И знают ли почетные караулы, расставленные у Тифлиса для отдания последних почестей телу Грибоедова, медленно движущемуся к Тифлису, знают ли они, кого они встречают?"

И мертвый Вазир-Мухтар медленно плывет на волах в ящике между двумя мешками соломы.

"Вазир-Мухтар продолжал существовать..."

"Вазир-Мухтар существовал..."

"Вазир-Мухтар существовал.

В городе Тебризе сидела Нина и ждала письма...

Фаддей Булгарин, склоняясь над корректурою "Пчелы", правил: "...благополучно прибыв в город Тегеран, имел торжественную аудиенцию у его величества..."

"Грибоедов существовал".

"Имя Вазир-Мухтара ползло по дорогам, скакало на чапарских лошадях, подвигалось к Тебризу, плескало восстанием у ворот Грузии.

Вазир-Мухтар существовал".

Медленно плывет по мертвым дорогам мертвый Вазир-Мухтар. И получает в пути выговоры от начальства.

"А Вазир-Мухтар... полз, тащился на арбах, на перекладных по всем дорогам Российской империи.

А дороги были дурные, холодные, мерзлые, нищих было много, проходили по дорогам обтрепанные войска. А он не унывал, все ковылял, подпрыгивая на курьерских, перекладных, в почтовых колясках. Фигурировал в донесениях.

А Петербург и Москва были заняты своими делами и вовсе не ждали его.

А он все-таки вполз нежданным гостем и в Петербург и в Москву. И там строго был распечен графом Нессельродом Вазир-Мухтар. И опять превратился в Грибоедова, в Александра Сергеевича, в Александра".

"Так получили строгий выговор генерал Паскевич и полномочный министр Грибоедов. Карьера Вазир-Мухтара была испорчена".

"А Вазир-Мухтар, после выговора, притих, стал неслышен".

Мертвый, несуществующий человек продолжает свое существование, свое движение в машине, именуемой государством.

В "Подпоручике Киже", написанном в то же время, что и "Вазир-Мухтар", это движение в машине, именуемой государством, развернуло сюжет и превратило случай в характернейшую закономерность.

И снова в Тейран едет Вазир-Мухтар, только другой: "граф Симонич, старый, подслеповатый генерал на пенсионе, был извлечен из отставки и назначен Вазир-Мухтаром". А из Тейрана в тахтреване везут ящик. В ящике Вазир-Мухтар. И снова уже другой поэт - Пушкин - спешит на Кавказ из России. И думает он: "Могучие обстоятельства... Поручим себя провидению". И это написано так, будто другой поэт повторит судьбу своего погубленного собрата. И написано это как вечный великий эпос, как Библия. И все, что случилось в романе, будет случаться всегда...

Тынянов строит роман, как алгебраическую формулу, в которую вместо букв можно подставить любое значение - любые цифры, яблоки, поезда, бассейны или другого человека. Но всегда ли бывает так, только так, или так писать можно было только о Грибоедове, частный случай которого, его эмпирическое, арифметическое значение Тынянов превращает в абсолютную формулу исторического процесса? "Все повторяется,- думает писатель.- Ветер возвращается на круги своя". Это торжественно и безнадежно, как Екклезиаст...

Грибоедов изображен в романе не только как исторический деятель, не только как человек в истории, даже такой, в которой начали осуществляться самые плохие ожидания, но главным образом как общечеловеческое, внеисторическое начало, как категория. Необычайная значительность романа именно в том, что частный, единичный случай превращен в широкое обобщение. И этот случай нужен как один из двух возможных вариантов в решении проблемы интеллигенции и революции.

Создавая роман о дипломате, Тынянов использовал все преимущества, которые давала эта профессия для его концепции Грибоедова.

О дипломатах у Тынянова сказано: "Отъединенные, отпавшие от людей в экстерритори-альных... дворцах, они выработали особые приемы поведения".

Отъединенный, отпавший. Желтая персидская пустыня... Зеленая русская пустыня... Грибоедов. Грибоедов в пустыне.

Его действия уходят из реальных обстоятельств времени и превращаются в знаки вещей - бесконечных и внеисторичных. "Дипломаты экстерриториальны, оторваны. Поэтому каждое вседневное человеческое действие превращается в особый обряд. Обыкновенный обед вырос у них до безобразных размеров Обеда".

Тынянов ищет стилистический эквивалент материалу и строит книгу о дипломате по законам его деятельности.

Роман построен как дипломатическая комбинация.

Дипломатическая комбинация построена так:

"Как африканские туземцы, в начале XIX века добывавшие яд, который они называли "кока", и опьянявшиеся им, шагали в бреду через щепочки, потому что они казались им бревнами, - так дипломаты поднимали в своих бокалах не портвейн или мадеру, а Пруссию или Испанию".

Главная дипломатическая комбинация романа заключается в том, что герои его притворяются обыкновенными людьми, а на самом деле они несут миссию всечеловеческого обобщения, что обыкновенные действия, понятные всем людям, на самом деле таят в себе глубокий, невидимый для всех людей смысл, что эти действия и являются настоящими, но они скрыты и многозначительны, что люди, поднимающие в своих бокалах портвейн или мадеру, на самом деле поднимают судьбы времени и России, и в бокалах их не вино, а кровь повешенных и сосланных и его, Грибоедова, кровь. Главная комбинация романа - это его многозначительность и спрятанность под обыкновенными вещами судеб людей, государств и эпох.

Тынянов сам показывает способ, которым он пользуется для превращения простого факта в многозначительный, имеющий особое значение. Проходя вечером мимо дома, в котором пишет Нина, Грибоедов заглядывает в освещенное окно. "Там мелькали иногда: лоб, волосы, видны были движущиеся руки, но всего лица, всей фигуры не было видно... То, что было в комнате, внутри, простою фразою: "Дай мне, Дашенька, ту книгу!" или: "Мне надоело, Дашенька, мое платье", то здесь, в обрывках и со стороны, получало особое значение" (курсив мой. - А. Б.).

"Один дипломат сказал: все настоящие бедствия рождаются из боязни мнимых".

В романе Тынянова настоящие бедствия рождаются из боязни мнимых.

Настоящим бедствием оказывается то, что служение Грибоедова родине присваивается самодержавной монархией. Настоящие бедствия - это бесплодие, умирание. Это путь от "былых страстей" к "холодному лику", Эти настоящие бедствия в романе рождаются из боязни мнимых: из боязни показаться смешным своей верностью "иллюзиям".

О Грибоедове-писателе в романе не говорится почти ничего. Грибоедов в романе - дипломат. То, как говорится о его писательстве, и еще больше, как умалчивается, очень похоже на то, что в доме повешенного не говорят о веревке. Об этом нельзя говорить. Когда заговаривают, он бледнеет. Он попробовал и отдернул руку: "Грузинская ночь", трагедия, ямбы... "Пушкин промолчал..." Потом сказал: "Завидую вам". Крылов заснул, слушая трагедию: "...ничего но сказал Крылов, уронивший отечную голову на грудь". "Высокая, высокая трагедия..." - сказал Булгарин. И как-то вдруг стало ясно, что она не нужна.

Сначала он борется с этим. Он успокаивает себя: "Трагедия была прекрасна". Потом через три страницы оказываемся: "Трагедия была дурна".

А незадолго до того, как решено, что трагедия прекрасна, Тынянов пишет несколько как будто бы непритязательных строк. Но в "Смерти Вазир-Мухтара" непритязательных строк нет. В романс стиховеда Тынянова, как в стихе, учтено все. Писатель извлекает из слова разнообразные обертоны значений. Для того чтобы не сказать сразу всего, а только заставить насторожиться, он в ответственных местах перекрывает главную тему побочной, начиная ее словом, которое в первое мгновение, по инерции восприятия, в интонации первой темы воспринимается как относящееся к главной, а не побочной теме. Таким образом, главная тема оказывается окрашенной свойствами побочной. Сделано это так:

"Трагедию он, во всяком случае, докончит и напечатает. Но вот какова она? Нужны переделки.

Что-то пустовата (курсив мой. - А. Б.) его квартира и холодна. Сашка тоже не топит.