Он знал, что она не сводит глаз с его лица, ловя малейшую мелькнувшую на нем мысль, и что есть силы стиснул челюсти, чтобы не взорваться яростной руганью. Сейчас она взбесила его до дрожи. И он не собирался поддерживать это ее словно бы случайное «ты».

— Вы полагаете, что корона Златовера — предел моих стремлений?

Она снова села, но не на прежнее свое место, а на сам столик, боком, почти до невозможности сократив расстояние. Теперь, если бы он захотел увидеть ее глаза, пришлось бы смотреть на нее снизу вверх.

— А что, — тихо спросила она, — предел?

Он не ответил, упрямо глядя в перламутровую поверхность стола, отсвечивающую бордовым от сочного цвета шелка, струящегося по ее бедру.

— Принц Звенигор, — прошептала она с искоркой смеха, — ты не боишься проткнуть себе ногтями ладони?

И положила руку на его стиснутый кулак.

— Что-то во мне тебя раздражает?

Сказать по правде, его раздражала ее теплая кожа, ее мягкое, бархатистое тело, светящееся под ажурной золотой сеточкой корсажа, называемого одеждой только насмешки ради. Его бесило то, что, по-видимому, сам он не является для нее закрытой книгой. И еще — аромат духов. Он старался не дышать глубоко, чтобы не позволить этому сладкому яду затуманить и отравить мозг. Когда это она успела вынуть шпильки, позволив рассыпаться волосам?

— Похоже, — засмеялась Салазани, — наши переговоры зашли в тупик.

Она коснулась его подбородка, заставив Звенигора посмотреть на себя, и удерживала, пока он сердитым жестом не отвел ее руку прочь. Но его собственная взбунтовавшаяся рука на долю секунды дольше, чем это было необходимо, удерживала ее кисть.

— Ты предложил за жизнь Златовера территориальные уступки, — негромко заметила Снежная Королева. — Что, если к его короне я тоже добавлю кое-что от себя? Может, хватит этого достойного всяческих похвал героизма?

Огромным усилием воли Звенигор заставил себя подняться на ноги. И обнаружил, что ее тонкий упругий стан под смолистым шелком волос, кажется, в самый раз по его ладоням. Салазани соскользнула со стола в его объятия и оказалась даже ближе, чем он опасался вначале. Он чувствовал ее всю, жадно прильнувшую к нему. Чувствовал холодок лакированных ногтей на своей шее. Ее дыхание касалось его висков и шевелило волосы.

— О чем мы говорим? — засмеялась Салазани. — Надо ли нам вообще о чем-то говорить? И если надо, почему бы не сделать это завтра? Расслабься. Поцелуй меня. Имей мужество хотя бы себе самому признаться, что желаешь меня.

Соледад вопросительно поглядывала на меня. Собственно, она уже исчерпала все, что хотела для нас сделать, и ждала, пока я сочиню достойный предлог сорвать Салазани игру.

— Черт, — сказал я смущенно. — Если не ваша могущественная сестра, то уж Звенигор-то точно сломает мне челюсть, если я вопрусь не вовремя. И даже если сам он впоследствии признает мою правоту, не думаю, чтобы его благодарность облегчила мои страдания.

Голоса за дверью сменили интонации, стали тише. На лице Белой Дамы отразилась искренняя мука, она поглядела на меня так, будто сама была бы рада въехать мне в челюсть, и сделала несколько шагов прочь. Я схватился за голову, потер виски и взялся за ручку.

— Да, — послышался из-за двери отчетливый голос Звенигора, — я тебя желаю… злейшему врагу!

Раздался грохот и женский крик, и, кажется, там что-то еще разбилось, и не успел я подивиться крутизне их секса, как дверь распахнулась, и из будуара Салазани, чуть не сбив меня с ног, вылетел Звенигор в таком бешенстве, что я инстинктивно попытался укрыться за его спиной. Соледад ойкнула и исчезла. Мне показалось, что от уголка рта саламандра через всю челюсть и на шею протянулся кровавый рубец. Потом выяснилось, что это всего лишь помада. Уж не знаю, что предпочел бы сам Звенигор.

В следующие пять минут я очень много узнал о Салазани, о ее возможном происхождении и предположительном родстве с разного рода животными. Клянусь, в жизни не слыхал более чудовищной брани! Это была настоящая фольклорная сокровищница. Сначала ее богатство шокировало меня до немоты, потом я слегка оклемался, достал карандаш и блокнот, и дождавшись, пока меж сочными эпитетами появились более или менее приемлемые паузы, смиренно попросил его повторить все с самого начала, так как там я кое-что не успел записать.

Саламандр коротко хрюкнул и заткнулся. Все-таки, я знал его неплохо. К тому времени мы уже добрались до нашего временного пристанища, и я рискнул намекнуть ему на помаду. Звенигор сгреб в охапку свои старые походные шмотки и скрылся в ванной. Пока я ждал его, меня разбирал самый неуважительный смех. А ждать пришлось немало. Когда он, наконец, появился, то избегал моего взгляда. Кожа на щеке была растерта до красноты. И похоже, в этот раз крутому кипятку он благоразумно предпочел ледяную воду.

— Чего расселся? — бросил он мне. — Немедленно убираемся прочь. Иначе вообще отсюда не вырвемся.

С немалым сожалением я переоделся и упаковал вещмешок. Звенигор, управившийся раньше, смотрел на море за окном. Раза два я заметил, как он передернул плечами. Встрепанный и беспокойный, это опять был Звенигор, которого я знал, к которому испытывал горячую симпатию, а не тот сногсшибательный красавец, привлекший внимание самой Салазани.

— Арти, — вдруг спросил он, — ты считаешь, я не сделал всего, что было в моих силах? Жизнь короля дороже чести принца.

— Это банальность, Звен. Я не люблю банальностей.

Наверное, он опять чувствовал себя самым одиноким саламандром на свете. Почему каждый его шаг чреват жестоким выбором? Ей-богу, слишком много для одного. И сейчас ему нужно было участие всерьез.

— Звен, — сказал ему я, — ты сделал больше, чем в принципе мог. Соледад готова была держать пари, что ты не выстоишь. Она, как никто, знает Салазани. Я бы даже сказал, из этой переделки ты вышел с честью. Знаешь… говорят, что хорошая женщина возвысит, плохая же — низведет, и в этом смысле Салазани чертовски плохая женщина. Если бы ты переспал с ней, это была бы ее победа. Не твоя. Не вытащил бы ты отца, а она бы только посмеялась и в очередной раз получила бы все. Так что все было верно.

— Все верно, — хмуро повторил он. — И все — зря! Я там же, откуда начал. Только… Арти, мне еще паршивее, чем было дома. Неужели я в самом деле не в состоянии ничего изменить?

Он усмехнулся и нервно сплел пальцы.

— Одной вещи я и вправду не пробовал. Надеялся, что до этого не дойдет. Ну да пусть она пеняет на себя.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, холодея и уже угадывая ответ в его кривой от обиды и презрения к самому себе усмешке.

— Разумеется, войну.

На белом мехе покрывала платье Салазани казалось кровавой полосой. Некоторое время Снежная Королева лежала неподвижно, простершись поперек кровати и сжимая голову руками. Худой мускулистый серый кот, ее любимец, спрыгнул с кресла, привлеченный осколками фарфора, и разжег, наконец, искру ее внимания. С тяжелым стоном Салазани села, нашарила ногой пол и подошла к большому, прикрытому ставнями трюмо. Она раскрыла зеркало и некоторое время изучала в нем свое лицо. Потом чуть отодвинулась и, протянув руку, помогла Эстер шагнуть из зеркала в комнату.

Леди Смерть огляделась, присвистнула и устроилась в кресле, поставив на столик бокал с шампанским. Казалось, сама она любуется движениями собственных наманикюренных пальцев.

— Саламандр? — усмехнувшись, спросила она.

Салазани снова забралась на кровать, подсунула под спину подушку и подтянула колени к подбородку.

— Он меня люто ненавидит, — пожаловалась она.

Эстер лениво пошевелила густой бровью.

— Неужели он не оценил твою фарфоровую гостиную, твою изысканно эротичную спальню, эту твою сеточку? Неужели не сработал обычный переключатель сильных чувств?

Салазани выразительно пощупала затылок.

— А тебя когда-нибудь швыряли о стену? — осведомилась она.

В ответ на это лицо Эстер приобрело шутливо оскорбленное выражение.