А как выполняет свой социальный заказ советская фантастика? Увы, плохо. Фантастов мало, и в большинстве своем они молоды и неопытны. (Предыдущая история советской фантастики в силу определенных обстоятельств не позволила подготовить кадры.) Вспомним, однако, что автор-фантаст — это только четверть фантастики. Кроме него объективно существуют и действуют такие силы, как издатель, читатель и критик. Об авторе-фантасте мы уже говорили, перейдем к издателю.
V. ФАНТАСТИКА В ИЗДАТЕЛЬСТВАХ.
Приведем несколько высказываний:
«Да, фантастику очень и очень читают. Это плохо. Фантастика отвлекает человека от Пушкина и Тургенева, фантастика нам не нужна, и ее следовало бы запретить».
«Фантастика — это хорошо. Отличное пособие для школьной программы. Читал вот я „Занимательную геохимию“ академика Ферсмана — очень познавательно. Очень».
«Научная фантастика безусловно нужна. И очень жаль, что ее у нас нет. Вот и остается — Жюль Верн. Ну, еще… э-э… Жюль Берн».
«Фантастика? А, это где про шпионов… Конечно, очень занимательно. Едешь вот, скажем, в электричке…»
«Знаете, я ведь эту самую фантастику с детства терпеть не могу».
Все эти высказывания приведены почти дословно и принадлежат ответственным издательским работникам. Так часто думают и говорят люди, от которых в первую голову зависит если не само существование, то во всяком случае развитие фантастики. Не будет преувеличением сказать, что во всех книжных, журнальных и газетных издательствах по Союзу наберется едва ли дюжина людей — издательских работников, которые любят фантастику или хотя бы понимают, что она должна быть.
Если исключить отдельных энтузиастов, то всю массу издательских работников в плане отношения к выпуску фантастики можно разделить на две категории. Первая — большая — состоит из людей, которые отказываются иметь дело с фантастикой. Причины: педологическая ненависть к жанру («спасем детей от Беляева и Ефремова»); гражданская трусость («странные какие-то идеи пропагандирует товарищ, не наши…»); непонимание жанра («что вы все выдумываете и выдумываете, лучше народа не придумаете, а русские сказки мы уже издавали»). К этой же категории относятся и умные издатели, которые сами фантастику не любят, но отдают себе отчет в том, что она читателю нужна. Они говорят так: «Дайте нам хорошие произведения, и мы их издадим». Но издадут ли? Вспомните позорную историю издания «Туманности Андромеды» и «Магелланова облака»!
Ко второй — меньшей — категории относятся издательские работники, которые фантастику не любят и не понимают, но при случае все-таки издают, чтобы поправить материальные дела издательства. Их полное презрение к жанру (и к читателю) приводит к тому, что на книжные прилавки выбрасываются неумелые и даже откровенно халтурные произведения вроде пресловутой «Оранжевой планеты».
Вот и получается, что первые старательно сужают и без того хилый ручеек советской фантастики, вторые в этот ручеек сливают литературные отбросы, и изданием, в лучшем смысле этого слова, фантастики занята фактически ничтожная кучка энтузиастов-одиночек. Плакать хочется, когда видишь, как по поводу любого мало-мальски значительного события издательства поднимают кутерьму, звонят авторам, спешно организовывают скороспелые серенькие конъюнктурные книжки (большею частью совершенно бесполезные с воспитательной точки зрения), и никто не заботится о том, чтобы создать сильный равномерный поток действенной, умной, будящей пытливость фантастической литературы. Неужели до сих пор не понятно то, что давно понято по ту сторону баррикады? Кто дал им право выбивать из рук нашей антимещанской пропаганды такое могучее оружие? Неужели они намерены и дальше сидеть и ждать каких-то директив сверху?
Равномерный поток фантастической литературы должен быть создан. Как решить эту задачу организационно — мы не знаем. Но мы знаем, что директора и главные редакторы издательств должны обратить самое пристальное внимание на решение этой задачи; они должны понять воспитательную роль и возможности фантастики; они должны полностью уяснить себе, что по крайней мере половина отвергаемых в издательстве фантастических рукописей значительно лучше многих и многих книг не-фантастических, выпускаемых в том же издательстве; и должны заниматься фантастикой лично и регулярно.
Следует тут же предостеречь издателей от слишком узкого и ограниченного понимания сущности фантастики. Мы уже говорили, что отличие фантастики от других литературных жанров только в методе. Герои фантастики заняты тем же, что и герои нефантастической литературы: они борются, преодолевают препятствия, думают, ошибаются, страдают и даже совершают неприглядные поступки. Без такого героя нет литературы. Так зачем же заранее ограничивать писателя, а заодно и издателя, легковесным определением фантастики как литературы крылатой мечты? Такое определение часто встречается в периодике, оно создает представление о чем-то очень добродетельном, розовом, бездумно-оптимистическом, и в результате издатель, завороженный этим крылатым определением, отвергает, скажем, повесть о коммунизме, в которой происходит борьба, созревают и разрешаются или не разрешаются конфликты, в которой герои действуют нетрадиционно и противоречиво.
А зачем ограничивать автора представлением о фантастике, как о средстве пропаганды научных знаний? Это очень распространенное и очень опасное заблуждение. И дело не только в том, что такой взгляд переносит центр тяжести фантастического произведения с человека на идею или машину. Дело еще и в том, что это заблуждение укладывает любое фантастическое произведение на прокрустово ложе современного уровня знаний. И где уж тогда говорить о введении сверхъестественного элемента, если издатель, науськанный рецензентами, даже в описании тридцатого века не желает видеть ничего большего, чем достижения науки века двадцатого, если он, издатель, требует подробного описания, как устроен гравилет и как создается ноль-пространство.
Об издателях обычно говорится мало и дурно. И поэтому нам особенно приятно назвать здесь имена Касселя, Жемайтиса, Клюевой, Варшавского, Анфилова, Захарченки — тех немногих энтузиастов, благодаря усилиям которых началось возрождение советской фантастики.
VI. НАШ ЧИТАТЕЛЬ.
Авторы бывают плохими и хорошими, самостоятельными и подражателями, талантливыми и серыми, со вкусом и без. Таковы же и читатели. Литература создается для народа. Но каждый отдельный писатель, желает он того или не желает, пишет для совершенно определенного круга читателей. Имеются в виду не элита и плебеи, различия здесь не социальные. Речь идет об огромных пластах общества, различающихся возрастом, биографиями, кругом интересов и читательской квалификацией. Есть, несомненно, книги, которые с одинаковым удовольствием читаются всеми, но есть, не забывайте, и читатели, которые читают всё. Между прочим, это далеко не всегда самые лучшие книги и самые грамотные читатели. И в общем-то читатель так же разнороден, как разнородна литература. Все сказанное относится, естественно, и к фантастике и к ее читателям.
Проблема читателя очень важна. Разрешить ее — значит выяснить, на кого ориентируется писатель (на всех ведь не угодишь). Вот мы и попробуем выяснить, на кого ориентируется и должен ориентироваться писатель-фантаст. Как известно, фантастику читают очень многие и очень разные люди, и это хорошо, потому что искреннюю жалость и сочувствие вызывают писатели, клеймящие бюрократизм в книгах, которых бюрократы не читают. Но с другой стороны такая разношерстность читательской общественности создает для писателя-фантаста некоторое неудобство, Потому что отзывы о своем произведении он получает иногда настолько разнообразные и противоречивые, что может впасть в отчаяние и даже испортиться.
В этом отношении особенно опасны читатели двух видов.
ЧИТАТЕЛЬ МНОГОЗНАЮЩИЙ. Это, как правило, очень культурный пожилой человек, живо и иногда профессионально интересующийся литературой, с сугубо гуманитарными представлениями об естественных науках, с одной стороны некритически уверенный в том, что наука всемогуща, а с другой, столь же некритически убежденный, что никогда не будет машины умнее человека, считающий, что золотой век литературы миновал, в детстве увлекавшийся Жюль Верном и Майн-Ридом и сохранивший самые сладкие воспоминания об этом увлечении. Фантастику он любит, но странною любовью.[360] Для него фантастика — это чтиво, сладкие минуты отвлечения от будней жизни. Он согласен с тем, что дело писателя — думать и писать, а дело читателя — читать и думать, но ему никогда не приходит в голову применить эту идею к фантастике. Он открывает фантастическую повесть в моральной готовности восхищенно вскрикивать: «Вот так загнул, шельма! Ну и навыдумы-вал!» Если загнутено мало, книга ему не нравится, и он говорит об этом прямо.
