Городецкие старообрядцы не приняли попов на основании правил 1822 года, удерживая за собою полученное ими одними, в 1803 году, право брать попов с Иргиза без всяких обязательств относительно метрик и т. п. На Керженце новыми правилами не воспользовались.
Но, вообще говоря, в тех губерниях, где губернаторы дозволили старообрядцам воспользоваться снисхождением правительства, они были довольны своим положением, обзаведясь достаточным количеством попов и даже дьяконов. Так, в Москве, на Рогожском кладбище, попов было девять, дьяконов трое. Иргиз удержал право исправлять попов, но, несмотря на то, рассылка их по старообрядческим общинам значительно уменьшилась. Уменьшились через то и доходы иргизские.
Недолго однако пользовались старообрядцы данными льготами. С 1827 года начинается ряд постановлений, сначала ограничивавший, а потом и вовсе отменивший права и льготы, полученные старообрядцами при Екатерине II и Александре I Представляем краткий перечень этих отмен в хронологическом порядке.
Мы видели, что, согласно правилам 26-го марта 1822 года, губернаторы должны были отправлять к епархиальным архиереям, по их требованиям, тех только из находящихся у старообрядцев беглых попов, о которых откроется, что они бежали от церкви по причине содеянного ими преступления. Так как здесь не объяснено, какие именно преступления в отношении к беглым попам должно считать уголовными, то многие губернаторы затруднялись исполнением требований преосвященных и спрашивали разъяснения министра внутренних дел. Управляющий министерством В. С. Ланской, незадолго перед тем энергически заявивший свою деятельность по делам раскола,[239] уклонился от решения возбужденного вопроса и передал его на обсуждение святейшего синода, который, после перечисления разных уголовных преступлений, во мнении своем прибавил следующее: «Святейший синод, как место, которому вверено охранение ненарушимости священных правил и церковного благочиния, не может не признать самого побега священника от своего места и должности к раскольникам за преступление тяжкое».[240] По такому разъяснению святейшего синода, каждый беглый священник, у старообрядцев находящийся, был преступник, которого, на основании правил 1822 года, должно было губернатору выслать к требующему его епархиальному архиерею. На этом основании должно было бы немедленно взять всех попов, находившихся у старообрядцев. Но в то же время состоялось относительно этого предмета особое высочайшее повеление, вошедшее впоследствии и в свод законов. Московский генерал-губернатор, князь Д. В. Голицын, сообщил министру внутренних дел ведомость о дозволенных попах Рогожского кладбища, а Ланской представил ее государю. Покойный император, рассмотрев эту ведомость, повелел уведомить князя Голицына, чтоб он «ныне находящихся (попов) оставил в покое, но новых не дозволял отнюдь принимать».[241] Наконец, в январе 1832 года, представлена была графом Д. Н. Блудовым, бывшим тогда министром внутренних дел, записка, в которой было сказано, что «дальнейшее оставление беглых попов у раскольников не соответствует ни достоинству господствующей православной церкви, ни гражданскому устройству, но как таковое снисхождение, по необходимости правительством допущенное, уже обратилось по секретным правилам 1822 года, в постановление и руководство для гражданских начальств, то и не можно приступить к общим распоряжениям по сему предмету, а в частных случаях полезно делать распоряжения, чтоб вновь не появились у раскольников беглые попы». По обсуждении записки, постановлено: «для постепеннаго установления порядка, свойственнаго благоустроенному государству, принять к руководству по гражданской части правилом: когда дойдет до сведения правительства о вновь бежавшем к раскольникам попе, то такового возвращать в епархию, в распоряжение епархиального архиерея, как то уже и делалось, а со временем распространить и на все губернии последовавшее высочайшее повеление для С.-Петербурга, Москвы и Пермской губернии, чтоб вновь не дозволять появляться беглым попам у раскольников, но прежних оставить в покое, как давно живущих на местах».[242]
Вследствие этого распоряжения находившиеся у старообрядцев попы были один за другим вызываемы гражданским начальством к епархиальным архиереям, и в пять лет (до 1837 г.) было взято у старообрядцев и отправлено к преосвященным более пятидесяти беглых попов. Большая часть дел о них, подавших повод к требованию их высылки, возникла по случаю крещений и браков, совершенных ими над такими лицами, которые хотя и состояли в старообрядстве, но в приходских книгах были записаны православными.[243] В некоторых губерниях высылка старообрядческих попов была производима уже с таким усердием, что граф Блудов счел нужным поставить некоторые границы распоряжениям губернских начальств относительно этого предмета. Так, в 1834 году, по поводу распоряжений пермского губернатора Тюфяева, который в деле истребления раскола постоянно отличался чрезвычайною ревностью, граф Блудов вынужден был разослать ко всем губернаторам особые предписания о том, как должны они поступать, получив от епархиальных архиереев отношение о вновь бежавшем к раскольникам попе. Губернаторам предписывалось, отыскать попа и, учредив за ним в том месте, где он находится, секретный полицейский надзор, предварительно доносить министерству внутренних дел, не делая никаких распоряжений и, до разрешения, не давая никакого отзыва архиерею.[244] На основании этого распоряжения из Черниговской губернии в 1837 году было получено донесение о тридцати попах, находящихся в Стародубье, высылки которых настоятельно требовали преосвященные разных епархий. Из них графом Блудовым признаны были подлежащие высылке только три попа и один дьякон, что и было утверждено покойным императором.[245]
Попов, взятых у старообрядцев, — конечно, не всех, но довольно многих, — по суду лишали сана и исключали из духовного звания. Естественно, что такое наказание, справедливое с точки зрения господствующей церкви, не считалось правильным и действительным старообрядцами. Попов, лишенных таким образом сана, они считали мучениками, пострадавшими за истину и за ревность к «древлему благочестию», и если такому расстриженному попу удавалось снова найти себе приют у старообрядцев, он совершал все требы по-прежнему и пользовался еще большим, чем прежде, почетом и уважением. Такой случай открылся в Екатеринбурге в 1835 году. Находившийся в Шарташском селении беглый поп Иван Грузинский был лишен сана и записан в тульские мещане. Приехав в Екатеринбург, под предлогом продажи принадлежавшего ему в Шарташе дома и другого имущества, он продолжал совершать требы. Это дошло до сведения правительства, и тогда было принято за правило, чтобы с каждым беглым попом, лишенным сана, поступаемо было так, как определено в «Своде законов» о состояниях относительно лишенных монашества; на этом основании такому расстриженному священнику не дозволялось проживать, а тем менее приписываться к городским или сельским обществам той губернии, где он был священником, и той, в которой он находился у раскольников, равно как и в обеих столицах. С таких расстриг велено было брать подписки в выполнении ими сего правила, под опасением за нарушение его быть отосланным в Закавказские провинции на всегдашнее пребывание.[246] Но это мало действовало и на раскольников и на беглых попов. По причине крайнего недостатка в священстве, старообрядцы не переставали тайно содержать расстриг и даже стали брать к себе для совершения духовных треб попов, расстриженных не за уклонение в раскол, а за разные проступки.
