Тынянов создал роман об интеллигенции и революции, о "горючем песке дворянской интеллигенции", о том, почему в середине 20-х годов прошлого века в Российской самодержавной империи интеллигенции нужна была революция. Народ в романе изображен не для того, чтобы показать, зачем ему революция, а для того, чтобы показать, для чего он нужен революции и почему революция погибает, когда пытаются обойтись без него.
Петербургские офицеры и поэты, вышедшие с оружием на Петровскую площадь, не были связаны с народом, и автор романа это хорошо помнит. Тынянов не поправляет мировоззрение героя, но использует исторически сложившееся положение, при котором его герои стоят особняком, для того чтобы показать причины их гибели.
"Кюхля" оказался одним из лучших исторических романов русской литературы, потому что архитектура истории в нем не перестроена, не реставрирована, не модернизирована, но правильно освещена человеком, который хорошо знал, что произошло за сто лет, прошедших после восстания.
Столетний исторический опыт писателя выделил в событии самое существенное, и это оказало решающее влияние на отбор материала. В романе убрано все, что могло бы осложнить его главную линию.
Главное же в романе - это нормальный, то есть протестующий против социальной несправедливости, умный и честный человек, который, увидев ложь и насилие, бушующие окрест, не стал сокрушенно покачивать головой и не побежал за оруженосцами и запевалами режима, а написал стихи против гнусной власти, взял пистолет и пошел против лжи и насилия.
Чистота главной линии романа была связана с умением освободить явление от условностей, случайностей, от всего, чем так хорошо умеют люди декорировать историю, когда приходится приспосабливать ее для своих надобностей.
Простота раннего Тынянова не исключала сложности событий и душевных движений. Она была тщательно и обдуманно сделана. Удача состояла в том, что писатель смог создать непрерывную линию событии, что дало возможность решительно выделить мотивировки, занявшие перерывы между поступками действующих лиц.
Роман начинается с детства героя и кончается его смертью. Перед читателем проходит вся жизнь человека, и его поступки выводятся из характера и обстоятельств. Характер складывается из отдельных черт, и каждая главка (особенно в начале книги) сделана для выявления той или другой черты: 1. Чувствительность и верность. 2. Наблюдательность. 3. Рассеянность и т. д. Это еще очень наивно, но в приеме есть то, что сделает роман столь конструктивно устойчивым: непрерывная линия развития поступков и мотивировок. Здесь намечено все, что сделает герой в будущем. В дальнейшем Тынянов уйдет от этого приема. Он откажется от мотивировок биографического порядка, ослабит влияние реальных обстоятельств на судьбу героя и воссоздаст трагичность и сложность путей русской истории. Но в первом романе Тынянов не перекладывает на историю вину руководителей восстания. Он знает, что восстание погибло, потому что превратилось в плохо организованную военную операцию, его губит не рок, а бездейственность, нерешительность, измена и неопределенные связи с народом.
Раньше, чем начать рассказ о восстании, Тынянов говорит о том, что думал и чувствовал его герой в этот день, и описание человека служит как бы эпиграфом к историческому событию. "С утра легкое и свободное безумие вошло в Вильгельма... Каждый мускул был частью какого-то целого, центр которого был вне Вильгельма. Он двигался как бы по произволу какой-то страшной и сладостной власти, и каждый шаг, каждое движение его, которые со стороны казались смешными и странными, были не его движениями, он за них не отвечал".
Восстание в романе движется так же "по произволу какой-то страшной и сладостной власти", и этот произвол связан с выполнением метафор математика дяди Флери "голова - сердце" и "тело", которое является обязательным условием победы. Отсутствие "головы" и самостоятельное существование "тела" приводят восстание к гибели.
Но следом за Кюхельбекером описан Рылеев, и это описание тоже эпиграф к восстанию и в эпиграфе - приговор: "Нити бунта, которые ночью еще, казалось, были в горячей руке Рылеева, теперь ускользали, приобретали независимую от воли его, и Пущина, и всех силу... и люди, собравшиеся этим утром в рылеевской комнате, походили на путешественников, которым осталось всего каких-нибудь пять минут до отбытия в неизвестную страну, из нее же вряд ли есть возврат..."
Произвол и предрешенность соединились, и восстание вырывается из рук людей, которые подготавливали его. Происходит странное превращение: теперь к событиям на площади серьезно относится только правительство, которое взвешивает возможности сторон и стреляет картечью. Декабристы же заранее знают, что судьба их решена, и ждут, когда в них будут стрелять. Восстание идет под "похоронный стук барабана". Люди, совершающие его, Знают, что гибель предрешена.
Тема предрешенности начинается одновременно с темой восстания. На площадь идут люди, которые говорят:
"- ...полная бездеятельность! Никто ничего не знает, никто ни о чем не заботится.
- ...Ни установленного плана, ни мер никаких не принято, членов в Петербурге мало.
- Боже, у нас ведь совсем нет сил...
- Мы на смерть обречены...
- Ножны изломаны. Сабли спрятать нельзя, умирать все равно".
День восстания Кюхельбекер начинает с того, что, как солдат, по старинному обычаю надевает чистое белье. Чистое белье солдат надевает перед боем на случай, если убьют или ранят. Кюхельбекер тоже хорошо знает, что могут убить или ранить. Но, кроме того, он надевает черный фрак, новую шинель и круглую шляпу. Как будто он идет на праздник.
Вводится тема необходимости "кончить какие-то расчеты". Тема не уходит еще в предчувствие гибели, потому что сразу же после того, как сказано, что "надо было кончить какие-то расчеты", герой подумал: "Распорядиться рукописями. Еще пропадут..." Заканчивается фраза тревожным предположением: "...в случае... (И он не захотел додумывать - в каком случае.)" Тревожная нота усиливается: "Семен, ты сегодня меня не жди. Ты в случае, если что обо мне услышишь, не пугайся". Тревога стремительно нарастает. Мелькает Каховский, смотрит на Вильгельма и - не узнает. Все крайне напряжено, "...сейчас все может рассыпаться, вывалиться из рук". А через четыре страницы эта фраза, произнесенная как предположение, произносится как уже происходящее: "все рассыпается, валится из рук". И когда все рассыпалось и вывалилось из рук, все стало бессмысленно и нелепо, все непоправимо испорчено и просто нужно что-то делать, он бессмысленно стреляет в великого князя из пистолета.
История пистолета, давшего три осечки, рассказана подробно, с двумя пейзажами, коллизией и обстоятельным описанием самого оружия. Эта выделенность его нужна для "нелепости", "судьбы" и завершения темы предрешенности. Тема предрешенности заканчивается так: "Милый, всем умирать".
Безумие, нелепость, трусость, измена съедают восстание. Люди, годами ждавшие этого дня, топчутся на месте или бессмысленно мечутся по городу.
Вот что делает в этот день Рылеев.
"...Рылеев стоял у окна и смотрел на черную ограду канала, как тот капитан, который чутьем в этом молчании уже определил исход".
Безразлично, зная, что от этого уже ничего не изменится, он посылает Кюхельбекера в Экипаж:
"...Рылеев оторвался от окна и махнул рукой:
- Поезжай в Экипаж".
Потом он показан на площади в самый разгар восстания:
"Рылеев - он не мог вынести шума... и ушел с площади, опустив голову".
Больше в этот день Рылеев не сделал ничего.
"Трубецкой и вовсе протоптался где-то у Главного штаба". "Он либо изменник, либо трус". Во время восстания Трубецкого неоднократно вспоминают, но появляется он только один раз, и видят его не восставшие, а Николай: "У самого угла Николай заметил странного человека в мундире Генерального штаба, который стоял в стороне от толпы, а завидя Николая, круто повернулся. По сутулой спине Николай признал его. "Полковник Трубецкой... Странно".
