Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Главным, по мнению противников команды Горбачева, в выступлении Ельцина было совсем другое — удар по Политбюро, Секретариату ЦК. Заявив, что стиль работы высших органов партии не изменился, Ельцин возложил вину за это на консервативно мыслившего Лигачева, поддерживаемого некоторыми ортодоксами из числа постоянных членов Политбюро.

Вот она, подлинная сверхзадача неожиданного выступления московского секретаря, считают сторонники версии о тайном сговоре. Ельцин с подачи Горбачева открыл левый и правый фронты острой политической борьбы, которая должна была привести к разделению КПСС на две партии.

О таком плане, якобы существовавшем в головах горбачевских советников, слухи по цековским коридорам ходили еще до запрета КПСС. И вот они получили подтверждение. На 22-й странице своей «покаянной» книги «Горькая чаша» А. Н. Яковлев приводит такую надиктовку, относящуюся к декабрю 1985 года: «О партии. Практика, когда партия в мирное время руководит всем и вся, весьма зыбкая. Соревновательность в экономике, лучшая свобода и свобода выбора на деле, а не на словах, неизбежно придут в противоречие с моновластью. Но власть есть власть. От нее добровольно отказываются редко. Так и с КПСС, особенно учитывая ее «орденомеченосный» характер. Надо упредить события. Возможно было бы разумным разделить партию на две части, дав организационный выход существующим разногласиям. Но это особая тема для тщательного и взвешенного обдумывания».

Чем не повод для подозрений в том, что в результате этого «тщательного и взвешенного обдумывания» именно Ельцину, склонному к резким и неожиданным шагам, и была отведена роль своеобразного тарана, призванного пробить первую брешь? Для раскола нужен был какой-то громкий политический скандал на самой верхотуре партийного руководства, ибо КПСС была жестко централизованной организацией, и потому ее разделение без инициирования сверху было бы невозможным.

В пользу сговора, как считают непримиримые противники Горбачева, говорит и то, как Ельцин сформулировал свое заявление об отставке:

— Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другое, может быть, и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро. Соответствующее заявление я передал, а как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета партии.

— Что-то у нас получается новое, — сказал генсек, взяв в свои руки ведение пленума. — Может, речь идет об отделении московской парторганизации? Или товарищ Ельцин решил поставить на пленуме вопрос о своем выходе из состава Политбюро, а первым секретарем МГК КПСС решил остаться? Получается вроде желания побороться с ЦК. Я так понимаю, хотя, может, и обостряю.

Искатели тайного умысла, заключенного между строк, ликуют: Горбачев сгоряча проболтался и едва не выдал конспиративный план. Мол, новое, радикальное крыло партии предполагалось формировать на базе столичной парторганизации, где сильны демократические течения. Поэтому Ельцин и не поставил вопрос об уходе с должности секретаря горкома, заметив, что это дело горкома. Следовательно, был уверен, что горком не отпустит. Но Лигачев со своим орготделом смешал карты и расстроил тонкую игру, добившись в итоге того, что бюро Московского горкома одобрило решение пленума ЦК. Однако позиции сторонников Ельцина в бюро горкома были сильны: его хотели оставить на прежнем месте и призвали забрать заявление об отставке.

К числу аргументов, свидетельствующих о том, что дело нечисто, что выступление Ельцина не стало неожиданным для Горбачева, относят и подозрительно быстрое и точное формулирование генсеком основных положений заявления Ельцина. Едва только оратор покинул трибуну, как Михаил Сергеевич молниеносно придал его довольно сумбурным словам концептуальную направленность. Без предварительного ознакомления, навскидку, такое невозможно, — уверяют поднаторевшие в ведении заседаний враги Горбачева.

По протоколу все выступающие обычно сдавали тексты своих речей в секретариат — для сверки со стенограммой. У Ельцина написанного текста не было, хотя, как он признавался, свои выступления обычно готовил очень долго, текст переписывался иногда по 10–15 раз. В тот раз он поступил по-другому. «Мне даже сложно сейчас объяснить, почему», — напишет он в своей книге «Исповедь на заданную тему». И добавит: «Конечно, это был не экспромт», что вызовет многозначительные улыбки у догадливых читателей.

Закон стаи

— Да не было никакого сговора, все это бред больного воображения! — воскликнул один из бывших высокопоставленных партийных деятелей в ответ на просьбу прокомментировать любимую недругами Горбачева версию. — Любой нормальный человек не перенес бы того, что с Ельциным сделали на пленуме. Ну, покритиковал Политбюро, Секретариат, Лигачева… Что, не имел права? Горбачев ведь всем даровал плюрализм. Кстати, в отношении генсека Ельцин был корректен… Допустим, что спасовал, дрогнул, не выдержал гигантской нагрузки. Ну и отпустите с миром, дайте менее сложную работу — человек сам об этом просит… Нет, устроили публичную порку. Я тут недавно на досуге прочел стенограмму, и за голову схватился. Набросились, как стая волков. Не знал всех обстоятельств дела, о которых Горбачев, кстати, умолчал и вскользь упомянул лишь после окончания экзекуции. О какой человечности или здравом смысле можно говорить?

Неожиданная точка зрения человека, которого никак в симпатиях к Ельцину не заподозришь — он оставил моего собеседника без «вертушки», казенной дачи, сверкающей черным лаком «Волги» со спецсвязью, — подвигла обратиться к стенограмме выступлений. Захотелось по прошествии времени посмотреть, чем же поразил документ.

Это было форменное избиение. По сигналу вожака стая злобно набросилась на жертву, допустившую слабость. Ни сочувствия, ни попытки разобраться в мотивах просьбы об отставке. Травля — жестокая, обидная, безнравственная.

Выступили 26 человек, в том числе все члены Политбюро. Осуждали даже люди, никогда с ним дела не имевшие, приехавшие из глубинки. По старой партийной традиции на трибуну выпустили представителей рабочего класса, руководителей профсоюзов и комсомола, которые тоже заклеймили отступника. Остракизму подвергали старые друзья, с которыми делал одно дело. Политическая незрелость, личные плохие черты характера, поздно — в 30 лет — вступил в партию, не получил должной закалки. Это омский соседушка Манякин отрабатывает за перевод в Москву, в Комитет народного контроля. Свердловчанин Рябов, посол во Франции: «Я первый, кто товарища Ельцина заметил на работе в домостроительном комбинате города Свердловска в 1968 году, мы выдвинули его на работу заведующим строительным отделом областного комитета партии. Но мы уже тогда подметили, если можно так сказать, негативные явления в его характере, в его отношении к людям…».

Больно хлестали, кусали и новые друзья. Обзывали клеветником, слабаком, примитивной недалекой личностью, злопыхателем. Даже молодые соревновались друг с другом, кто посильнее размажет.

Поаплодировав вместе со всеми очередному оратору, вылившему очередной ушат с помоями на объект всеобщей проработки, Горбачев поднял его с места, как нашкодившего мальчишку:

— Борис Николаевич, у тебя есть что сказать? Давай.

Дальнейшее походило на сцену из жизни комсомольской организации, когда строгий комсорг, упиваясь своим превосходством и властью, снисходительно бросает проштрафившемуся пэтэушнику:

— Ладно, дадим тебе слово еще раз.

Ельцин вышел к трибуне и попытался сделать кое-какие уточнения:

— Я назвал отношение к темпам перестройки волнообразным процессом потому, что нельзя рассчитывать, будто он будет постоянно только круто вверх идти, здесь неизбежны и спады…В отношении славословия. Здесь опять же я не обобщал и не говорил о всех членах Политбюро, я говорил о некоторых. Речь идет о двух-трех товарищах, которые, конечно, злоупотребляют, по моему мнению, иногда, говоря много положительного…

104
{"b":"122177","o":1}