Тут явился Монструвакан к Господину над Монструваканами, чтобы сообщить, что Влияние прекратило воздействовать на приборы; мы надеялись, что Сила, исходившая из Дома Безмолвия, теперь отвращена и от нас, и от этих юношей… понимая, что весьма могучая Сила вступила в борьбу за спасение душ юношей.
И все люди умолкли, позволяя себе лишь короткие восклицания, все трепетали от надежды и страха, — потому что у юношей появился шанс вернуться.
Но юноши колебались в сердцах, что я видел через Великую Подзорную Трубу, которой помогало понимание души и природный ум. Мастер вновь послал могучий голос в глубь, и мы тут же увидели, что юноши ради душ своих и любви, которую испытывали к ним матери, повернули домой, пока Великая Сила прикрывала их, возвращая здравый рассудок.
И я подумал, что некоторые из них посмотрели на Пирамиду, услышав призывный зов, прочли послание, которое написал Мастер над Монструваканами. Однако, увы, они почти немедленно повернули обратно, подчиняясь указаниям своего вождя, которым, по моим расспросам, оказался некто Ашов, великий атлет из Девятисотого города. Этот самый Ашов своей отвагой и неразумием и погубил души юношей. Он направился вперед и нырнул в яркий туман, который отделял их от гибели. Холодное пламя немедленно угасло и рассеялось. Ашов из Девятисотого города побежал к Дому Молчания, и все остальные со рвением последовали за ним.
Они, наконец, поднялись на невысокий холм, где находился этот ужасный Дом, и бежали быстро — их было две сотни и пятьдесят, цельных сердцем и невинных, если не считать природной дерзости духа.
Юноши приблизились к великим дверям, которые были открыты с самого начала, выпуская холодный и ровный свет, а с ним то невозмутимое и безмолвное зло, заставившее умолкнуть весь Ночной Край. Этот свет и молчание исходят и из огромных, лишенных рам окон, рождая предельно мерзостную тишину.
Ашов первым вбежал в великие ворота молчания, юноши последовали за ним, и никогда больше, вышли из Дома.
И вы должны знать, что матери и отцы этих юношей видели, как это случилось.
Все сразу умолкли, некоторые говорили, что юноши выйдут снова, и все же каждый знал в своем сердце, что молодые люди погибли; чувствовалось нечто ужасное в этой ночи, в том внезапном покое, что вдруг охватил весь Край.
И я, обладавший ночным слухом, ощутил великий страх перед тем, что мог бы уловить своей душой в тишине ночи — перед звуками предсмертных мук этих молодых людей. Однако не последовало и звука, — ни тогда, ни во все грядущие годы, потому что юноши сгинули в Молчании, о котором если не думать, сердцу будет спокойней.
А теперь я поведаю вам, что странный покой, в который погрузилась Земля, воистину ужасен. Он страшнее любого рыка, сотрясавшего тьму во все предшествующие времена. Я даже несколько приободрился бы, услышав далекий и низкий грохот Великого Смеха, и скулеж, постоянно доносившийся с Юго-Востока, где Жерла Серебряного Огня горят перед Кивающей Тварью… или уловив лай Псов, рев гигантов, голос любой обитающей в ночи жути. Звуки эти не столь страшны, как наступившее безмолвие…
Конечно, все поняли, что мы не в состоянии выручить людей Меньшей Пирамиды. Об этом не стоило даже мечтать… Даже, если бы мы знали, где она находится.
Словом, этим людям суждено было страдать и в одиночестве встретить свою смерть. Воистину обитатели Великой Пирамиды уже претерпели скорбь, предприняв некие попытки — хотя ничего не добились — осиротив матерей, жен и детей. Но нас терзала память о еще горшем ужасе, оказавшимся судьбой погибших юношей.
Легко понять, что уверенность в том, что мы не можем оказать помощь людям Малой Пирамиды, истерзала мое сердце; быть может, по неразумению, но я все-таки еще надеялся на то, что большое войско может тайно выйти в ночь, найти Малую Пирамиду и спасти тысячи бедных ее жителей, но чаще всего представлялся мне тот сладкий миг, когда, шагнув вперед из ночи со всеми ее тайнами и ужасами, я протягиваю руки к Наани со словами: «Я есть Тот».
И понимая душой, что она принадлежала мне целую вечность назад, Наани, конечно, узнает меня в тот же миг, и сразу ответит с любовью и снова будет со мной — как и прежде.
Понимать, что новой встречи не будет, вспоминать, что Дева эта была моей в дни милой старины, было мучительнее, чем ощущать ужас перед силой любого чудовища. Я терял разум, и уже едва ли не был готов схватить Дискос и броситься Неподготовленным во тьму злого и страшного Ночного Края, чтобы хотя бы предпринять попытку приблизиться к ней или расстаться с жизнью.
И я часто говорил, обращаясь к Наани, непременно послав сперва Слово Власти, трепещущее в ночи, чтобы она была уверена в том, что это действительно я говорю с ее духом, а не какая-нибудь гнусная тварь или чудовище ведет злые и обольстительные речи.
И часто я говорил, чтобы она не выходила из родного Редута, услыхав зов из тьмы, но только за Словом Власти, которое принесет ей истинную уверенность в том, что друг зовет ее к себе.
Так я говорил с Наани безмолвно, посылая свои слова мозговыми элементами, однако трудно и горько разговаривать с ночью, не услыхав ответного биения Слова Власти, милого нежного голоса, шепчущего моей душе. Но снова и снова, отмечал я, что эфир трепещет вокруг меня и внутренний слух будто бы улавливал биения Слова Власти… так сердце мое обретало некоторое утешение, и я ощущал уверенность в том, что любимая моей прежней жизни все еще жива.
И я постоянно внимал всей душой; напряжение даже начало сказываться на моем здоровье, и я укорял себя за то, что плохо владею собой.
И все же день ото дня сердце мое ощущало новую усталость и тревогу; мне часто казалось, что жизнь моя — ничто перед предстоящей великой утратой. Часто в ту пору из мрака доносился до моего слуха голос, стремившийся прикинуться голосом Наани, но всякий раз я произносил Слово Власти, и голос не смел ответить им же. И все же я не осмеивал голос, выказывая пренебрежение к тому, что он не может одурачить меня. Тогда голос умолкал на время, а потом снова и снова начинал звать меня; я никогда не разговаривал с ним (ибо праздное любопытство опасно для души), но всегда произносил Слово Власти, а когда голос умолкал, выбрасывал все слова из памяти, думая лишь о добрых и святых делах, об Истине и Отваге, но чаще всего о Наани, доброй и святой для моего духа.
Итак, ночные чудовища мучили меня, наверно, намереваясь выманить меня и погубить, а может быть, они надеялись лишь насладиться моим горем. Словом, горькие мысли и постоянные обращения к Наани, скрытой во мраке мира, желание предоставить ей утешение и помощь, сказывались на мне; я отощал, что было явно глазам тех, кто любил меня.
Мастер над Монструваканами, который видел во мне родного сына, мягко укорял меня и вел со мной мудрые речи, которые заставляли меня еще больше любить его, но не приносили здоровья. Потому что сердце мое губило меня, как бывает, если любовь не встречает ответа и не имеет причин для радости. Вы сочтете странным, что мать и отец не поговорили со мной. Однако я давно уже утратил их, о чем, конечно, должен был сказать раньше, чтобы никто не тратил времени на бесполезные размышления; увы, виной всему мое нескладное повествование.
Несчастная любовь наконец заставила меня решиться. Однажды ночью я очнулся от беспокойного сна, и мне показалось, что Наани назвала меня старинным любовным именем, и в голосе ее слышалась предельная тревога. Я сел в постели и послал в ночь Слово Власти, и сразу все вокруг меня затрепетало от ответного биения Слова, слабого и едва слышного.
Тогда я позвал разумом мою Наани, мою Мирдат, постарался ободрить ее и попросил, чтобы она скорее сказала мне, что происходит с ней. Душа моя горела, ведь голос Наани так давно не говорил с моей душой.
Много раз взывал я, обращаясь в вечную ночь, но более не слышал голоса Наани, отвечавшего моему духу; лишь иногда слабо колыхался эфир вокруг меня.
Итак, тревога лишала меня ума; я прекрасно понимал все угрожавшие опасности. Встав на ноги, я поднял вверх руки и дал слово чести Наани, обещав Подруге моей от начала Вечности не оставаться более в безопасности Могучей Пирамиды, пока ей грозят ужасы и страшная гибель.
