяя более особу вашего сиятельства, дорожа бесценно всякой минутой, но изложив мнения и намерения общества старообрядцев всего Сибирскаго края, повергаем судьбу свою единому покровительству и высоким добродетелям вашего сиятельства, слезно умоляем не отрещись от принятия на себя хотя новаго и труднаго, но для нескольких сот тысяч душ спасительнаго бремени, и всенижайше просим предстать ко вселюбезнейшему и милостивейшему монарху нашему с ходатайством и прошением милосердаго о нас соболезнования, за которое с благоговением и умилением приносить будем всех Царю усердныя и теплейшия наши молитвы, чувствуя в полной мере, колико много зависит участь наша и нашего потомства от милостиваго содействия особы вашего сиятельства в деле, в котором есть вера, спасение и живот».

Тем и кончилось дело, начатое Рязановым. Просьбы екатеринбургского общества остались без последствий. Старообрядцы думали, что отказом от предложений князя Голицына они нажили себе в нем сильного врага. Не можем сказать, насколько были они в этом правы, но нелишним считаем заметить, что увольнение его от должности министра духовных дел все старообрядцы считали особенным для себя божеским благодеянием.[234]

Сколько известно, ни московское, ни другие общества старообрядцев не принимали участия в екатеринбургском деле. Были и такие суеверные ревнители старины, которые весьма недоброжелательно смотрели на предприятия Рязанова, желавшего узаконения прав и свободы старообрядческого богослужения. По их мнению, искать у никониан чего-либо для старой веры значило мешать свет со тьмою. «Кое общение Христу с Велиаром?» — говорили они и никак не соглашались выступить из своего замкнутого круга. Тем не менее их очень интересовал исход рязановского дела — дадут ли попов, позволят ли строить кельи и поправлять старые часовни. О дозволении иметь попов ходатайствовали в то же время общества московское, саратовское, тверское и другие.

В марте 1822 года последовали наконец столь долго и с таким нетерпением ожидаемые старообрядцами правила «о попах и молитвенных домах». В правилах этих, высочайше утвержденных 26 марта, было сказано:

I. Касательно беглых священников, у раскольников находящихся: 1) Буде они не сделали никакого уголовного преступления, о чем губернаторы должны сами разыскивать и спрашивать у епархиальных архиереев, то оставлять их на месте, как таких людей, коими не дорожат. 2) На требования же епархиальных архиереев о высылке таковых священников отвечать, что они находятся при своих местах. 3) Если ж беглый священник появится у раскольников, и об нем откроется, что он учинил побег от своего места по причине соделанного им преступления, то по требованию епархиальных архиереев их высылать. 4) Где у раскольников нет молитвенных домов ни церквей, там не держать ни под каким видом беглых священников. 5) Священникам, оставленным у раскольников, приказать для порядка вести метрики и представлять о том ведомости ежегодно гражданскому начальству.

II. Касательно церквей раскольничьих: 1) О тех, кои давно построены, не входить ни в какое дальнейшее рассмотрение и оставлять их без разыскания. 2) Вновь же строить не дозволять ни по какому случаю.[235]

Правила эти, официально считавшиеся «секретными», были разосланы только губернаторам, и то через полгода после их утверждения.[236] В первый раз они были напечатаны только в 1858 г., то есть через тридцать лет после их отмены, и когда явились в печать, то имели уже значение единственно как исторический документ. Но еще осенью 1822 г. на Рогожском кладбище происходили совещания по поводу новых правил, которые, несмотря на их официальную секретность, тотчас по утверждении находились в тысячах копий у всех старообрядцев. В этих совещаниях, кроме московского общества, принимали участие старообрядцы городов Коломны, Егорьевска, Подольска и Вереи, селения Вохны (Павловский посад), Гуслицкой волости, и разных селений Коломенского, Бронницкого, Дмитровского, Серпуховского, Егорьевского, Зарайского и Покровского уездов. Тогда же подобные совещания происходили в Ржеве, Торжке, Твери, Калуге, Туле, Боровске. Что касается до Екатеринбурга, то, по совещанию тамошнего общества, Рязанов и Казанцов разослали правила 26 марта старшинам всех старообрядческих обществ Пермской и Тобольской губерний с тем, чтобы они составили по каждому селению именные списки старообрядцев, долженствующие быть основою для ведения метрик.[237] Получив затребованные списки, Рязанов и Казанцов, 25 июня 1823 года, представили их формально в пермское губернское правление, ссылаясь на правила 1822 года и нисколько не подозревая официального секрета. Письма, подобные екатеринбургским, были рассылаемы и из других обществ. Словом, к концу 1822 года вся поповщина от Бессарабии до Байкала знала о высочайше утвержденных правилах, а между тем правила эти считались «секретными». Гласное принятие священника к моленной зависело не от этих правил, а единственно от личного взгляда на дело начальника губернии. Таким образом, в Московской, Тверской, Калужской, Тульской, Саратовской, Могилевской, Черниговской и некоторых других губерниях тотчас же явилось по нескольку «дозволенных» попов, а в других, как, например, в Пермской, и прежде бывших иргизских попов брали под стражу и отсылали в те епархии, из которых они бежали.

Правила 1822 года в некоторых местностях встречены были недоброжелательно. В Лужках,[238] например, старообрядцы-перемазанцы решительно отказались иметь у себя гласных попов, считая самую подачу метрик противною совести зависимостью от никониан. Они образовали особую секту, известную под именем Лужковского согласия, или тайной церкви. У них были попы, но держались в большой тайне. Они отвергали присягу, военную службу и паспорты, видя в них печать антихриста, избегали всяких сношений с правительственными местами и лицами и вели пропаганду, особенно на Дону. Секта эта была признана особенно вредною, и в 1845 году, по докладу наказного атамана, донским казакам даже было запрещено ездить в Лужки. Сначала лужковская секта была у старообрядцев в пренебрежении, но когда дозволенных попов не стало, многие обратились в Лужки, и секта «тайной церкви» появилась не только на Дону, но и на Волге, и на Урале, и на Каме, и на Днестре, и на Буге.