«Вы согласны, чтобы я постелила эту скатерть?» — не терпящим возражений тоном вопрошала Эсмеральда. Именно она давала указания официанту Хайнцу, которого специально приглашали для подобных мероприятий, говорила, в каком порядке обслуживать гостей. Скромным вкладом Мэгги в организацию приемов был подбор цветов, на и здесь ей приходилось сдерживать полет фантазии из-за аллергии мужа. Любая пыльца вызывала у него приступ сильного кашля, особенно весной.

Мэгги надевала зеленое платье, улыбалась, говорила на высокопарном немецком или неправильном французском и незаметно для себя очаровывала гостей, потому что была хорошим слушателем, и даже более того — запоминала услышанное. «Как прошла операция на мениске?» — спрашивала она при следующей встрече у заместителя министра иностранных дел. Или адресовала его жене вопрос: «Ну и как — вы в тот раз все-таки остановились на вишневых шторах для спальни?» Она пришла бы в изумление, сообщи ей кто-нибудь о том, что ее мужа, слывшего в дипломатических кругах очень компетентным человеком, считали скучным, зато все были очарованы его прелестной маленькой женушкой.

— Полагаю, дорогая, вечер удался, — подводил итог Джереми, залезая в постель и рассеянно похлопывая супругу по бедру. — Нам повезло, что она не подала твою любимую бакальяу!

Проснувшись на следующее утро, Мэгги вновь поймала себя на мысли, что стоит на краю пропасти. Вчерашняя эскапада послужила лишь временным облегчением постоянно подавляемой панической тревоги, которая каждый раз охватывала ее при пробуждении. Наверное, она вела себя очень глупо. Мысль о том, как отреагировал бы Джереми на подобную выходку, приводила Мэгги в священный трепет. Она задавалась вопросом — могут ли умершие видеть нас сверху, наблюдать за нашим поведением, слушать наши разговоры? Или того хуже — может, став полноправной частью мира духов, они приобретают способность читать наши мысли?

Впрочем, у нее не было времени предаваться размышлениям, устроившись в постели с чашкой чая. Эсмеральда давно встала и носилась вверх и вниз по лестнице, подобно смерчу. Мэгги должна была стоять наготове с фломастером в руках и писать на коробках «Книги», «Фарфор» или «Разное» — упаковок с последней категорией оказалось особенно много. Мэгги не представляла, что с ними делать дальше. Эсмеральда настояла на том, чтобы отправить Золтана вниз с коробками — ждать прибытия перевозчиков. Будучи поварихой самого посла, она считала, что занимает верхнюю ступеньку в иерархии обслуживающего персонала посольства, и никогда не упускала возможности это подчеркнуть.

Мэгги стала снимать фотографии и складывать их у стены. Она долго смотрела на портрет Джереми, нарисованный ею самой вскоре после их знакомства. Супруги впервые встретились в Лондоне на вернисаже, в картинной галерее, где Мэгги подрабатывала. Она изучала искусство в колледже Сент-Мартин и работала, чтобы оплачивать жилье. Джереми пришел с ее соседкой по квартире, Амандой, которая познакомилась с ним в Норфолке. Мэгги робко стояла с каталогом в руках, стараясь выглядеть настоящим профессионалом. Внезапно к ней приблизился высокий мужчина.

— Вы, наверное, много знаете об искусстве? — спросил он.

Произношение выдавало человека из высшего общества.

— Я изучаю искусство, — ответила она, глядя снизу вверх на его орлиный нос и горделиво изогнутые брови.

— Вы не похожи на художника.

На Мэгги было маленькое черное платье, одолженное у Аманды, и мамин жемчуг. В те годы требования к одежде были значительно строже: сумочки подбирали к обуви, а в отель «Дорчестер» не пускали женщин в брюках.

— Ну, не у всех художников богемный вид! — рассмеялась она.

Потом Джереми восхищался ее акварелями, изображавшими красоты природы Херефорда, с черными холмами Уэльса на заднем плане, окутанными туманной дымкой. Однако цветовая гамма показалась ему чересчур смелой.

— По-моему, это слишком, моя дорогая… — заметил он.

В ту пору он работал в министерстве иностранных дел, ожидая первого назначения. И, как теперь понимала Мэгги, искал подходящую жену, которая помогала бы ему шаг за шагом карабкаться по лестнице блестящей дипломатической карьеры.

Обернувшись, она увидела, что Золтан смотрит на нее, и поставила рисунок, прислонив к стене. Водитель вспотел и выглядел усталым.

— Сейчас сварю кофе, — сказала Мэгги. — И еще я приготовила для тебя конверт. Ты сделал много полезного — я очень тебе благодарна.

— Вы возвращаетесь в Англию? — спросил он.

— У нас осталась небольшая квартира в Лондоне. Думаю вернуться туда. В сущности, мне больше некуда возвращаться. В Херефорде у меня сестра, но у нее дети — хватает забот и без меня. Я столько времени провела за границей, что со многими потеряла связь.

Золтан неторопливо закурил.

— У меня к вам другое предложение, — сказал он.

Мэгги удивленно взглянула на него.

— То есть, конечно, мадам решает сама, но после того, что мы проделали в квартире миссис Моргенштерн, я подумал… — Золтан смолк и обстоятельно сделал затяжку.

— Да? — нетерпеливо спросила Мэгги.

— Ну, вот что я подумал… — Он сосредоточенно созерцал пепельницу. — Мы могли бы поехать в Париж. Это чисто деловое предложение, — поспешно добавил он, увидев тревогу в ее глазах.

— И зачем же, скажи на милость, нам ехать в Париж? Из ноздрей Золтана вырвалось два облачка дыма. Он помолчал, а потом изрек с многозначительным видом:

— Дельфина. — Голос его звучал таинственно. Затем водитель продолжил, откашлявшись: — Я думал, мадам может захотеть поехать в Париж, отомстить Дельфине.

Париж

Сообщение Золтана, подобное разорвавшейся бомбе, повлекло за собой много бессонных ночей.

Мэгги разыскала в гараже коробки с пометкой «Бумаги Джереми» и, пошатываясь, направилась с ними в лифт. Всего было четыре больших коробки, наполненных документами и пачками дневников, стянутых резинками. Она вытащила дневники с датами, совпадавшими со временем их командировки в Париж, а прочие оставила в коробках. Вооружившись очередной бутылкой бордо из запасов мужа, Мэгги всю ночь складывала дневники в хронологическом порядке и читала от корки до корки.

Рано утром, улегшись на диван и уронив голову на бархатные подушки, Мэгги почувствовала безмерную усталость. И решила дочитать дневники потом. Душа человека, как и его организм, способна перерабатывать яд лишь строго определенными порциями. Пожалуй, ситуация Мэгги чем-то напоминала положение героини одного из детективных романов, которые она любила читать в отсутствие мужа. Джереми не выносил ее литературных пристрастий, его коробило, когда он читал, как, например, муж медленно, днем за днем, отравлял жену, подмешивая мышьяк ей в сахар.

Вначале Мэгги решила, что интрижка ее супруга с Мойсхен была лишь единичным эпизодом — такое может случиться, когда брачные отношения утрачивают новизну. Но ей и в голову не приходило, что Джереми мог оказаться «рецидивистом». Внезапно она испытала сильнейшую жалость к себе. Как хорошо было бы рассказать обо всем подруге, которая ласково похлопала бы ее по руке и сказала: «Ах, бедняжка, ты не заслуживаешь таких страданий… Но ты все равно не могла ничего поделать…» И заключила бы в объятия в знак женской солидарности.

Но к кому могла обратиться Мэгги? Уж точно не к представителям дипломатической миссии — это было бы против правил. Все дипломаты имели безупречную репутацию и выступали единым фронтом. Хилари Макинтош была бы шокирована столь неподобающей откровенностью. Да и самой Мэгги не очень-то хотелось выставлять грехи покойного мужа на всеобщее обозрение — даже несмотря на копившуюся в ней тайную злобу. А если рассуждать с эгоистической точки зрения, то подобное признание бросило бы тень не только на память о Джереми, но и на нее, на все, что они вместе сделали для блага Великобритании и Британского Содружества.

А как насчет Ширли? Ширли не преминула бы вспомнить пару неприятных случаев — например, когда Эсмеральда положила в сладкие пирожки говяжий фарш или когда во время визита министра сельского хозяйства резиденцию залило из-за неполадок в ванной комнате, — и без обиняков заявить, что в этом есть и косвенная вина Мэгги.