Наконец, мы нашли безопасное место для сна, и за едой, и питьем занялись подсчетами, руководствуясь моими заметками. Мы решили идти не более шестнадцати часов кряду, после чего уделять сну восемь добрых часов. Так мы и поступали на всем пути по Нисходящему ущелью, на который пришлось потратить пять дней.

Потом в ущелье стало светлее, и мы несколько приободрились, однако нам все время докучали удушливые газы, там и сям вырывавшиеся из земли.

Силы более не оставляли меня, и Дева к концу перехода не позволяла мне брать ее на руки, она теперь шла легкой умелой поступью, воистину привыкнув к нашей постоянной дороге.

Я время от времени останавливался, чтобы показать Наани знакомые мне места. Она всегда отвечала с предельной нежностью, хотя сердцу ее иногда не хватало слов. Теперь она все спрашивала меня, скоро ли начнется Ночная Земля, далеко ли еще идти.

Наани заранее волновалась, но и я испытывал не меньшее смятение: как-то ей понравится Великий Редут, что-то скажет она о населенных чудовищами просторах. Но более всего волновало меня то, что безопасность была уже не столь далеко, хотя после всех перенесенных испытаний с нами еще могли произойти страшные вещи. Мы заставляли себя не бежать, не затягивать переходы и вполне разумно укладывались спать после каждого шестнадцатого часа.

И не было ничего живого в широком и мрачном ущелье, лишь струи газа горели среди камней и суровых скал, распространяя вокруг мерзкую вонь. Предельный вечный покой царил здесь, лишь изредка газ издавал странный стон или свист, разносившиеся над всем немым простором ущелья, лишь подчеркивая этим наше одиночество. Дева шла рядом со мной, и я знал, что сердце ее не забывало, что я шел здесь один, к неизведанным областям мира; и, конечно же, это радовало меня, потому что такие мысли только подогревали нашу любовь. Всякий мужчина наполнится горделивой и естественной радостью, когда его собственная Дева поймет его подвиг, совершая который он всем рисковал ради нее. Вспомните же и вы пору своей любви, услышьте отзвуки тех мыслей, ощутите вновь запомнившуюся навсегда сладкую боль.

Наконец настал пятый день нашего путешествия, и на седьмом часу пути вокруг нас зазвучали непонятные звуки, словно бы рожденные самими скалами. Я немедленно привлек мою спутницу к себе, взял Дискос в руку, и мы продолжили путь с великой осторожностью.

Трижды мы проходили мимо языков пламени; выплясывая, они испускали негромкие стоны или свист, повсюду слышны были и другие звуки, очень странные и неведомые, но, тем не менее, чем-то знакомые. И вдруг я как будто бы уловил в них далекие отголоски, хотя только что мне казалось, что они исходят откуда-то из-под моего локтя.

Я понял тогда, что внимаю подхваченным скалами отголоскам далекого и могучего зыка. Так трубил огромный газовый фонтан. Я тут же сказал об этом Наани, и мы решили, что это просто чудесно; значит, недалек и выход из ущелья, и путешествие наше приближается к своему концу.

После этого мы стали вглядываться вперед очень усердно: гам плясали многочисленные огни, и среди них прятался тот, который интересовал нас, — маленький на таком расстоянии.

Продвинувшись еще дальше, мы заметили, что впереди высоко над нами, ущелье то освещается, то затмевается, и ночь как бы становится то более, то менее черной. Это играли далекие отблески пламени великого газового фонтана. Глядя вперед собой, мы теперь видели становящиеся все более яркими колышущиеся отражения синего огненного столпа.

Рев огня набрал силу и наконец превратился в оглушительный и неровный свист. Оставив позади последние огненные жерла, мы оказались в той части ущелья, где не было другого света, кроме колоссального столба пламени, освещавшего все вокруг.

Наконец, мы приблизились к пульсирующему огню; наполовину оглушенные ревом, сделавшимся теперь едва переносимым, забыв обо всем, мы с Наани замерли перед огненным столпом. Моя рука лежала на плечах Девы, мы оба молчали не только в трепете, но и потому, что пламя бушевало чересчур громко.

Постояв так долгое время, мы переглянулись, поцеловались и обратили прощальный взор к чудовищному огню.

Отблески голубого пламени освещали весьма далекие скалы. В очередной раз взмывая кверху, пламя освещало унылый, затерянный и забытый каменистый край. Мы принялись высматривать какой-нибудь ориентир, чтобы направить к нему путь, но ничего не могли заметить, кроме тех мгновений, когда пламя поднималось на чудовищную высоту, потому что огонь окружал огромные скалы. Тем не менее, я все же сумел показать Деве нижнюю часть великого склона, который нам предстояло преодолеть, чтобы вступить в Ночной Край.

Мы прошли вперед добрую милю, здесь рев пламени уже не настолько оглушал; шел восемнадцатый час дневного перехода, а потому мы ели и пили и могли спать в укромном месте между огромных камней.

Пробудившись, мы снова ели и пили, в безмолвии разглядывая пляску чудовищного пламени, а окружавшие огонь суровые скалы напоминали молчаливых гигантов, вечно следящих за огнем.

Наконец, мы взяли снаряжение и направились к ожидавшей нас предельной тьме над великим склоном — к подъему, на который нам предстояло потратить не один день.

В первые часы своих блужданий мы нередко оборачивались назад и глядели на пламя, трепетавшее позади нас и рассеивавшее тьму даже здесь.

Но наконец мы оставили этот огонь в его вечной пляске в недрах мира и, собрав всю свою волю и силы, устремились наверх. Оступаясь и спотыкаясь, мы поднимались шестнадцать полных часов, и нашли подходящий для этого шаг… мы с Наани почти не говорили — ведь вокруг нас не было ничего, кроме тьмы.

Восемь дней поднимались мы в этом кромешном мраке. Начиная с первого дня, мы двигались на четвереньках, и я шел первым, а Дискос оставался наготове на моем бедре. Сняв две лямки с ранца и кисета, я связал их в один ремень и связал наши с Девой пояса, чтобы она случайно не потерялась.

Всякий день мы шли по шестнадцать часов, ели и пили на шестом и двенадцатом и перед сном, который длился примерно восемь добрых часов. Так поступал я, чтобы сохранить силы к тому страшному отрезку пути, который ожидал нас наверху, — через все кошмары Ночной Земли.

Нередко я ощущал страшную усталость от этого слепого движения вперед и вверх, на ощупь находя путь среди огромных глыб и рытвин, попадавшихся на нашем пути; и не было вокруг нас ничего живого, лишь непроглядная тьма окружала нас.

Иногда я останавливался, негромко подзывая Наани, и обнимал ее посреди запредельного мрака, находя утешение в прикосновении к ее плечам.

Наани однажды шепнула мне, что не прекращает удивляться тому, как мог я пройти здесь в одиночестве, разыскивая ее. Я был рад слышать такие слова, однако остановил их нежным поцелуем. Тем не менее восхищение не оставило сердце Наани, я видел это и ощущал одновременно смущение и гордость.

Отдохнув таким образом, мы вновь продолжили подъем.

Конечно, меня весьма утешало то, что мы поднимаемся по склону — и не сорвемся с какого-нибудь внезапно попавшегося уступа… я никак не мог забыть ту чудовищную яму, в которую едва не свалился при спуске, а посему двигался с осторожностью.

Но уже на второй день я велел Наани держаться поближе ко мне и связал нас только одной лямкой, а другую приспособил к камню, который бросал перед собой, как делал на пути в ту сторону.

И часто в эти томительные дни я посылал ласковый шепот во тьму, вселяя бодрость в Наани; она всегда отвечала мне с любовью и лаской, но тоже негромко, потому что не смели мы возвысить голос, опасаясь чар, кои могли в любой миг поразить нас. Истинно, всякий раз, когда я бросал камень, стук его причинял беспокойство моим ушам, ибо вокруг царило унылое безмолвие, и, на наш взгляд, его не следовало нарушать.

Тут я должен заметить, что Деве постоянно казалось — как и мне в своем одиноком пути, что возле нас находится нечто, и я как будто испытывал похожее чувство. Загадка эта весьма тревожила меня — я опасался за Наани, и не отпускал ее от себя, даже на время сна не развязывая соединявший нас ремень. Однако Дева не боялась Таящегося в Ночи, ибо ощущала духом, что Сила сия не желает нам зла, хотя не понимала ее природы. Наконец я даже привык к этому ощущению, хотя все равно тревожился за жизнь и благополучие моей возлюбленной.