— Мы могли ей просто поверить… — Дима задумался, потом продолжил. — Но ведь, с другой стороны, именно потому, что я ей доверял, я не стал спрашивать, как же она посвистела, не стал спрашивать, зачем выходила из машины…
— Да уж… — согласился Максим. — Некрасиво получилось. Меня больше всего убивает, что я ей там, в коровнике, наговорил… Когда я пришел у нее прощения просить, она ведь мне поверила. Я тогда подумал: «Я ведь тоже актер неплохой!». Она так обрадовалась, что играем дальше и что все хорошо, схватила фонарик, побежала код искать.
— Так ты что, у нее уже просил прощения?
— Ну да… то есть, я ей хотел лапши на уши навешать, чтобы она не поняла, что мы ее вычислили… — Максим сделал такой глубокий выдох, что несколько опавших листьев оторвались от земли и разлетелись. — Я теперь вообще не представляю, как у нее после того прощения еще одно просить. Просто попрошайка какой-то…
Димы сейчас заботило, с какой стороны подступиться к Наташе. Раз она была честна с ними на игре, можно твердо надеяться, что она действительно живет в Минске, и все остальное, что она о себе рассказывала, тоже правда. Обо всем этом он думал с восторгом. Она просто восхитительна, ведь она обладает самым ценным, пожалуй, качеством — естественностью. Без стремления казаться лучше, чем есть, без желания специально «произвести впечатление» на кого бы то ни было. Ведь она производила впечатление именно тем, какая она на самом деле! Он перебирал в уме самые яркие моменты промелькнувшей ночи. Представлял, как она, добравшись в задымлённом подвале до стенки с кодом, упала без чувств. Она ведь нашла-таки этот бонусный код! Просто не запомнила… Да, ее нужно оберегать от самой себя!
Видя, как Дима разулыбался своим мыслям, Макс отозвался:
— Было бы смешно, когда бы не было так грустно…
— Да не так все страшно. Нужно радоваться, что мы нашли такого человечка, как Наташа. Что она будет рядом с нами.
— Рядом с тобой, ты хотел сказать, — уточнил Максим.
— Ты ведь тоже будешь с ней общаться.
— А спать я тоже с ней буду?
Максим получил увесистый подзатыльник, и друзья рассмеялись. Все было хорошо. Однажды Дима, заполняя анкету на сайте знакомств, наткнулся на вопрос: «Какие ошибки вы не прощаете другим людям?». Перебрав множество вариантов, написал: «Непоправимые». Да, они ошиблись — но это поправимо.
Он знает номера ее телефонов. Он знает улицу, на которой она живет в Минске. Он знает, где она прописана в Гомеле, потому что знает номер ее машины. Ему нужно вернуть ей ее «Сони-Эриксон». Да, она обижена и сердится, но он придумает, как ее смягчить, он ей все объяснит, он попросит прощения. Он сделает все, чтобы она оттаяла, вновь открылась. Он скажет ей, что хочет с ней быть. А дальше… кто знает?
Девять часов утра. Он прямо сейчас пойдет пешком на ее улицу — это же здесь, совсем рядом с парком. Настолько близко, что на мгновение ему почудилось, что он уже ощущает ее аромат, ее тепло…
*
Добравшись до конца коровника, Наташа услышала, как ребята открыли двери БМВ. В салоне загорелся свет, и она увидела, что они копошатся в машине. Она не придала этому значения. Но когда ворота с грохотом захлопнулись, она поняла, что все ушли. Их оставалось только двое: она и ее БМВ. Присутствие машины избавляло от чувства полного одиночества. Еще минут пять она осматривала поверхности деревянных перегородок стойла. Однако тишина (о такой, наверно, и говорят «мертвая») все больше беспокоила ее и угнетала. Она бросила искать и пошла к машине. Обнаружила, что в ней не осталось ничего, кроме сиротливо валяющегося в багажнике рюкзака, который она повсюду таскала с собой. Подошла к воротам, толкнула их рукой. Они не поддались. Тогда она навалилась всем телом, ворота выгнулись немного наружу, но дальше дело не пошло, казалась, что с внешний стороны кто-то повесил большой замок.
Она села за руль. Поискала свой мобильник, но в кармашке водительской двери его не было — почему-то тоже забрали. Тогда она набрала Диму со стационарного телефона в машине — но ответил ей не он…
Закончив короткий разговор с Максимом, она некоторое время неподвижно сидела за рулем. С поляны доносилось мычание коров.
Она не хотела понимать «почему» с ней так поступили. Достаточно было осознавать «что» произошло. Нет, ее не обидели. Ее просто не поняли… разве могли быть ребята виноваты в том, что они ее не поняли?
Она припоминала, как жила-была до этого вот момента. Там, на родине, в Гомеле. Здесь, в Минске. Ей с избытком хватало хорошего, удивительного, радостного. Но слишком часто она сталкивалась с непониманием. Слишком часто компании, в которых она оказывалась, встречали ее в штыки. Она пыталась объясняться… Но она говорила так, как мыслила, и от этого непонимание лишь усиливалось. А когда она еще и поступала так, как говорила, то зона отчуждения между нею и другими ширилась еще быстрее.
Общество позволяло быть стройной, красивой, ездить на дорогой машине, до бесконечности включительно обмениваться мнениями о том, о сем. О чем судачат все и о чем талдычит телевизор. Но она никогда не знала, о чем там говорят по телевизору. Она не смотрела новости, не слушала радио и не читала газет — чувствовала, как все это давит на нее, и поэтому сознательно избегала пресса массовой информации.
Когда ей говорили: «Если ты отвергаешь «ящик» и газеты, то как же ты будешь в курсе того, что происходит в мире?». Она отвечала, что ничего принципиально нового на белом свете не происходит: все уже было и только повторяется. Какое ей дело до бесконечных встреч политиков, далеких войн на Ближнем Востоке и тайфуна на побережье Индийского океана? Ей важно то, что происходит в ее собственной жизни. То, что происходит вблизи нее. То, на что она может повлиять.
Ей говорили: «Ну хотя бы «Дискавери» или «Энимал Плэнет» можно же посмотреть — жуть как интересно!». Она отвечала, что не хочет наблюдать за тем, как путешествуют другие, — она хочет путешествовать сама. Если она захочет увидеть пустыню — пойдет по песку своими ногами. Если она захочет окунуться в подводный мир — она наденет акваланг и сама погрузится к рыбкам. Если она захочет покорить гору — совершит восхождение.
Ей говорили, что жизнь коротка, ты не успеешь побывать везде, где хочешь, а видеокамера легко переместит тебя в любой уголок планеты. Она отвечала, что не хочет смотреть на мир чужими глазами. Да и не нужно ей все-все-все подряд и без разбору. Но то, пусть и немногое, с чем она соприкоснется, должно быть настоящим, живым: мокрым, кричащим, сухим, острым, рычащим, ползущим, кусающимся, пушистым, зеленым, быстрым, ревущим, ядовитым, бегущим, пахнущим, длинным, горячим, воющим, коротким, влажным, летящим, цветущим, прыгающим, красным, мягким, сидящим, спящим, колючим, желтым, падающим, вьющимся, необъятным, синим… Каким угодно, но… настоящим! Ни на какие «жизнезаменители» она не согласна. Она хочет, и она будет жить сама — и никто не будет вместо нее.
Ей говорили, а что мешает тебе совмещать одно с другим? Смотреть телевизор, читать книжки и самой путешествовать? Дескать, зная больше, ты лучше поймешь то, что увидишь, с чем столкнешься. Она отвечала, что не знает, что такое «понимать». Если ты не можешь понять самого главного, — зачем ты живешь? — то какой смысл понимать второстепенное? Да и не понимать вовсе предлагалось ей — а знать. И знать как можно больше обо всем на свете, и даже помнить, откуда ты узнала то, что знаешь. Но ведь весь мир уже был частью ее: в библиотеках, энциклопедиях, бесчисленных сайтах в Интернете она хранила йоттабайты своих знаний и обращалась туда за ними по мере надобности. В то же время она сама была частью мира: умела слиться с шумом ветра, струями ливня, впитывать энергию лучей солнца или распыляться в утреннем тумане.
Она приняла решение.
Наташа села в машину, включила заднюю передачу. Парктроник обеспокоено запищал: бампер уперся в ворота. Она вдавила газ в пол. Колеса буксовали, поднимая грязную землю в воздух, но ворота не поддались. Она отъехала метра два вперед, остановилась. Опять включила заднюю передачу, нажала на педаль газа. Машина разогналась, послышался хруст бампера, ударившегося о ворота. Они распахнулись, машина выскочила наружу, проволока, обмотанная вокруг петель, разлетелась.
