– Зачем? – величественно он произнес. Но она ответила проще:

– Та на сейсмостанции мы.

– Где?

– Та я ж работаю там.

Обмер я. Пека и сейсмостанция… Вернулись бы лучше в «Горняк», пиявок бы друг другу поставили… но их вдаль неудержимо влекло.

– Та я ж сегодня не в смену, – угадав, видимо, мои мысли, зарделась она. Не в смену! Но Пека-то всегда в смене! От него всегда надо рекордов ждать.

Проходя мимо ларька «1000 мелочей», он вдруг приобрел два карманных приемничка: один мне протянул.

– Если что будет – услышишь.

Такой, значит, масштаб! Второй приемничек взял себе. Самому тоже интересно.

– Не пропадай! – Сцепку снетков из ее торбы протянул мне. Ушли по солнечному лучу.

В арьергарде я. Прикрываю наступление. Первый час внимательно слушал радио, сидя на скамье. Смеркалось. В сон клонило. Пока, кроме переворота в Санта-Домингес, не было ничего. Ночь. Мирный стрекот цикад. Дремал.

Павлин опять завопил. Меня, может, и не разбудил – но совесть точно… Отпустил Пеку на произвол судьбы. И Гуню бросил. Попал средь двух огней! Не считая третьего, своего… Заснул?

И вдруг надо мной, как коршун над скалою, Гуня завис. Угрызения совести материализовались так быстро? Могли бы и подождать… или это сон?

– Ты как меня нашел? – задал хитрый вопрос. Если скажет, что через сон, – это будет понятно.

– Музычку слушаешь? – указал на приемник. Да, похоже, это не сон. – А работать кому? Реакция поднимает голову!

Я бормотал с надеждой, что, наверное, она ее еще долго будет поднимать…

– С тобой невозможно разговаривать.

– Нет, нет, я помню! Все озарю! Что надо?

– Так! – схватил у меня из горсти пару снетков. – И ты туда же?

Видать, эта сушеная золотая рыбка, полностью скомпрометированная, манила и его. Я на Гуню смотрел. Красивый был парень. Но погубила еда.

Похоже, друг мой на взводе уже, причем не только эмоциональном. На кого опираться? В руках у Гуни вдруг появилась бутыль. Откуда? Прежде не замечал. Гуню всегда за образец благоразумия держал… и таким он у меня и останется.

– С бутылкой поосторожнее, – предупредил я.

– Пошли!

Все время шли почему-то по склонам, осклизываясь: правая нога выше левой.

– Ты веришь в наше дело?! – вдруг остановившись, Гуня спросил.

В таком положении – одна нога вверх, другая вниз – на принципиальные вопросы трудно отвечать.

– Смотря в какое, – уклончиво сказал я. Все уж отвергать нельзя, надо что-то оставить.

– А по-моему, все негодяи! Думают лишь об одном! – Гуня вновь присосался к бутылке. На всякий случай не станем уточнять, о чем «об одном» все думают там у него, чтоб не всплыло что-то совсем неприглядное. Какой-то уровень все же надо держать.

– Давай поглядим друг другу в глаза, – снова поставил он трудную задачу…

Долго пытались это сделать, но не смогли.

– А ты знаешь, – новую жгучую тему он взял, – что я деньги Инне с Митькой отдал?

– Какие деньги?

– Партийные.

Лихо!

– Зачем?

– Чтобы Митька в Англии мог учиться.

– Зачем?

– А ты не понимаешь? – Гуня меня взглядом долбил. – Что здесь все уже рухнуло?

– Как? А что ж мы тут тогда делаем?

– То мы! – Гуня пренебрежительно махнул рукой… с чем я не согласен.

– А эти – знаешь, что творят? – продолжил он жгучую тему. – Они…

Минут двадцать он горячо говорил. Да, такого не ожидал! Из соображений боязливости все опускаем. «Горстка сатрапов!» – вот как он их называл. Пил вино справедливости, пьянея на глазах… Да, неудачно устраиваюсь.

– …А остальные деньги пропил! – Гуня сообщил.

К этой коррупции я, похоже, опоздал.

– Вот! Все! – Он вынул из кармана небольшой мячик денег. Да, радужные рисуются перспективы в моей карьере.

– Тебе что – это безразлично? – Гуня вдруг меня обвинил. – Зверя мне найди, – буркнул вдруг.

– Зверя?

Нет, это все-таки сон!

– Зачем?

– Надо! Для эмблемы. На флаг!

Слышал я, что неподалеку тут одичавший зоопарк. Директор распродает понемногу, для домашних нужд.

И тут павлин снова дико заорал! Видимо, там.

На скамейке у ворот поваленных дядька сидел – заросший, плотный, мелкими глазками зыркал.

– Вам чего?

– Нам бы зверя.

– На эмблему или как?

В курсе уже. Предвидел расцвет многопартийной системы… Потом, правда, большинство зверей вернули ему.

В большом вольере стояла скала, выбеленная пометом. Когда-то тут много было птиц. Но теперь сидел только седой тощий орел. Прочли: «Сип белоголовый». Сип – это гордо звучит. Но белоголовый – это, скорей, символ старости.

– Вам крупного или как?! – рявкнул директор.

– Нам… так, – проговорили стыдливо.

– Тогда в конец идите. Мелкая шушера там.

Обидел. Но справедливо. Стыдливо пошли в конец. Мимо больших клеток прошли, даже не глядя. И не глядя друг другу в глаза. Разделил с Гуней вину. Такая работа.

Мишка бегал в клетке, шумно вздыхая… Не по карману, брат!

Более непонятные звери шли:

«Гиббон белорукий». Белоручки нам не нужны!

«Саймон обыкновенный». Хотя абсолютно ничего обыкновенного в нем нет! Чудовище редкое.

«Выпь». Звучит устрашающе, причем с неким приказным оттенком.

«Сурикетта». Другими словами про нее и невозможно что-либо сказать… сурикетта и есть!

«Барибал выносливый». Но тщедушный. Выборы он навряд ли переживет.

«Кондер разборчивый». Не оберешься хлопот.

«Даурскент мурзявый»…

…тут я откладываю перо.

– Плохо работаем! – Гуня этаким барином на скамейке сидел, нога на ногу. И хотя «работаем» сказал во множественном числе – себя не подразумевал явно. Тильки меня! Сперва он все пропивает, потом я что-то ищу… Но работать надо. Спасение тут.

– Я думаю, – заговорил я, – тотемом нашей партии мамонтенок Дима может стать. Сколько эр в земле пролежал – а практически не разложился! Символ стабильности, а также юности! Ну и согласия тоже… с самим собой!

– А сколько он стоит, ты знаешь?! – Гуня заорал. Будто это я взял партийную кассу… Ну ясно. «Мамонтенок Дима» теперь в Лондоне будет учиться. А не послать ли Гуню подальше – и всех, вместе с зоопарком? Или это будет неженственно с моей стороны?

– Все! Конец! Только ногу занес на высшую ступеньку! – Гуня рыдал.

– Хватит! – вырвал я бутылку. – Пошли.

«Выхухоль». Многовато «х». К тому же не пойми что: смесь оленя и крысы.

«Опоссум». Вид неплохой. Но звучание среднее. И пахнет. Написано, что вонь его распространяется на километры. Зачем?

«Бобер»… грызет хорошо. Но больно грубая аналогия.

Бобер и лиса!

«Енот-полоскун. Род хищных млекопитающих…» Хищных – и одновременно млекопитающих. Разносторонний товарищ. «…питается в основном мелкими ракообразными и рыбками…»

Как раз тем, чем я бы хотел питаться. Может, урву? Симпатичный. Глазки смышленые, черные. В то время как большинство зверей оголтело моталось по клетке в бессмысленной тоске, он, с черным мыском между глаз, похожим на челку, что-то трудолюбиво стирал в луже. Время от времени даже отдувался и вытирал лапкой пот со лба и словно бы поправлял челку – в общем, понравился мне. Большой хвост, полосатый, как палка регулировщика. Енот? Вай нот? Как символ трудолюбия может пойти. Могу и лозунг к нему предложить (но за отдельную плату): «Отстираем знамя!» Но навряд ли на енота у Гуни деньги остались, все же довольно крупный экземпляр… А честнее – жалко мне его стало: он не виноват!

Похождения Пеки меня тоже занимали. Где этот енот-потаскун?

И Гуня хорош! Уверенно имитировал запой – считая, видимо, что пьяному все простится.

– Нам бы вот таку-усенькую зверюшку! – пальчиками показал.

За крохотной землеройкой на четвереньках погнались, предлагая ей последние деньги, – но она не захотела нас выручить, скрылась в норе.

Остались микроскопические величины. Мутная банка. В ней торчит микроскоп.

«Амеба обыкновенная». Обыкновенная она все-таки не совсем!