Начиная с 1960 года редкий месяц проходил без выезда Хрущева за границу. Он объездил почти весь мир. Потом, во время снятия, взбунтовавшиеся соратники назовут подсчитанную цифру — сорок раз. Столько же побывал за рубежом Горбачев. Но последний генсек — за шесть лет своего секретарства. А Хрущев — за неполные четыре года. Только в 1964 году к октябрю он находился в поездках 150 дней…

Запад поражался размаху, с которым обставлялись зарубежные визиты советского лидера. Он брал с собой неисчислимую свиту — советников, переводчиков, шифровальщиков, стенографистов, связистов, шоферов, телохранителей. Но почти никогда не прислушивался к мнению экспертов — дипломатов и работников спецслужб. Это был лидер, который все хотел делать и решать сам. Его энергия была потрясающей, он изумлял всех своей работоспособностью. Чем только он не увлекался: кукурузой и гидропоникой, «воспитанием» интеллигенции и космосом, массовым строительством пятиэтажек и бесконечной критикой Сталина. Потом пришел черед вопросам международным, которым он, войдя во вкус, начал уделять внимания больше, чем внутренним. И сгорел на этом. Горбачев по сути повторил его ошибку, только ошибка последнего генсека обернулась куда более катастрофическими последствиями.

Демонстрируя нежелание слушать подсказки и советы, Хрущев, несомненно, являл собой образец сильной личности. Но здесь его подстерегала опасность некомпетентности и крупных просчетов. О них ему напомнят соратники при снятии в октябре 1964 года — зачем было строить стадион в Джакарте на сто тысяч зрителей, отель в Рангуне, исследовательский атомный центр в Гане, спортивный комплекс в Мали? За десять лет хрущевского секретарства СССР построил в разных странах около шести тысяч предприятий, но многомиллиардные затраты на них пошли впустую из-за того, что нас попросили убраться из этих стран. Кто виноват? Хрущев с его непродуманными, непросчитанными решениями, постоянно обрывавший советников и экспертов, не умевший их слушать.

Но и они хороши! Никто из них, видя некомпетентность новичка во внешнеполитических вопросах, не подал в знак протеста в отставку. Угодливо внимали каждому его слову, стремглав бежали выполнять любое, самое поверхностное решение. Тот же Громыко на борту «Балтики» ужасался, но молчал, наблюдая, как в который раз перекраивается речь советского лидера на XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Хрущев не был бы Хрущевым, если бы не перекроил окончательно отточенную во время плавания на «Балтике» и одобренную им лично двухчасовую с «хвостиком» речь прямо на трибуне ООН. Оцепеневший Громыко ощутил новый прилив ужаса и стыда, когда вместо утвержденного на «Балтике» текста услышал хрущевские импровизации. Вот только один пассаж, касающийся решения США, объявленного американским президентом на пленарном заседании ООН, о помощи голодающим:

— Мы бы только это приветствовали, потому что столько богатств награблено Соединенными Штатами Америки в странах, которые сейчас голодают, что было бы справедливо хотя бы немножко из награбленного вернуть тем, кому эти богатства по праву принадлежат. Но сумма в 100 миллионов долларов — очень маленькая. Если эту сумму разделить поровну на всех голодающих, то и на завтрак одному голодающему не хватит в день. Получается шуму много, а выеденного яйца не стоит…

Что предшествовало инциденту

Белоснежный турбоэлектроход «Балтика», совершив многодневное плавание, пришвартовался к американскому берегу 19 сентября 1960 года. В США Хрущев пробыл почти месяц — до 13 октября.

Это был своеобразный агитрейс — по типу тех, что практиковались внутри страны в годы становления советской власти. Конечно, с поправкой на заграницу. Только в ООН Хрущев выступил не менее десяти раз. Дипломатия советского лидера, разумеется, была сугубо большевистской, воинственно — агрессивной, хотя, как отмечают исследователи, Хрущев все свои нападки на «империалистическую политику» вел с позиций сохранения мира.

Одним из главных в ту пору был германский вопрос. Западная Европа и США по-прежнему не признавали ГДР. Хрущев и Эйзенхауэр, встретившись в Женеве в 1955 году, обсуждали эту проблему, но соглашения достичь не удалось. Хотя американский президент дал понять советскому лидеру: США не заинтересованы в воссоединении ГДР и ФРГ, поскольку это означало бы восстановление мощной Германии с непредсказуемой в будущем политикой.

В сентябре 1959 года состоялся первый в истории отношений между двумя великими державами визит Хрущева в США. Летели на самолете ТУ-114, в то время самом большом в мире. Машина была новая, и в первый рейс с Хрущевым полетел один из ее создателей, авиаконструктор Алексей Андреевич Туполев. Его отец, Андрей Николаевич, провожая делегацию, сказал Хрущеву: «Не волнуйся, Никита Сергеевич, за новую машину, я тебе в виде заложника сына отдаю. Знал бы, что дело ненадежное, полетел бы сам».

Ни один гражданский аэродром Вашингтона не смог принять советского воздушного исполина. Пришлось садиться на военный. Но и тут аэродромной службе предстояла работа — надо было спешно надстраивать трап для пассажиров, еще десяток ступенек из алюминия. Хрущев горд, как никогда: знайте наших!

До Хрущева ни один советский руководитель не сталкивался с проблемой, которая, будучи протокольной, тем не менее имела скорее политический, престижный характер. По международным нормам Хрущев не подпадал под понятие главы государства. Он был председателем Совета Министров и, следовательно, процедура встречи планировалась на порядок ниже. Хрущев не соглашался. Он требовал, чтобы его принимали как главу государства. Ему чудилось, что под предлогом протокольных тонкостей американцы хотят поставить его «на место» и тем самым продемонстрировать миру свое превосходство над СССР, подчеркнуть, что они не признают политического паритета с Москвой. После долгих консультаций американская сторона согласилась на условия Хрущева, чему он был по-детски рад.

Встречали его действительно по высшему разряду. Хрущев проехал всю Америку — с запада на восток и обратно. Поездка по стране была скорее ознакомительной, но в беседах с Эйзенхауэром обсуждалась все та же германская проблема, советско-американские отношения, сокращение вооружений. Главы государств прощупывали позиции друг друга. В летней резиденции Эйзенхауэра Кемп-Дэвиде состоялся непротокольный разговор. Вспоминали недавнюю Вторую мировую войну, знаменитые сражения.

— Вдруг Эйзенхауэр спросил Хрущева, — рассказывал зять Никиты Сергеевича Аджубей, — каким образом советское правительство регулирует выделение средств на военные цели. «А вы как, господин президент?» — поинтересовался в свою очередь Никита Сергеевич. Эйзенхауэр развел руками, прихлопнул по коленке: «Прибегают ко мне наши военные, расписывают, какие у русских потрясающие военные достижения, и тут же требуют денег — не можем же мы отстать от Советов!» — «Вот так же и у нас, — подхватил мысль президента Хрущев, — приходят военные, расписывают, какие потрясающие достижения у американцев. И требуют денег. Мы ведь можем отстать от Соединенных Штатов!». Гость и хозяин рассмеялись. Никита Сергеевич часто пересказывал этот эпизод…

Оба руководителя отметили трудно поддающееся контролю влияние военно-промышленного комплекса своих стран. Это такие монстры, что вполне могут стать самодействующими политическими силами. Оба пришли к выводу о необходимости сокращения своих ракетно-ядерных вооружений. Договорились встретиться через год в Париже и с участием Франции и Англии обсудить этот и другие вопросы, включая германскую проблему.

Федор Бурлацкий, участвовавший в обсуждении ряда документов на парижскую встречу, свидетельствует, что подготовка к ней вызывала большие споры среди советского руководства. Да и сам Хрущев был полон сомнений:

— Советскому Союзу было еще очень далеко до паритета с Соединенными Штатами по ядерному и ракетному вооружению, хотя наша программа развертывалась полным ходом. Приостановка ее могла означать закрепление на длительную перспективу американского превосходства. Если два года спустя во время карибского кризиса признавалось, что американцы имели в семнадцать раз больше, чем СССР, ядерных боеголовок, то, вероятно, в момент парижской встречи соотношение было еще менее выгодным для Советского Союза…