Вижу, что состояние Медведева необычное. Я сказал, ну хорошо, пусть подождут. Беру трубку — кстати, собирался звонить Крючкову узнать, что это за миссия. Вообще-то странно: я уезжаю завтра — и вдруг группа. Телефон не работает, беру другие — то же самое. Беру трубку внутреннего телефона — не работает. Все проверил, беру красный телефон, и он «мертв». В общем все телефоны мертвы, и даже на кухню отключен.
Я обратил внимание — это было без десяти семнадцать. Как только я понял, что телефоны отключены, не надо быть с большим воображением, чтобы понять — речь идет о серьезном. Я пошел к Раисе Максимовне. Объяснил ей ситуацию. Да, хочу добавить, что Медведев мне назвал фамилии тех, кто приехал — не знаю, всех ли, но назвал: Бакланова, Шенина, Болдина, Плеханова, не знаю только, назвал ли Варенникова, наверное, все-таки назвал. Я понял это сочетание и во взаимосвязи мне стало ясно: что-то произошло. Я и Раисе Максимовне сказал: речь идет о серьезном, это заговор, или я сказал, переворот…».
Пока прилетевшие из Москвы визитеры томились в ожидании приема, в спальне Раисы Максимовны происходила сцена, о которой супруга президента на следствии сообщила следующее:
«…Для нас события в Форосе начались 18 августа в пять часов вечера. В это время группа заговорщиков появилась на территории резиденции президента. Вы понимаете, так не бывает — без предупреждения, без приглашения на территорию въезжают машины, выходит группа лиц и требует встречи с президентом. Михаил Сергеевич был в своем рабочем кабинете — он всегда вторую половину дня работал. Я была у себя в комнате. Михаил Сергеевич мне потом сказал, что когда к нему вошел Медведев и доложил о прибытии группы лиц, потребовавших с ним встречи, он попытался выяснить по телефону, зачем они прибыли и кто их направил. Но это ему не удалось — все его многочисленные телефоны оказались отключенными. Все — стратегические, правительственные, городские, внутренние. В это время мы поняли, что произошло что-то страшное, что президент страны изолирован… Михаил Сергеевич зашел и сказал, что мы изолированы, что это арест. Иначе это ничего не могло означать… Михаил Сергеевич сказал совершенно определенно, что он не пойдет ни на какие авантюры, не пойдет ни на какой шантаж и ни в каких авантюрах участвовать не будет. После этого он пошел на переговоры с приехавшими…».
Из свидетельских показаний Ирины Вирганской, дочери президента СССР: «…Папа нам сказал, что ему в общем-то ясно, что так может выглядеть только изоляция и арест…». Муж Ирины, Анатолий Вирганский, показал: «…Нас позвала Раиса Максимовна. Мы пришли к ней в комнату, там же был и Михаил Сергеевич. Они нам рассказали, что на даче отключили всю связь, включая внутреннюю. Кроме того, сказали, что приходил Медведев, который сказал, что ситуация архисложная и за ней может последовать все, что угодно. События могут развиваться крайне плохо. От него будут требовать, но он несмотря ни на что не отступится от своего — от демократизации, от Ново-Огаревского процесса. Ему важно знать позицию всех членов семьи. Мы его поддержали…».
Вдохновленный единодушием семьи, президент спустился к прибывшим. «Они уже поднялись на второй этаж сами, — показывал на следствии Горбачев. — Сидят, ходят, весьма бесцеремонно. Я сказал им: «Заходите» и пошел в кабинет. Он небольшой, двоим хватило стульев, а остальные стояли. Кто зашел? Бакланов, Болдин, Варенников, Шенин. За ними — Плеханов, но я его не допустил. Он засуетился, закрыл дверь и ушел… Зашедшим в кабинет я задал вопрос: кого они представляют и по чьему поручению прибыли? Кто они такие?».
«Там Горбачев звонит из Крыма…»
Согласно журналу учета телефонных соединений на коммутаторе, расположенном в поселке Мухалатка, 17 августа 1991 года находившийся на отдыхе Президент СССР Горбачев с 17 часов 12 минут до 17 часов 26 минут разговаривал с председателем КГБ Крючковым. Своеобразие ситуации в том, что в момент телефонного звонка из Фороса глава лубянского ведомства находился в уютной беседке на объекте «АБЦ», где собрались будущие члены ГКЧП.
Сей неизвестный широкой публике факт автор этой книги выудил в седьмом томе многотомного уголовного дела, возбужденного в связи с действиями ГКЧП. Представляете? Только Крючков достал из своей папки проект документа о мерах, которые следовало осуществить, введя чрезвычайное положение, как в этот момент появляется его охранник и сообщает, что звонит из Крыма Горбачев и вызывает Крючкова.
«Тот передал документ Грушко и попросил прочитать его, а сам пошел к телефону, — читаю показания Егорова, бывшего помощника Крючкова. — Грушко начал читать, и когда оглашал п. 7 о координации деятельности правоохранительных органов в наведении порядка, то Павлов высказался, что надо применять правовые меры самого жесткого характера. Грушко возразил: меры, предусмотренные документом, выведены на основе Конституции СССР и Закона о чрезвычайном положении, более жестких мер предусмотреть нельзя, достаточно этого. Далее он попросил меня читать этот документ, поскольку сам поперхнулся. Я стал читать дальше, где речь шла уже об экономических мерах…Тут Павлов заявил, что здесь все понятно, что это уже видели, читали. При этом у остальных участников встречи никаких возражений, сомнений, вопросов не появилось. В этот момент появился Крючков. Он стал рассказывать о содержании разговора с Горбачевым, и все увлеклись, поэтому о документе забыли…».
На следствии Крючков не отрицал своего телефонного разговора с Горбачевым. Однако, по словам обвиняемого, разговор носил общий характер и детализировать его содержание он не может:
— Претензий к президенту я каких-либо не предъявлял, иначе говоря, с требованиями или просьбами не обращался. Наверное, потому, что эти претензии еще не были четко сформулированы собравшимися. Обсуждение только началось. Работали над этими документами. Не был я уполномочен товарищами на то, чтобы информировать Горбачева о нашей встрече. По этой причине не счел возможным уведомлять президента о намечавшейся поездке.
Отвечая на аналогичный вопрос, свидетель Горбачев показал, что разговоры им по телефону велись постоянно с широким кругом лиц. Касались они различных служебных дел. С Крючковым говорил ежедневно, поэтому содержание разговора 17 августа он не помнит. С Янаевым разговаривал практически через день, а с Болдиным — по нескольку раз в день. Однако предложений о введении чрезвычайного положения ни от кого из них не поступало. Ситуация, возникшая 18 августа, явилась для него полной неожиданностью, поскольку 19 августа он намеревался возвратиться в Москву.
Звонок из Крыма чрезвычайно важен для понимания сути происходивших тогда событий. Какую цель преследовали участники встречи на объекте «АБЦ», принимая решение о поездке делегации к президенту в Форос? Информирование о резко ухудшевшемся положении дел в стране за время его отсутствия в Москве? Переход к открытым действиям по захвату власти? И вообще как родилась идея направить в Форос «группу товарищей»? Почему выбор пал именно на этих людей — не самых известных и влиятельных в стране? Кто знает, как повел бы себя Горбачев, если бы к нему прилетели не заместители Крючкова, Язова и Ивашко, с точки зрения президента и генсека, люди второстепенные, а непосредственно сами руководители важнейших ведомств?
Направили заместителей, что вызвало бурю гнева у президента: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?». Реакция вполне объяснимая.
Ответ на вопросы, почему именно этих людей послали в Форос и в силу каких обстоятельств будущие гэкачеписты пришли к самой идее поездки, следует искать у тех, кто собрался вечером семнадцатого в укромной беседке на конспиративном объекте «АБЦ». К сожалению, еще никто из пишущей братии не попытался прислушаться к объяснениям «заговорщиков», их аргументы утонули в шквале обвинений и негодования. Предпримем же беспристрастную попытку разобраться в том, что в действительности происходило в беседке. В конце концов, собравшиеся там вечером семнадцатого августа тоже имеют право на то, чтобы быть если не понятыми, что, наверное, еще преждевременно, то хотя бы услышанными.
