Но Тынянов написал роман о важнейшей проблеме общественной истории - о художнике и революции, о том, что капитуляция перед "роковой властью" убивает художника.

"Смерть Вазир-Мухтара" - это книга о Грибоедове и восстании декабристов и книга об интеллигенции и революции.

В книгах Тынянова ведется спор века нынешнего с веком минувшим, но писатель приветствует нынешний век не как Иосиф Флавий - перебежчик, а как человек, взвешивающий аргументы обеих сторон и полагающий, что он знает, на чьей стороне истина.

Изолированность от предшествующей и последующей истории "Смерти Вазир-Мухтара" и "Восковой персоны" была характерна для мышления Тынянова. Но в разные годы писатель не одинаково думал о связях различных эпох, и в других его произведениях явственна преемственность истории, веков, культур. У него нет отдельно прошлого, отдельно настоящего, будущего, но есть переход прошлого в настоящее, настоящего в будущее. Век сливается с веком. Граница эпох проведена не железом, а кистью по влажной бумаге.

Книги Тынянова - это книги об интеллигенции и революции, об интеллигенции и власти. О необходимости, вынужденности выстраданности и исторической бесспорности революции, о трагической судьбе человека в самовластном деспотическом, тираническом полицейском государстве. Поэтому в его книгах столько горя, тягчайших обстоятельств, выстраданности и так мало расположения или нерасположения духа исторических деятелей. Он хорошо знает, с какими надеждами связывается революция, что от нее ждут, когда она наступает. А наступает она тогда, когда государство съедает общество, когда, убежденное, что оно лучше всех, начинает палить в мелких соседей, когда попираются остатки гражданских свобод, когда неминуемый и нормальный конфликт общества и государства, не дающий государству разгуляться, пресекается государством, которое разгулялось, когда поэта из пророка превращают в аккомпаниатора государственной мудрости, когда его убивают. Тынянов понимает, что в России было ровно столько революций, сколько могло быть, но было их в прошлом слишком мало, что только революция - бьющееся сердце истории - может прогнать по сосудам времени кровь.

Рассказывая о событии, почерпнутом из исторического источника, Тынянов часто подозревает сомнительность события и ненадежность источника, но сомневается не в возможности узнать из истории истину, а в концепциях, на которых строится историческая наука. В реальной истории Тынянов пока как будто не сомневается, так же как, вероятно, не сомневается в том, что может существовать научная историография.

Но в то же время можно ли говорить хотя бы об относительной правильности исторического воспроизведения, если участники событий воспринимают происходящее самым искаженным образом?

За триста двадцать лет до того, как Ю. Н. Тынянов написал рассказ "Подпоручик Киже", был проделан такой опыт.

Знаменитый английский политический деятель, завоеватель, авантюрист, поэт и историк сэр Вальтер Рали из окна своей камеры в Тауэре увидел драку.

Драка завязалась именно в те минуты, когда сэр Рали дописывал последние строки второго тома "Всемирной истории".

Он видел, как сначала дрались двое, потом к ним присоединилось еще четверо, потом еще один, и еще один, и еще двенадцать.

Вокруг свалки образовалось кольцо заинтересованных лиц. Она кипела и вспучивалась, как суп в оловянной миске.

Свалка каталась по тюремному двору, затем стала постепенно разваливаться, на краях ее появились отпавшие человеческие фигуры.

Постучав, в камеру почтенного историка вошел из соседней камеры пожилой пират.

- Сэр, - сказал почтенный историк, - какая замечательная драка. Не правда ли, сэр?

- Не нахожу, сэр, - с оттенком едва заметного пренебрежения ответил пират. - Замечательные драки бывают только в Мертиртидфилской тюрьме, графство Гломорген. Извиняюсь.

- Но, сэр, - возразил несколько уязвленный сэр Рали, - двадцать человек участвовало в драке, о которой вы отзываетесь, как мне показалось, с оттенком едва заметного пренебрежения.

- Но, сэр, вы склонны к неуместным преувеличениям, - прервал почтенный пират. - Шесть человек вы пытаетесь всучить за двадцать.

- Но, сэр, - с живостью возразил бывший фаворит ее величества, некогда владевший в Ирландии сорока тысячами акров, - благодарю создателя, я еще умею сложить два с четырьмя, с одним, и еще с одним, и еще с двенадцатью.

- Два да три, да один, и весь счет, - перебил почтенного авантюриста почтенный пират. - Но откуда же еще четырнадцать? Благодарю создателя, я не хуже любого школяра из Итона умею считать до шести.

- Но, сэр, я дрался под знаменами Колиньи! Я хорошо знаю, что если два сложить с четырьмя да прибавить к полученной сумме единицу и еще прибавить один и двенадцать, то получится как раз...

Пожилой пират, которому в свое время отважные моряки флота ее величества в многодневном кровопролитном бою отрубили верхнюю половину головы, захохотал.

- Сэр! - вскричал Вальтер Рали, завоеватель, авантюрист, поэт и историк. - Если люди, в одни и те же минуты наблюдавшие за одним и тем же событием, могут столь решительно разойтись в рассказе о нем, то чего же стоит рассказ историка о событиях, происшедших за тысячелетие до него?!

С этими словами почтенный историк схватил рукопись второго тома "Всемирной истории", в котором осталась лишь недописанная строка, и со стоном бросил ее в камин.

За время, прошедшее между только что приведенным эпизодом и рассказом "Подпоручик Киже", подобные явления повторялись неоднократно.

В связи с этим не следует удивляться тому, что герои рассказа Тынянова ведут такой разговор:

"- Дяденька, а кто у нас императором?

- Павел Петрович, дура, - ответил испуганно старик.

- А ты его видал?

- Видел, - буркнул старик, - и ты увидишь...

Прошло минут десять.

- А ты пошто спрашиваешь? - вдруг спросил старик молодого.

- А я не знаю, - охотно ответил молодой, - говорят, говорят: император, а кто такой - неизвестно. Может, только говорят...

- Дура, - сказал старик и покосился по сторонам, - молчи, дура деревенская.

Прошло еще десять минут...

- Он есть, - сказал вдруг старик на ухо молодому,- только он подмененный".

Перед этим рассказано о деревянной кобыле, на которой секут не имеющего фигуры разжалованного подпоручика, о приказе, в котором перепуганный писарь написал по ошибке вместо "Подпоручики же..." "Подпоручик Киже", а живого поручика записал в мертвые, о двух солдатах, ведущих в Сибирь пустое пространство, которое в бумаге именуется "арестант секретный и фигуры не имеет". Он есть - император, есть кобыла, отполированная другими подпоручиками, и есть приказ. Вещи и события реальны. Но реальны они одинаково: человек и описка. Описка может стать человеком, человек - опиской. Более того, описка оказывается реальнее человека, и в конце концов его судьба определяется опиской.

Тынянов смещает привычные соотношения вещей и возвращает их к соотношениям того времени, когда они существовали. Мы воспринимаем эти соотношения как смещенные, потому что прошло полтора столетия о тех пор, как они были нормой. Эти соотношения в каждую эпоху оказываются своими. Тынянов берет из истории не только факт, но и отношение к нему. Факт вынимается из истории, как пересаживаемое дерево - с землей, в которой оно росло. Достоверность написанного связана с тем, что писатель передает естественное отношение к факту его современников. Поэтому одно и то же или сходное событие в разные эпохи выглядит по-разному. Действие "Подпоручика Киже" совершается в павловскую эпоху, и приказ приобретает значение решающее. В борьбе с человеком приказ оказывается победителем.

В "Кюхле", через двадцать пять лет после смерти Павла, также происходит столкновение человека с официальной бумагой, и официальная бумага терпит поражение. К санкт-петербургскому полицеймейстеру приводят молодого человека, по приметам, перечисленным в официальном документе, похожего на бежавшего Кюхельбекера. Молодой человек говорит, что он не Кюхельбекер, ему не верят и для опознания вызывают другого человека. Другой человек не признает в пойманном Кюхельбекера. Мнимого Кюхельбекера отпускают. Выясняется, что произошла ошибка. Через двадцать пять лет после смерти Павла ошибка приобретает право на существование, она признается. Допускается, что человек и официальная бумага могут разойтись. Преимущественное право на решение, что истинно, а что ложно, остается за человеком.