– Ты не видела Тома? Не могу нигде найти его.

– Неудивительно в такой свалке. Не хочешь выпить чаю? – предложила, как всегда, практичная тетя Гарриет.

– Нет, – покачала головой Мэри, с жадностью посмотрев на чайник. – Лучше я сначала найду Тома. Он, наверное, скучает и ищет меня.

– Том то, Том это, – с нежной укоризной покачала головой тетя Гарриет, когда Мэри торопливо вышла в наполненную дымом комнату. – Вся ее жизнь вертится вокруг Тома.

– Ты, кажется, не очень одобряешь это.

– Нет, конечно, одобряю. В конце концов, он ее муж. Я бы гораздо больше беспокоилась, если бы она обращалась с ним, как Розалинда с Гарольдом. Просто Мэри начала волноваться из-за всякой ерунды и поэтому раньше времени старится.

– Для одного вечера с меня довольно. – Я поставила чашку. – Я возвращаюсь домой, хочу поспать. Ты едешь?

– Пока нет. Я останусь и помогу Филу все убрать. Поцеловав ее в щеку, я направилась к выходу. Фил как раз заканчивал играть, и последние ноты утонули в восторженных аплодисментах. Ни Мэри, ни Тома я не увидела. Открыв дверь, я с удовольствием вдохнула свежий вечерний воздух – как и для Нанетт, вечеринки для меня не были родной стихией.

– Вечер был темным, луна спряталась за плотной грядой облаков, из коттеджа позади меня накатывались волны шума, но они не мешали другим обитателям деревни. Коттедж Фила отстоял от Темплас-Уэй больше чем на милю и был отрезан от нее густым лесом, а единственным доступом к нему была узкая извилистая дорога, которую ночью деревья погружали в полную темноту. Я вывела свой «фиат», стоявший между «Даймлером» и спортивным автомобилем, включила передний свет и, потихоньку напевая, вырулила на дорогу.

В свете фар, как желтый призрак, появился огромный дуб, отмечавший первый из неожиданных поворотов дороги. Продолжая напевать, я обогнула поросший высокой зеленью холм. И вдруг, закричав, я круто вывернула руль и изо всей силы нажала на тормоз. Машина врезалась в дерево, я на короткое мгновение почувствовала удар, жгучую боль и давление на грудь и ноги, а потом потеряла сознание.

Ненадолго придя в себя, я увидела вокруг множество фар и услышала тихий повелительный голос, отдающий распоряжения. Я лежала на середине дороги, моя машина, нелепая груда искореженного металла, носом упиралась в дерево, а ее задние колеса торчали высоко в воздухе. Я повернула голову, стараясь в темноте разглядеть окружавшие меня фигуры, и вскрикнула от обжигающей боли.

– С тобой все в порядке, Дженнифер, – услышала я знакомый голос Фила. – С тобой все в порядке. Держись. – Его слезы капнули мне на лицо и смешались с густой не засохшей кровью.

Я смотрела мимо Фила на покрытое накидкой тело: голова была повернута под неестественным углом, и в темноте смутно белели светлые волосы. Рядом с этим телом я увидела душераздирающе маленький холмик под плащом, из-под которого высовывалась крохотная ручка, все еще сжимавшая разорванную коричневую книжку для автографов. Санитар «скорой помощи» осторожно понес меня в машину, и мучительная боль милосердно снова отправила меня в бессознательное состояние.

Я пролежала без сознания три дня, а когда наконец открыла глаза, услышала знакомые звуки и увидела обстановку больничной палаты, осунувшееся лицо тети Гарриет, которая сидела возле меня.

Ответ я знала уже до того, как хрипло задала вопрос:

– Нанетт? Сара?

Кивнув, она крепко сжала мне руку, и слезы потекли по ее ввалившимся щекам.

Когда по вызову тети Гарриет пришли доктор и сиделка, я невидящим взглядом смотрела вверх, в потолок. Боль в голове была ослепляющей, я чувствовала, что мое тело в гипсе от подмышек до бедер, но даже не поинтересовалась, какие у меня повреждения. Перед моими глазами стояли только веселое личико Сары, когда она спрашивала: «И это настоящие бриллианты?» – лицо Нанетт, когда она говорила о своем муже: «Это последнее расставание. Деньги ничего не стоят, если ради них нужно жить порознь», – и медленно переворачивающиеся на ночном ветерке листки записной книжки на залитой кровью дороге.

– О Боже, – закрывая глаза, прошептала я. – О Боже, Боже мой.

Окружающие не могли бы относиться ко мне лучше, работники больницы были сама доброта, тетя Гарриет и Фил почти не отходили от моей постели, а моя палата была наполнена цветами, которые Розалинда ежедневно присылала из Вест-Индии, где она снималась. Меня пришла навестить медсестра, с которой мы работали в Сент-Томасе, и даже полиция допрашивала меня на удивление мягко. Но все это не имело значения. Душой я была так же мертва, как Нанетт и Сара, и не могла ничего вспомнить.

В обвинении было записано: «причинение смерти в результате неосторожного управления автомобилем». Розалинда настояла на том, что она оплатит самого лучшего адвоката, которого можно купить за деньги, но меня это абсолютно не интересовало. Я вообще не хотела нанимать адвоката. Что он мог сделать? Я убила обеих. Ничто не вернет их обратно. И во всем виновата только я. Меня отпустили на поруки, и я осталась в больнице. Мое физическое состояние медленно улучшалось, а душевное – медленно ухудшалось.

Я прошла через судебную процедуру как зомби и запомнила только отрывочные слова своего поверенного: «Признает себя виновной… темная ночь… неосвещенная дорога… алкоголя в крови нет… все фары включены… ремень застегнут… жертвы в темных платьях…»

Я была на год лишена водительских прав и осуждена условно. Какие-то безликие люди говорили, что мне повезло, что я могу вернуться домой и все забыть, но я не хотела условного осуждения. Я хотела понести наказание, и если суд меня не наказал, то я сама себя наказала. Я не вернулась домой, а отправилась в клинику Ландау, не зная и не интересуясь, кто оплачивает мое длительное лечение там. Мужа Нанетт на суде не было, он приехал домой лишь на короткое время, чтобы похоронить любимую жену и ребенка, а потом сразу же вернулся в Америку, предоставив агенту продать «Белый коттедж», потому что боль воспоминаний была для него невыносима, и ферма старого Холлингса вскоре была продана какому-то приезжему из Лондона.

Проходили дни и недели, но я абсолютно ничего не сознавала, во мне не было никаких чувств, и мой мозг был не способен смириться с чудовищностью того, что я совершила. Я просто сидела в кресле и смотрела на тщательно ухоженный сад клиники – вероятно, тогда было лето. Через три месяца после поступления в клинику я уже стала узнавать доктора Макклура, своего психиатра. Начиная с того момента началось мое болезненное и переменчивое выздоровление, на которое потребовалось много времени. Прежде чем я наконец-то выписалась, прошло восемнадцать месяцев. Но меня не покидали ночные кошмары – пока я не встретила Джонатана.

Только официант неправильно произнес его фамилию: не Браун, а Краун. И хотя Нанетт называла мужа «Джон», его имя должно было звучать как Джо – ласковое сокращение имени Джонатан – а я всегда была для Джонатана Дженни Рен, и ничего больше – не мисс Дженнифер Харленд, которая стала причиной гибели его жены и ребенка.

Я лежала в спальне и смотрела в потолок, в комнате никого не было, только снизу доносился звук голосов. Как это сказала Нанетт? «Как жаль, что сегодня его здесь нет. Вы с ним нашли бы общий язык». Я вспомнила, как страстно мы целовались, а потом вспомнила его искаженное лицо и брошенные мне слова: «Грязная, лживая сука! Убийца!» Боль внутри меня стала почти невыносимой. Я медленно потянулась к своей сумочке, достала таблетки и механически проглотила одну, вторую, третью, четвертую… до тех пор, пока пузырек не опустел и рука безжизненно не опустилась на постель.