Узнав от Девы о паукообразных крабах, я огляделся и немедленно увидел их, окруживших нас со всех сторон и терпеливо выжидавших. Вознегодовав, я встал на ноги и обошел пятно света, уничтожая на своем пути маленькие чудовища. Мне пришлось перебить целую дюжину, прежде чем остальные решили убраться.
Судите сами, насколько они были уверены в себе; и тем не менее они были начисто лишены отваги и не стали нападать на меня, а ведь настоящий краб, не колеблясь, щипнет руку, увидев ее перед собой.
Потом я вернулся к Деве, а она от слабости уже не могла смеяться; и я понял, что она от природы наделена веселым нравом. Потом я приготовил Наани еще одну чашу отвара, и она выпила ее с удовольствием, ну а позже я строго и ласково приказал ей уснуть, зная, насколько нуждается в отдыхе; ведь даже радость перенапрягала ее силы.
Расчистив удобное место для сна, я положил кисет и ранец ей под голову и ласково уложил ее, укрыв ноги плащом. Увидев изрезанные и избитые ступни, я понял, что Моя Единственная износила обувь в своих одиноких скитаниях, прячась от разных чудовищ. Я решил омыть и перевязать ее ноги, однако Наани казалась настолько усталой, что я решил позволить ей уснуть побыстрее, а потом, когда она проснется, позаботиться о ее ногах, — весьма маленьких и изящных.
Она скоро уснула, потому что целый месяц не знала спокойного и мирного сна, — ведь любое чудовище могло наброситься на спящую. Когда Наани погрузилась в сон, я снял с себя панцирь и нижний костюм, который звали подпанцирным; теплое и толстое одеяние смягчало прикосновение панциря. Снова надев доспех, я положил этот костюм возле Девы.
А потом я стерег ее сон десять долгих часов. Расхаживая вокруг огненного жерла, я часто останавливался, внимая ушами и духом; потому что к радости встречи примешивалась тревога; теперь я много сильнее опасался появления Сил Зла. Впрочем, это ясно и без слов.
Через десять долгих часов Дева проснулась, и я подбежал к ней, радуясь тому, что она очнулась и с ней можно поговорить. Сев, Наани поглядела на меня, буквально светясь счастьем, и я понял, что силы вернулись к ней. Она ничего не говорила мне; только пристально глядела на меня, и я принялся гадать, что у нее на уме.
Тут Наани спросила меня, а давно ли я спал в последний раз. Растерявшись, я ответил — сорок восемь часов, что было истинной правдой, ибо в пути я старательно считал часы, чтобы не заблудиться.
И буквально на этих словах голова моя поплыла; ведь я так давно не спал и, совершив столь удивительные деяния, давно нуждался в отдыхе.
Тут Дева с какими-то словами перебросила мне плащ, не испытывая глупого стыда перед своей наготой. Не знаю, как это со мной случилось, но я был готов потерять сознание от внезапной сонливости.
Поддержав меня, она помогла мне опуститься на землю и положила под голову ранец с кисетом, Ощущение покоя или предельное утомление заставили мою голову отяжелеть.
Тут Дева заметила, что раздета и, укрывшись краем плаща, села возле меня и принялась растирать мои ладони. Когда я несколько пришел в себя, она обрадовалась и решила в свой черед покормить меня; ведь в последние часы я как бы утратил разум и не заботился о еде.
Самым изящным образом подложив мне колено под голову, она открыла ранец и извлекла упаковку таблеток, достала фляжку и чашу, — ведь я уложил все предметы в ранец прежде чем Наани уснула и поэтому не стал есть и пить, чтобы не разбудить ее.
Сказав мне, чтобы я отдыхал, она только спросила, как делать воду, и весьма удивилась тому, как порошок превращался в воду. По неопытности она высыпала в чашку лишнюю щепоть, так что жидкость даже полилась на землю. После этого Наани опустила три таблетки в воду и приготовила мне питье, — как я делал для нее, — хотя я не нуждался в этом и мог просто проглотить таблетки, запив их водой. Но я был рад ее заботе.
Я пил, не вставая с земли, и голова моя лежала на ее колене, пора было сказать, чтобы она одела костюм.
Я не стал говорить, что снял его с себя; тогда она начала бы протестовать, опасаясь, что я замерзну. Тем не менее Наани мгновенно все поняла, чуть всплакнула, — очень мило и благородно — поцеловала меня в лоб и велела спать, добавив такие слова, которым обрадовался бы любой молодой человек, услышав их от своей возлюбленной.
Она не хотела одевать костюм, однако я настоял на своем — уговорами, — и она подчинилась мне, своему господину.
Кроме того, собственный ее разум подтверждал мою правоту. Ведь нечего было и думать о том, чтобы она одолела предстоящий жестокий путь без теплой и надежной одежды; ее давно превратившийся в лохмотья костюм, тем не менее, был опрятен и чист; как я понял, Наани часто стирала свою одежду в горячих ключах и сернистых водах.
На обратном пути в Великую Пирамиду мне представилось достаточно возможностей, чтобы убедиться в том, насколько она любила стирать и мыться. Наконец я пришел в себя, однако голова моя требовала сна.
И все же до сна я хотел омыть ее ноги и перевязать их, приложив целебные мази. Подняв свою голову с ее колен, я сел и объяснил свои намерения. Тут она обвила мою шею руками, наделила полным любви поцелуем и со смехом сказала, что все сделает сама, а мне лучше отдохнуть. Я не стал возражать и передал ей мазь. Потом я улегся на правый бок, а она зашла за мою спину, сняла с себя плащ, прикрыла меня и поцеловала, велев засыпать, потому что намеревалась заняться собой и надеть костюм. Я не стал мешать ей, только сказал, что плащ должен свободно прикрывать меня, чтобы я мог снять Дискос с бедра и положить на грудь, как это делал всегда; глаза ее обратились ко мне с новым уважением: ведь у меня был столь опасный и свирепый спутник. Я заставил Наани обещать, что дух ее станет внимать молчанию ночи, — что она сделала бы и без напоминаний — и разбудит меня сразу, как только обнаружит какое-нибудь чудовище. Потом я закрыл глаза, чтобы не смущать ее, и отвернулся, чтобы она могла заняться за моей спиной своими делами.
Безусловно, я заснул в одно мгновение, хотя великая любовь и восхищение переполняли и сердце мое и все мое существо. Я проспал двенадцать великих часов, а потом пробудился. Дева сидела возле меня, настолько красивая и ласковая, что руки мои сами протянулись к ней. Она скользнула в мои объятия, наделив меня полным любви поцелуем, а потом встала и повернулась, чтобы я мог увидеть ее.
Мой костюм, конечно, оказался ей велик, однако Наани была так мила в нем. И я сел на своем ложе, всем сердцем стремясь поцеловать ее — мне так нравилась ее головка с распущенными волосами, однако ноги Наани оставались босыми, и сердце мое воспылало новой нежностью. И я преклонил колени, а она подошла, чтобы я мог вновь поцеловать ее.
Увидев, сколько прошло времени, я упрекнул Деву. Однако она сказала, что мне следовало как следует выспаться, чтобы не лишиться сил. Когда я спросил, часто ли она ела, Наани ответила мне, что сделала это только однажды, и то шесть часов назад.
Мою укоризну она прекратила, ласково приложив палец к моим губам; мне осталось только с улыбкой поцеловать ее.
Ну а потом мы ели и пили и приступили к планам, однако мне пришлось еще раз утешить Деву, поскольку в сердце ее пробудилась печаль об отце, встретившем смерть вместе с другими жителями Малого Редута. Я был бы рад поскорее оставить это место, чтобы не столкнуться с какой-нибудь новой Жутью; во всем этом краю уже не могло быть живых людей, даже бежавшие из Пирамиды должны были уже встретиться со смертью.
А пока мы ели и пили, я сосчитал оставшиеся таблетки и порадовался тому, что был осторожен и не давал воли желудку. У нас оставалось достаточно еды, — если поторопиться на обратном пути и не бояться поголодать. Впрочем, водяного порошка у нас оставалось две полные фляжки, хотя мы не израсходовали и той, которой я пользовался в пути. Словом, мы могли не бояться голода и жажды.
Откровенно говоря, теперь я всегда недоумеваю, почему мне не пришло в голову убить в пищу какую-то тварь; возможно, меня просто не научили этому в Великой Пирамиде. Впрочем, не буду скрывать: мне не было известно все, что делали в ней. Не помню, чтобы я когда-либо ел мясо в той своей жизни. Конечно, охота могла бы помочь нам утолить голод и как-то наполнить желудки. Тем не менее, скажу, что мясная пища могла привлечь к нам внимание Злых Сил. Однако прежде чем отправляться в путь, следовало придумать какую-нибудь обувь для Наани. С этим намерением я обыскал свой кисет и обнаружил там сменную пару туфель, помещавшихся внутри башмаков из серого металла.
