Когда Адела упоминала о романтизме, Паулина, как и многие другие, спешила поменять тему разговора. Иначе далее следовало длинное и страстное разоблачение всех романтиков как врагов истинного искусства. Известный критик недавно объявил истинное искусство «искажением фактов». Что уж тут было говорить о бедняге романтизме, который по своей несколько туманной природе соответствовать фактам никак не мог, а из-за отсутствия достаточной ловкости и искажать их толком не умел. Впрочем, как бы и кто бы ни искажал факты, ни один из них не мог объяснить, почему в присутствии Хью Адела начисто забывает о романтизме, а если о нем упоминают другие, сама стремится увести разговор в сторону. Так что Паулина просто последовала наработанной практике.

– А вон и мистер Уэнтворт, – сказала она. – Очень надеюсь, что ему понравится Стража.

– Надо бы ему раньше на нее посмотреть, – строго сказала Адела. – Он слишком редко появлялся на репетициях. Ты же не видела его в последнее время?

– Нет, мне хватало хлопот с бабушкой, – ответила Паулина. – И ты не видела?

Адела помотала головой. Уэнтворт, не поднимая глаз, медленно шел по лужайке в сторону девушек. Едва ли он видел их. Когда Паулина сказала: «Добрый вечер, мистер Уэнтворт», он поднял на нее глаза и заморгал. Наконец ему удалось сфокусировать взгляд, он улыбнулся и тихо ответил:

– А! Добрый день, мисс Анструзер.

– Мистер Уэнтворт! – выпалила Адела.

Уэнтворт подскочил. Он повернулся к Аделе и, казалось, только теперь заметил ее. На его лице появилось и исчезло неприятное удивление, когда он ответил:

– О да, мисс Хант! – Это прозвучало вовсе не как приветствие, а скорее как информация к размышлению.

Адела растерялась. Что его так удивило, и ведь неприятно удивило! Она-то чем виновата? Да ладно, эти ученые все немного того.

– Надеюсь, вам понравятся костюмы Стражи, – отрывисто сказала она.

Уэнтворт подался назад.

– Тише, не так громко, – попросил он. Казалось, самые обычные слова удивили его еще больше. Днем и ночью он считал, что ненавидит настоящую Аделу, в его воображении она прочно приняла образ врага. Нет, он переоценил ее. В действительности она не была тем, чем ему представлялась, и теперь, когда он ее встретил, то едва узнал. Просто девушка, разговаривавшая с… с… – имя опять ускользнуло от него – с другой девушкой. В лучшем случае, эта Адела отдаленно напоминала его ночную возлюбленную – так, кое-чем, вот этим поворотом головы, например; и все-таки это была, конечно, не она. Да и как могла эта чем-то раздраженная, даже немного враждебная женщина походить на его восхитительную, нежную и загадочную подругу? О, она говорила! И это было странно. Он ждал только любви, он не хотел слышать ее голоса, не ожидал услышать его, и сам вынужден теперь говорить что-то. Впрочем, он быстро понял, что этот голос никак не может принадлежать его возлюбленной. Резкий, грубый голос, он расстроил его. Голос походил на тот надоедливый мир, с которым он был вынужден иметь дело – ожесточенный, сокрушительный, ранящий резкими криками и такой далекий от его неслышной мелодии. Неспроста Китс изображал на вазе любителя неслышных мелодий, настоящие горластые греческие танцовщицы понравились бы ему куда меньше. [30]

Хотя Уэнтворт был потрясен неуклюжей походкой и громким голосом оригинала своего творения, они все же принесли ему облегчение. Еще недавно в нем жила ненависть, а теперь она ушла. Можно было не возмущаться больше огромностью мира, довольно одного мановения, чтобы отвергнуть его. Теперь у него есть собственное живое снадобье от всех забот, а для всего остального – неприязнь и забвение.

– У вас голова болит? Как досадно! Очень мило с вашей стороны прийти на репетицию, но мы все-таки хотим убедиться, что все нормально. Я имею в виду, если у нас должна быть форма… Лично я… – немного смягчив голос, тараторила Адела.

– О, пожалуйста! – с усилием сказал Уэнтворт. Пронзительный голос этой несносной девицы напомнил тот кошмарный крик-стон из его сна. Тупое, неповоротливое, некрасивое существо напротив угрожало крушением его мечтам. И куда от него скроешься? Он не мог, как ночью, кинуться под защиту этих успокоительных грудей с воплем: «Укройте меня!» Голос терзал его слух, вид подавлял его. Эти две схватили его и рвали на части, они копались в его внутренностях и чего-то хотели от него.

Пока Адела в изумлении таращилась на него, пытаясь понять, к чему относится это странное восклицание, Уэнтворт совсем ушел в себя и теперь категорически отказывался выйти наружу. Подобно мертвецу, когда тот бежал с горы, он больше не хотел говорить. Каким бы ни было его состояние, оно его не испугало, а значит, и страх не стал для него орудием спасения.

Сзади его окликнули. Опять голос, такой же громкий, но не такой ненавистный, как у Аделы, по крайней мере, не вызывающий никаких ассоциаций, скомандовал:

– Мистер Уэнтворт! Наконец-то! Мы все вас ждем. Паулина, Стража сидит под буками, проводи мистера Уэнтворта. Я приду через минуту. – Отдав распоряжение, миссис Парри и не подумала проследить, как его выполняют, а тут же умчалась дальше.

Паулина улыбнулась озадаченному Уэнтворту и раздраженной Аделе.

– Полагаю, нам лучше пойти. Идемте, мистер Уэнтворт?

Уэнтворт с облегчением повернулся к ней. Этот голос был спокойнее остальных.

– Да, да, пойдемте, – согласился он.

Паулина заметила, как по лицу Аделы скользнула недовольная гримаса. Это ее позабавило. Отойдя на несколько шагов, она тихо спросила:

– Надеюсь, вашей голове получше? Вас совсем задергали.

Освободившись от крикливого давления Аделы, Уэнтворт со вздохом ответил:

– Люди такие шумные. Конечно… я посмотрю костюмы… но у меня мало времени.

– Да тут и нужно-то всего несколько минут. Мы вас не задержим. Вы просто скажите: да или нет. – Паулина заметила тщеславное выражение знатока, проступившее на лице Уэнтворта. – Но, вы понимаете, сегодня уже генеральная, поздно что-то менять. Доставьте нам удовольствие, просто скажите «да».

К ним подбежал Хью Прескотт, по-герцогски великолепный и искусственно состаренный.

– Приветствую, мистер Уэнтворт! Надеюсь, с моей Стражей все в порядке?

Голос Паулины действовал на Уэнтворта успокаивающе. В отличие от голоса Аделы он даровал его разуму нечто такое, к чему он и сам стремился. Казалось, он поселился у него внутри, освоился там и незримой рукой ласково приобнял Уэнтворта. Ее голос был способен творить, но совсем не претендовал на авторство. Помраченный рассудок Уэнтворта наделил голос Паулины силой, которой в нем никогда не было. Фраза застряла в мозгу и теперь крутилась по кругу: «Доставьте нам удовольствие и скажите „да“, скажите „да“ или „нет“… мы… мы… скажите „да“», а другой голос вторил первому: «Со Стражей все в порядке? Надеюсь…» Голоса превратились в хор, звуки начали раскачиваться, как деревья на ветру: «Мы… мы… мы… Стража в порядке?… Скажите, скажите, скажите же… Стража… в порядке…»

Конечно, она была не в порядке. Уэнтворт сразу заметил. Несмотря на его наброски и описания, аксельбанты сделали неправильно. В восемнадцатом веке не было ничего подобного. Внутри себя он неожиданно присоединился к этому безумному звону: «Нет, нет, нет, Стража не такая… О нет. Говорю… Я говорю…» Он смотрел и покачивался, словно на веревке, словно решая – качаться дальше или подниматься? Он медленно прошел перед строем, обошел его сзади, не обращая внимания на замечания и вопросы, а внутри продолжал раскачиваться на волнах хора. «Скажите „да“… или „нет“. Аксельбанты легко сменить, все двенадцать, это не займет много времени. Или ну их… доставьте нам удовольствие… скажите „да“… А можно и оставить. Такая же ерунда, как и стишки Стенхоупа…» Нет, не нравились они ему. Тут и портной не нужен. Его экономка вечером, под его руководством все переделает за час. «Стража… в порядке?»

К нему опять обращались. Голос Хью:

– Ведь мои подчиненные должны точно соответствовать, не так ли?