«Странно — я почему-то совершенно ничего не чувствую», — жаловалась она несколько часов назад Хилари Макинтош.

«Это из-за шока», — объяснила она Мэгги, сжимая ее облаченную в перчатку руку в своей потной ладони.

Мэгги встала и в одних чулках подошла к письменному столу Джереми. Надо было обязательно позвонить в Новую Зеландию — его сестре. Изабелла приходилась ему лишь кровной сестрой, и к тому же была значительно старше; они с Джереми мало общались, но все же она имела право узнать о кончине брата. Мэгги попыталась рассчитать, который час в Новой Зеландии. Видимо, там примерно то же время суток, что и в Вене, только у них уже — завтра или вчера. Мэгги бросила взгляд на аккуратные стопки бумаг на столе у Джереми, визитные карточки, сложенные на пресс-папье; его аккуратные записки в блокноте, лежавшем у телефонного аппарата. Педантизм мужа всегда раздражал ее, но сейчас, посмотрев на старомодную перьевую ручку, стоявшую, как обычно, на специальной подставке, она вдруг ощутила прилив невыразимой нежности. И разрыдалась — первый раз с того момента, как узнала о смерти супруга. Слезы, тропическим ливнем струившиеся по щекам, удивили ее. Обычно плач Мэгги ограничивался легким увлажнением глаз, пощипыванием в носу, мимолетным опусканием уголков губ и сдавленным всхлипом. Она была застигнута врасплох этим неожиданным, неистовым потоком извергавшейся из нее жидкости.

Мэгги села за стол и сквозь слезы стала изучать блокнот мужа. На последних записях Джереми, сделанных незадолго до смерти, расплылись мокрые кляксы. Одна из заметок гласила: «Сказать 3. отдать машину в ремонт». «Греки» — говорилось в другой. В тот день в Греции был национальный праздник. При обычных обстоятельствах Мэгги и Джереми отправились бы в греческое посольство (на ней были бы те самые неудобные туфли) и стояли бы там среди приглашенных, ожидая своей очереди пожать руку послу, его маленькой пухлой жене, первому секретарю и военному атташе. Затем выпили бы по фужеру игристого вина и съели что-то чисто символическое, завернутое в виноградные листья; кивнули бы представителю греческой православной церкви, носившему высокий черный головной убор; перекинулись парой фраз с другими послами, а потом бы тихо ушли.

В следующий миг Мэгги растерялась: вдруг муж упомянул в своих записях флориста? Обычно цветами ведала секретарша Джереми, она заказывала сдержанные маленькие букетики, которые рассылались кому следует в знак благодарности или соболезнования.

Промокнув слезы носовым платком, который всегда носила в рукаве, Мэгги приступила к поискам записной книжки мужа. Она по одному выдвигала миниатюрные ящички стола и наконец нашла ее — ту самую потрепанную книжицу в переплете из черной кожи, которой Джереми всегда пользовался, — по крайней мере другой Мэгги у него не видела. Имя его сестры было записано на букву «И». Он каждый год звонил ей на Рождество и еще несколько раз, когда их отец был неизлечимо болен. Мэгги глубоко вздохнула и медленно набрала номер. Венскому телефону потребовалось какое-то время, чтобы осознать, насколько огромное расстояние придется преодолеть сигналу. И вот раздался звонок другого, иностранного, телефона, находившегося в тысячах миль от Австрии. Долго никто не отвечал. Мэгги стала даже опасаться, не угораздило ли ее позвонить Изобелле посреди ночи.

— Алло, — послышался наконец нерешительный голос.

— Изобелла, это ты?

— Да, а кто это?

— Изобелла, это Мэгги.

— Боже мой, Мэгги, откуда ты звонишь? Тебя так хорошо слышно… будто из соседней комнаты.

— Я в Вене. Послушай… Мне очень жаль, но у меня плохие новости.

Последовала пауза.

— Джереми? — спросила женщина на другом краю света.

— Да. К сожалению, в четверг его не стало. Опять пауза.

— Бедняга Джереми. Он был болен?

— Если и так, то мы ничего об этом не знали. Скончался от сердечного приступа, за своим рабочим столом.

— Кто бы мог подумать, что Джереми умрет раньше меня? — с удивлением и печалью произнесла Изобелла. — Ас тобой все в порядке, милая?

— Да, все нормально, — ответила Мэгги с деловитой сухой уверенностью, которой на самом деле не ощущала. — Похороны были сегодня.

— Что ж, придется переписывать завещание, — заметила Изобелла. — Я собиралась все оставить Джереми. У меня ведь больше нет родных.

— Не беспокойся об этом сейчас. Подумай о себе. А мне, наверное, — дрожащим голосом добавила Мэгги, — придется обзванивать всех, кто прислал соболезнования.

— Да, да, конечно, ты должна им позвонить. До свидания, милая. Дай знать, если я могу чем-нибудь тебе помочь. — Сестра Джереми отключилась, и воцарившаяся в комнате тишина нарушалась лишь гулким воем ветра за окном.

Мэгги взяла записную книжку и еще немного подержала ее в руках, глядя на знакомую обложку. Выплакавшись, она чувствовала себя лучше. Ей удалось все сделать как надо. Вдовы всегда плачут, по своим ушедшим супругам. Как убивалась жена испанского атташе по культуре, когда ее муж попал под трамвай… А ведь Мэгги и Джереми были преданной, любящей парой — все так считали… Она громко высморкалась. Все равно никто не услышит. В комнате царила давящая тишина. Единственным звуком был тихий шум холодильника, доносившийся из маленькой кухоньки. Положив телефонную книгу обратно в ящик, Мэгги вдруг заметила у дальней стенки несколько записных книжек, которых ей раньше видеть не доводилось. Уже собираясь закрыть ящик, она вдруг уступила неожиданному соблазну, схватила верхнюю книжку из стопки и пролистала. Дневник! Ну конечно же… Джереми постоянно записывал какие-то свои мысли. «Когда-нибудь я прославлю тебя, — пошутил он однажды. — Напишу мемуары, и ты станешь второй леди Дианой Купер.[1]»

Мэгги начала читать.

4 октября

Макинтош уезжает в Черногорию. У Ширли выходные до понедельника. Встретил в американском посольстве Айзенбергера. Кажется, он полагает, с «Ай-би-эм» может что-то выйти. Потратил 450 шиллингов на новую пижаму для поездки в Венецию.

«Когда это он планировал поехать в Венецию? — удивилась Мэгги. — Не припоминаю разговоров об этом». Она перевернула пару страничек. Этот текст вряд ли мог бы заинтересовать издателя.

8 октября

Звонил Мойсхен. Освободится только на следующей неделе.

Что еще за Мойсхен? Кажется, по-немецки это означает «мышка»?

12 октября

Встреча с Мойсхен в «Захере».[2] Тафелъшпии[3] и хороший гевурцтраминер[4]. Креветки для Мойсхен. ++ В министерстве просят финансовый отчет. Позвонить Макинтошу.

Интересно, что значат два плюсика? И могло ли у кого-нибудь в министерстве иностранных дел в Вене быть прозвище Мышка? Насколько Мэгги помнила, никто из служащих посольства не походил на грызуна. На приемах, которые устраивали они с Джереми, за столом в основном мелькали свиные рыла. Сам министр, с его волосатыми ноздрями и кривыми зубами, смахивал скорее на кабана, чем на мышь; но, возможно, Мойсхен — его кодовое имя для британской разведки. Сотрудники секретных служб вечно скрываются за разными инициалами, паролями и псевдонимами.

18 октября

Мойсхен присоединяется ко мне в ресторане «Вильдроссштуберль» на берегу Дуная. Наша любимая форель. Зеленый вельтлинер[5] — так себе. Прекрасный вечер. +

На этот раз лишь один плюсик. Определенно Мойсхен — кто-то из MI5.[6] Поэтому Джереми ни разу не упоминал об этом человеке…

24 октября

Мойсхен в голубом. Где обычно, Мойсхен ест осьминога, обжаренного во фритюре, — жалуется, что он жестче обычного. Позволили себе немного пошиковатъ — выпили шампанского. +