Отведя щекой пряди белокурых волос, он медленно провел жаркими губами по шее Глэдис. Она запрокинула голову и только тут осознала, что происходит.

– Нет!.. – простонала Глэдис, но ощущение вины потонуло в наслаждении. Она чувствовала желание Дэйва, его тело рядом с собой, и разум уже нашептывал ей: это будет всего-навсего еще одним, последним испытанием. И, быть может, прошлое исчезнет, забудется, а она обретет то будущее, о котором когда-то мечтала…

Дэйв то ли не услышал ее возгласа, то ли не придал ему значения: его руки теперь ласкали живот Глэдис, пробуждая чувственную дрожь в теле, он все крепче прижимался к ней. Ноги ее подгибались… И тут Глэдис наконец настиг страх: что же она делает, где ее решимость, ведь она пришла сюда порвать с Дэйвом раз и навсегда! Нет, нельзя, нельзя позволить ему… Глэдис резко подалась вперед, расцепила руки Дэйва, вырвалась из его объятий и, шагнув на террасу, упала на кушетку.

– Я не хочу…

– Нет, хочешь!

Дэйв заставил ее повернуться к нему лицом. Она зашла слишком далеко – это уже не игра, теперь он жаждал ее, и у Глэдис не осталось силы противостоять его чувству. Он снова обнял ее, и их губы слились, прежде чем она успела промолвить хотя бы слово.

Да, он прав. Глэдис действительно хотела быть с ним сейчас, и никакие доводы разума уже не могли удержать ее. Она просто не желала даже на секунду задуматься, правильно ли поступает. Ее руки обвили шею Дэйва, она прильнула к нему. Да, да, я хочу этого, пусть будет так! – кричало все ее существо…

Ванна была великолепна – гораздо лучше, чем представляла себе Глэдис. Мелкие пузырьки воздуха приятно щекотали и ласкали кожу, снежно-белая ароматная пена поднималась к самому лицу, лопалась на шее и щеках. Так чудесно и забавно. И было в этом что-то от сладостного греха, ибо напротив по горло в воде сидел Дэйв, и в его глазах плясали веселые чертики, а на лице читалось искреннее удовольствие.

– Оставайся со мной на уик-энд, Глэдис, – мягко попросил он, поглаживая ногой ее колено.

– Чтобы ты устроил тут самый непристойный уик-энд, о каком только может мечтать мужчина? – усмехнулась она без неприязни. Глэдис хотелось, чтобы Дэйв продолжал любить ее. Но она сознавала и то, что если былые чувства возродятся с прежней силой, то она станет перед ним слишком беззащитной.

Он широко ухмыльнулся, не выказывая ни малейшего стыда или смущения.

– Нет, самый непристойный уик-энд, на какой только может надеяться женщина.

Без сомнения, это правда. Пальцами ноги он теперь гладил ее ступню, словно напоминая о том, что любовь – это не только поцелуи, объятия, ласки, но и смех. С Майком такое невозможно. Он всегда воспринимал секс как нечто чрезвычайно серьезное.

На мгновение ее охватило чувство вины, но лишь на мгновение. В конце концов они не помолвлены с Майком. Однако она вовсе не хотела, чтобы такое произошло между ней и Дэйвом. Теперь, когда это все же случилось, она понимала, что никогда не станет женой Майка. По крайней мере, это она теперь выяснила наверняка.

– Хорошо. Но только на один уик-энд, – ответила она беспечно. – Я попытаюсь, Дэйв, но уйду сразу же, как только сочту нужным.

– Разумеется, Глэдис. Ты вольна делать все, что угодно. Как и всегда, – напомнил он ей. Глаза его сияли. Они оба знали, какое наслаждение доставили ей часы, проведенные вместе с Дэйвом.

Однако коль скоро уж она собралась остаться здесь на выходные, предстояло разрешить и кое-какие проблемы. Наступал вечер. Мать, вероятно, уже вернулась от Вивьен и, конечно же, будет ждать дочь к ужину. Она просто не могла исчезнуть вот так, ничего не объяснив.

– Мне придется позвонить матери, – не без горечи сказала Глэдис, хорошо понимая, какими осложнениями это ей грозит. Осложнениями, без которых она с огромным удовольствием обошлась бы.

Дэйв насмешливо поднял бровь.

– Тебе что, нужно ее дозволение? Сколько тебе лет, Глэдис? Двадцать девять, почти тридцать?

– Не будь смешным, Дэйв. Это просто вежливость. Она может подумать, что со мной что-то случилось.

– Ну что ж, мы ведь не хотим заставлять твою мать волноваться, верно? – все язвительней продолжал Дэйв. – На стене рядом с тобой телефон. Так позвони же ей прямо сейчас.

А глаза говорили: ну же, покажи, что ты свободна, что ни от кого не зависишь! Это заставило Глэдис вспомнить те горькие слова, которые Дэйв бросил ей, когда она решила расторгнуть их брак: «Да, конечно! Беги домой, к мамочке, стань снова ее драгоценной доченькой, ее послушной малышкой! Торопись – детишкам давно пора баиньки, а то мамочка заругает! Расскажи ей побыстрее, что она все-таки победила!..»

Но… Нет, и тогда, и сейчас он ошибался. Глэдис твердо решила, что этот номер у него не пройдет.

– Я хочу окончательно выяснить один вопрос, Дэйв. Раз и навсегда. Не знаю, что ты там думаешь о моей матери и какая муха тебя укусила, но неплохо бы вспомнить, что я все-таки вышла за тебя замуж и почти не встречалась с ней все время, пока мы были вместе, – тихо, но веско проговорила она.

– Я помню, Глэдис. – Взгляд Дэйва по-прежнему оставался тяжелым и жестким. – Помню, сколько боли тебе это причиняло. Помню, как ты плакала, когда мать поставила тебя перед выбором. И выбор сделала не ты.

– Я плакала потому, что ее ненависть к тебе была больше, чем любовь ко мне. Наверно, каждая девушка мечтает о том, что когда-нибудь у нее будет свадьба. И каждая мать мечтает о свадьбе своей дочери. Когда моя мать отказала мне в этом, это было, как… словно она отреклась от меня, словно я перестала быть ее дочерью. Конечно, мне было больно.

– Но ты же вернулась к ней, Глэдис. Что еще хуже, чем если бы ты просто отреклась от меня, – спокойно и ровно заметил Дэйв. – Софи всегда была моим врагом. Когда ты порвала со мной и расторгла наш брак, ты не на ничейной земле оказалась – ты перешла на сторону матери.

– Для меня это не имело ни малейшего значения, Дэйв. Наша любовь тогда умерла для меня. А мать болела и нуждалась в помощи. Я делала то, что, на мой взгляд, казалось правильным.

– Конечно. – На лице Дэйва возникла ироническая усмешка. – Это я могу подтвердить, Глэдис. Уверенность в собственной правоте, в способности четко определить, что правильно, а что нет, сильны в тебе до чрезвычайности. Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищался. Но в этом и величайшая слабость: она не дает тебе увидеть и понять многое.

– Что – многое?

– Мир не делится только на черное и белое. Если Дэйв имеет в виду историю с Джулией, ожесточенно подумала Глэдис, он может говорить до посинения – ей все равно никогда не простить его.

Возможно, Дэйв прочел мысли Глэдис по глазам и поспешно сменил тему:

– Почему ты все это время оставалась с матерью? Она ведь поправилась, тебе не нужно было ухаживать за ней. У вас ведь нет ничего общего!

Глэдис хотелось сказать, что, когда ты в горе, все прочее кажется бессмысленным и пустым, а боль, обрушившаяся после развода, оглушила ее. Ей просто было безразлично, с кем и в чьем доме она живет. И ощущение пустоты не оставляло Глэдис все три года разлуки. Но нет, еще не время открыть Дэйву всю правду. Может быть, позже, когда она убедится в своих чувствах, когда будет уверена в нем, она и объяснит все. Но не сейчас.

– Должно быть, существует-таки голос крови – чувство дома, чувство семьи, и человека тянет к родным… Мне хотелось, чтобы у меня был хоть какой-то дом, – ответила Глэдис. – А что до ненависти к тебе, якобы внушенной моей матерью, поверь, Дэйв, в этом ты заблуждаешься. У нас было правило: мы никогда о тебе не говорили.

– В таком случае ты скроешь от нее тот факт, что сейчас ты со мной, – с сардоническим смешком подвел он итог.

– Моя жизнь – мое личное дело.

– Тогда давай звони матери. Как того требует вежливость.

Глэдис протянула руку, сняла со стены телефон и набрала номер, решительно взглянув на Дэйва. Не могло быть и речи о том, чтобы солгать. Дэйв просто перестанет уважать ее после этого.