— Человеком у меня не вышло… пусть белым журавлем… — четко произнесла Зина и опять закрыла глаза.
Но она не спала, так как все крепче сжимала мою руку.
Рано утром вынесли раскладушку, вымыли пол. Зина очень страдала. Почему-то обезболивающее не помогало. Лицо ее заострилось еще больше, а страдание так исказило его, что Зина не походила на себя.
Врачи уже не уходили, и я поняла, что это агония. Я села рядом и взяла ее за руку.
Врач и медсестра присели на стулья у двери, Наташа стояла, прислонившись к косяку, и плакала.
— Наташа плачет, — прошептала я Зине.
— Правда?
— Наташа, иди сюда, — позвала я.
Врач что-то пробурчала недовольно. Наташа подошла и поцеловала Зину. Зина слабо улыбнулась, довольная, что еще один человек о ней плакал. Разве врач понимала, что это было нужно умирающей — чтобы о ней кто-то плакал. Ничего она не поняла.
Зина лежала ногами к окну, и Наташа приоткрыла окно, чтобы она могла видеть сад и небо, но Зина от боли не могла смотреть. Она дышала хрипло, все с большим трудом.
— Я здесь, Зина, рядом с тобой, — повторяла я, не выпуская ее руки.
— Белые журавли… — сказала она.
Внезапно боль полностью отпустила ее. На лице выразилось такое облегчение, такая отрада, что я обрадованно прошептала:
— Ей легче!
Врач наклонилась, внимательно посмотрела на Зину и медленно закрыла ей глаза. Потом заставила меня отпустить Зинину руку.
— Отмучилась, — сказала Наташа.
Все ушли, а я, ошеломленная, сидела возле тела Зины.
Таинство смерти потрясло меня. Так вот как это бывает! Я сидела часа два. Потом тело отнесли в морг, а я пошла домой.
Рябинину забыли сказать, что его дочь умирает. Когда он утром позвонил, все было кончено.
Его секретарша сказала, что Рябинин долго рыдал у себя в кабинете. Она хотела войти, чтобы как-то успокоить его, но не осмелилась. Значит, и у него пробудилась жалость, а может — раскаяние?
Я была настолько измучена физически и морально, что, приехав домой, даже не поела, а сразу легла в постель и уснула. Я видела сон. Залитую солнцем поляну и на поляне танцующую Зину. На ней было красное, широкое, прозрачное платье, в точности такое, как у нее было у маленькой, лет семи, но Зина была теперешняя — не девочка, а девушка. Как она танцевала! Опьяненная весной и солнцем, она носилась по поляне, почти не касаясь земли, раскинув руки, легко и непринужденно. Лицо ее смеялось и радовалось. И звонили колокольчики. А я стояла, улыбаясь, и смотрела, как Зина танцует, и слушала, как звенят мелодичные, нежные и невидимые колокольчики…
Постепенно звон их стал резок и неприятен. Я проснулась. Звонили к нам. Я вскочила заспанная и бросилась к телефону. Оказывается, звонили в дверь. Накинула на себя платье, отперла дверь, увидела милое, взволнованное, измученное лицо Ермака. Рядом с ним стоял какой-то угрюмый лейтенант. Оба они были в форме и, когда вошли, без приглашения сняли плащи и повесили их в передней. Я, не дожидаясь, когда они разденутся, прошла в столовую и села в кресло. Я была не причесана — ну и пусть. И платье впопыхах надела мятое…
Ермак крепко пожал мне руку, его товарищ холодно кивнул. Они сели на стулья. Ермак сильно нервничал.
— Зина умерла, — сказала я Ермаку.
— Знаю, Владя, ты не спала всю ночь… мне рассказывали. Прости, что тебя побеспокоили, но…
— Я понимаю. Убийцу надо поскорее ловить. Но чем я могу помочь?
Коллега Ермака забарабанил пальцами по столу. Ермак взглянул на него — тот перестал.
— Я тебе не представил товарища, — спохватился Ермак. — .Старший лейтенант Суриков.
— Родня художника Сурикова? — апатично спросила я. Должно быть, его об этом спрашивали, он так и дернулся. — Не имеет отношения к делу, — рявкнул он.
— Однофамилец, — мягко сообщил Ермак.
Этот самый Суриков был несимпатичный: какой-то резкий, недоверчивый.
— Ермак Станиславович, разрешите я ее допрошу, — сказал он.
Именно так: допрошу. Теперь дернулся Ермак. Я улыбнулась ему и, прищурив глаза (все почему-то злятся, когда я щурю глаза), повернулась к Сурикову.
— Владлена…
— Сергеевна, — подсказал ему Ермак.
— Владлена Сергеевна… (Меня еще никогда в жизни не называли по отчеству, и я приосанилась.) Вы сказали по телефону товарищу Зайцеву, что Валерий Шутов, по кличке Зомби, ночевал у вас?
— Да.
— Расскажите, как это все было.
Я рассказала. Ермак очень расстроился и даже побледнел. Суриков как-то нехорошо посмотрел на меня, тоже прищурив глаза.
— Владенька, как ты могла его впустить… Этого подонка? — простонал Ермак.
— А как я могла не впустить, если он был… какой-то загнанный?
— В каких вы отношениях с Шутовым? — осведомился Суриков.
Ермак пробормотал что-то не совсем лестное по поводу умственных способностей некоторых работников угрозыска.
— Ни в каких. Я его всего три раза видела.
— Разрешите вам не поверить!
Я любезно разрешила. Суриков окончательно взбеленился и заявил, что ему требуется допросить меня не на квартире, а в деловой обстановке.
— Ты можешь сейчас поехать? — нерешительно спросил Ермак.
— Я еще не ела. Поем, а потом поеду с вами.
— Конечно, поешь! — твердо сказал Ермак.
Я отправилась на кухню и кое-что поела. Выпила чашку кофе. Затем переоделась в своей комнате.
— Где спал Зомби? — спросил Ермак.
— В папиной комнате.
На этом меня препроводили в угрозыск.
Ермак хотел присутствовать при допросе, но Суриков решительно запротестовал. Ермак ушел возмущенный.
Суриков долго и нудно меня допрашивал и еще дольше записывал. Он мне явно не доверял и все пытался «сбить с панталыку», что, естественно, ему не удавалось.
— Придется вас задержать, — сказал он.
Я пожала плечами. Интересно, посадят ли меня вместе с воровками? Но в это самое время оглушительно затрещал телефон. Говорил начальник, я это сразу поняла по тому, как невольно подтянулся Суриков. Лицо его стало кислым.
— Слушаю, — сказал он недовольно.
— С вами желает говорить начальник, — буркнул он и, спрятав бумаги в стол, повел меня длинными коридорами.
В кабинете начальника на диване сидел взволнованный Ермак. Начальника я сразу узнала по описаниям Ермака. Это был Ефим Иванович Бурлаков, плотный, пожилой, лысый человек с веселыми и добрыми глазами. Это он перетащил Ермака из Севастополя в Москву. И вообще относился к нему по- отечески.
Бурлаков добродушно пожал мне руку, усадил в кресло и попросил рассказать еще раз про алиби Шутова. Я рассказала в третий раз. Суриков сел на стул за шкафом. Рядом с Ермаком на диване — не захотел, рядом с начальником без приглашения, видно, не решился.
Ефим Иванович с интересом выслушал меня. Спросил, откуда я знаю Зомби. Я рассказала о наших трех встречах: на даче у Геленки, на улице, когда он шел с Зиной Рябининой, и — вот эта третья, когда он, загнанный, постучал в дверь.
— Но как вы его не боялись? — искренне удивился Бурлаков.
Ермак полностью разделял его удивление, он просто недоумевал.
— Видите ли, Ефим Иванович, когда Зомби позвонил к нам, он был на грани истощения, запуган и затравлен. Это он меня боялся, не выдам ли его немедленно. А потом, когда я его накормила… Он чихал и хрипатил. У него не то грипп, не то ангина начиналась. Так я дала ему, на всякий случай, мамино снотворное… вроде аспирин.
На этот раз хохотали все трое, даже Суриков. Лицо его явно добрело. Он уже не косился на меня.
— И он послушно выпил?
— Он даже не подозревал, что это снотворное. Я сказала — аспирин.
— Какое снотворное? — серьезно поинтересовался Бурлаков.
— Кажется, фенобарбитал. А может, другое. У мамы разные снотворные были.
— И сколько таблеток?
— Две с горячим чаем, две вместо аспирина. Они посмеялись еще.
— Видимо, в комнате полно его отпечатков, — заметил Бурлаков. — Надо и таксиста найти.
Я достала из сумки бумажку.
— Вот его фамилия и номер такси. Я записала на всякий случай.
