Недостойное поведение декабристов на следствии нельзя объяснить только страхом. Среди них было много людей, ходивших, не сгибаясь, под ядрами, и людей, стоявших под пистолетным дулом на дуэлях, и людей, хорошо знавших, с какими опасностями связано дело, на которое они шли.

Поведение декабристов во время следствия и суда необходимо оценивать в связи с тем, что всегда политический процесс соотнесен со страной, с отношением общества к нему. Одиночество и изолированность декабристов, которым следствие и суд старательно внушали мысль о враждебности к ним страны, общественного мнения, обезоружили их и заставили усомниться в своей правоте. Для политического преступника, который идет на нарушение закона не для своей выгоды, а во имя других, уверенность в ненужности его дела другим равна признанию бессмысленности этого дела. И во всех последующих за декабристским процессах люди, горевшие отвагой, когда были уверены в необходимости своего дела, становились жалкими, мелкими и ничтожными трусами, поведение которых десятилетиями невозможно было разгадать не только потому и не главным образом потому, что к ним были применены строжайшие запрещенные законом методы ведения следствия, но потому, что вокруг дела, которому они отдавали жизнь, и вокруг них самих была создана атмосфера всеобщей враждебности к их делу и к ним самим. Таким способом внушалось, что дело, которому они отдали жизнь, бессмысленно и ненужно.

Тынянов не написал в романе тюрьму, следствие, допросы, казнь. Многие из говоривших о творчестве писателя отмечают это обстоятельство с уважением и похвалой. Хвалят за то, что автор не соблазнился дешевыми Эффектами, хотя трудно понять, почему именно тюрьма, следствие, допросы должны обязательно тянуть писателя на дешевые эффекты. Как будто нет других, еще более соблазнительных вещей. Критик Ю. Андреев, например, считает, что отсутствие тюрьмы связано прямо-таки с "общим замыслом". Он пишет: "С большим тактом рисует Тынянов жизнь Кюхельбекера в тюремном заключении и на поселении; ради общего замысла он отказывается от эффектнейших описаний. Глубочайшего трагизма полна судьба Кюхельбекера после 1825 года, но Тынянов избегал душераздирающих эффектов: описание последних лет жизни Кюхельбекера занимает у него в книге не много страниц; эти страницы подчеркивают трагизм судьбы декабристского движения, но не снимают общего оптимистического звучания произведения"*.

* Ю. А. А н д р е е в. Русский советский исторический роман. 20-30-е годы. Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом). М. - Л., Издательство Академии наук СССР, 1962, стр. 19-20.

Советские критики, как и все советские люди, конечно, предпочитают "общее оптимистическое звучание", а не тюрьму, ссылку и каторгу. И в этом они совершенно правы. Но ведь это не всегда удается. В самом деле, как быть критику, если он пишет не о Тынянове, а, скажем, об Ольге Форш? В работе об Ольге Форш он с одобрением должен сказать, что в романе "Одеты камнем" автор смело коснулся такого вопроса, как тюрьма и т. д.?

Тынянов не коснулся такого вопроса, как тюрьма и т. д., потому что его герой, Кюхля, и многие другие декабристы вели себя не так, как мы представляем себе поведение положительных героев.

Но Тынянов полагает, что человеческую слабость не следует принимать во внимание, если ее приходится сравнивать со значением дела для истории. (Я не настаиваю на том, что Тынянов всегда прав.) Поэтому он предпочитает вообще почти ничего не писать о человеческой слабости и единственное упоминание о следствии связывает с бредом героя:

"Он просыпался, дергаясь всем телом, от воображаемого стука (их будили в Петропавлов-ской крепости резким стуком, но нескольку раз в ночь, - чтобы они не спали). Он снова стоял в очной ставке с Jeannot, с Пущиным, старым другом, и, плача, клянясь, говорил, что это Пущин сказал ему:

- Ссади Мишеля.

И снова Пущин, с сожалением глядя на сумасшедшее лицо Кюхли, качал отрицательно головой".

Это ночью, в бреду. И на этом строится параллелизм: следствие - бред.

Литераторы, обер-полицеймейстеры, министры, губернаторы, приставы, унтеры описывают приметы, опознают, ловят, судят людей 20-х годов.

Так начинается новая эпоха русской истории. Но герой Тынянова, в сущности, уже отношения к ней не имеет. Тынянов выводит своего героя из пространства, где действуют законы новой эпохи, он отделяет своего героя от эпохи крепостной стеной, его герой живет в прошедшем времени: "Время для него остановилось". В России действует новая история, которая губит другого тыняновского героя - Грибоедова, а в Сибири живет человек, только попавший в Сибирь по этим новым законам, но живущий по старым.

Главным событием в истории декабризма было восстание на Петровской площади, и поэтому естественно, что большинство писателей, обращавшихся к этой эпохе, рассказали именно о восстании. А так как восстание было поднято Северным обществом, то история декабризма оказалась по преимуществу историей Северного общества. Петербург был не только центром империи, но и центром петербургского периода русской истории. Поэтому великие события двух столетий жизни государства Закономерно связаны именно с Петербургом. Декабризм, изолированный от народа, не был изолирован от общественной жизни страны. Он был широким социально-политическим движением, и его история не исчерпывается ни деятельностью петербургских революционеров, ни разгромом на Петровской площади. Поэтому наиболее значительные советские писатели, писавшие о декабризме,- Ю. Тынянов и О. Форш - широко раздвигают границы движения.

Тынянов придавал большое значение роли Южного общества, во главе которого стояли наиболее радикальные вожди декабризма - Пестель и Муравьев-Апостол. Тема Южного общества появляется у Тынянова сразу же после "Кюхли" - в "Вазир-Мухтаре", и событиям на юге посвящен написанный семь лет спустя после первого романа рассказ "Черниговский полк ждет".

Несмотря на то что рассказ по своему материалу как бы дополняет роман, связи его с романом исчерпываются тем, что и тот и другой написаны о декабристах. Это произошло потому, что в романе главным была история, вызвавшая восстание, а в рассказе - натянутые отношения между злыми офицерами и добрыми. Восстание полка, задуманное и подготовленное до петербургского поражения, как один из этапов военной революции, превратилось в вспыхнувший из-за недовольства начальством случайный бунт, возглавленный нервными офицерами. Восстание полка с декабризмом не связано, оно связано с декабризмом только именами участников, и поэтому иногда кажется, что все произошло не по исторической необходимости, не из-за реально сложившихся обстоятельств декабрьской поры, а благодаря случайности - дурного характера командира. Восстание Черниговского полка у Тынянова оказалось вне программы декабристов, вне истории русского освободительного движения и вне календаря землетрясений европейских.

При всем этом дурной характер командира, нервные офицеры, зимние дороги, заснеженный город и само восстание Черниговского полка написаны со сдержанным великолепием летописного эпоса. Может быть, заблуждения писателя менее важны, чем его искусство? Может быть, искусство исправляет заблуждения? Может быть, заблуждения, концепции и доктрины умирают быстро, а искусство живет долго и поэтому мы с восхищением читаем книги, которым верим, не веря тому, в чем хотел убедить нас человек, который их написал?

Через двадцать один год после рассказа Тынянова появилась повесть О. Форш "Первенцы свободы", в которой Южное общество показано не как дополнение к петербургскому декабризму, а как мозг и внутренний двигатель движения. Писательница использовала опыт тыняновского рассказа, но опровергла его случайность и замкнутость.

Выведение декабризма из узкого круга военного заговора и было поводом создания повести. Писательница не преуменьшает изолированность декабризма от народа, но противопоставляет замкнутости тыняновского рассказа связь декабризма с широким общественно-политическим движением России. Методом "Кюхли" Форш опровергает метод "Черниговского полка". Ее повесть как бы южный вариант тыняновского романа.