«Ну? – меня прошиб пот. – Тебе предлагают руку! И сына! Так что же ты?»

– А Пека как? – пробормотал я.

Подошел Пека с идеально завязанным шнурком.

– Ну вот, завязал, – произнес он как-то даже робко. Да, жизнь пообломала его. Как и каждого… но заметней на нем.

– Все! – Она его чмокнула. – Пиши! Приказ придет скоро. Гумилов не подведет. Обязан как-никак нам. Как только тебя назначат – бухгалтера гони! И вот этого – тоже! – шутливо, а скорее серьезно, ткнула в меня.

Подарить Мите книгу свою «Похождения двух горемык»? Но теперь-то зачем?

– До свидания, папа, – скованно Митя произнес. Мне лишь кивнул… А чего бы ты хотел, «за такие деньги»?! Стрельнув галькой, «рафик» уехал.

– Ну что, – банку приподняв, Пека глянул на подруг-пиявок. – Пошли подыхать?

Ко мне он со столь заманчивым предложением не обратился. Но куда он, туда и я. Красавицы-смертницы грациозно изгибались в банке, временами увеличиваясь, как под лупой, до размеров змеи.

– А ты не хочешь поставить? – Пека вдруг предложил.

– Угощаешь?

Во, коррупция началась!

– Хочу, чтобы твоей крови попили, – разоткровенничался он. – Может, тоже помрут. Может, они сами отравленные, в реке этой? – с надеждой глянул на мутную гладь.

Да, сразу высокую должность я ухватил: испытатель пиявок!

В низеньком флигельке за буйными зарослями крапивы поставили банку с пиявками на зарешеченное окошко. Банка увеличивала, как линза, и красавицы наши развевались там, как черные флаги.

Из клетушки с тряпьем вылез заспанный «фершал», хитрыми глазками-васильками смотрел на нас.

– Вот ему поставь! – Пека, как римский император, указал на меня.

– Так посторонним только с вашего приказу пиявки делать?

Видимо, это была одна из главных статей его дохода.

– А ты еще не понял, кто перед тобой? – Пека выпятил грудь.

От пиявок спина вздрагивает – холодные, брр! – потом они начинают жечь. Когда встаешь, слегка качает от слабости – вспомнил: как при малокровии в детстве. Я много бы дал, чтобы и мои пиявки сдохли тоже, но мои снова резвились в банке, а Пекины – безжизненно отвалились от него. Да, от такого соавтора не уйдешь! «Фершал» уложил их в картонную коробку, похожую на гробик, и, задумчиво почесывая нос, поглядывал на нас. Мол, когда уйдете-то? Мы молча встали с липких кушеток.

– Все, поздняк метаться! – Пека с окна схватил банку с оставшимися пиявками, размахнулся… но творить безобразия в рабочем помещении директору ни к чему. – Идем.

– Куда?

Куда – неважно, важно успокоить его!

– В болото их!

– Но они-то виноваты чем?

Спокойно, спокойно!.. У меня нервов нет. Проблемы лишь у других – должен их устаканивать.

– Может, кому другому пригодятся? – предположил я. Аргумент подействовал. Пека поставил банку. Часть гуманизма все-таки проявил. И «фершал» оживился.

– Там, – синея глазками, произнес, – ждет один…

– Разберусь! – отчеканил Пека.

В сыром садике на скамейке развалился мужик. К блаженству готовился: щурил глазки, сладко почесывался весь. Рубашка на пузе распущена. Ботинки на голую ногу, без шнурков… даже завидно. Вольготно живут! Увидел нас – и глазки сразу сделались стальные.

– Вы хто?

– Курортную книжку! – Пека неподкупную руку протянул.

– Так мы с Трофимычем…

– Забудь про него! – это я рявкнул. Тоже «заступил».

– Что там у тебя? – Пека строго указал на мешочек возле ботинка. Мешочек был поднят.

– Сушеный снеток.

– Сыпь. У тебя есть во что? – Пека ко мне обернулся.

– А то!

Я тоже понимаю свой пост. Как чувствовал: уходя с виллы, пакетик захватил. Урвал я его на одной литературной премии… то есть премия другому досталась, а я зато пакетик урвал!

– Шурши, шурши! – нагло говорил Пека, когда тот вопросительно прерывал сухую струйку. Коррупция полным ходом пошла! – Ладно, иди. – Пека наконец насытил свой взгляд. Взяткодатель ушел в пиявочную. – Да… – Пека зачерпнул горсть, пристально вглядывался в рыбешек, решив, видимо, внести лирическую составляющую. – Первая моя еда! Голодно жили, а у соседки в сенях стоял мешок снетков. Зачерпнешь на ходу – и после хрустишь полдня. Солененькие! – напряженно всматривался в эти сушеные запятые. Лицо его исказила мука. Видимо, никак не удавалось ему найти тут свое оправдание. – А эти… злые какие-то! – подбросил их на своей мозолистой ладони. Стыдно в глаза глядеть снеткам!

– Ну почему? – проговорил я. – Вот этот, глазастенький, вроде бы ничего.

– На. Спрячь пока! – Пека протянул мне пакет. Щедро делился криминалом. И так бы мы, может, и жили с ним, не зная отказа, а может быть, даже меры, в пиявках и снетках, но… слишком громкий оказался пакет!

– Что он у тебя – из жести, что ли? – злобно сказал Пека, когда мы пошли.

– Да это снеток такой шумный.

Буквально шагу без грохота не шагнуть! Пека, наверное, думает – я нарочно?

В грязелечебницу с ним заглянули – грязь аппетитно чавкала в чанах, шли пузыри. Но грязехранительница суровая оказалась женщина, хоть и привлекательная – выгнала нас!

– Если б вы были настоящий директор – знали бы, что в грязелечебницу можно входить только в специальной одежде и обуви!

Опозорившись, вышли.

Пошли через мост.

– Эх! – Пека вдруг вырвал у меня пакет, с громким шорохом стал снетков в воду ссыпать. Прощай, коррупция! Но не успел я погрустить толком, как Пека сам вслед за снетками через перила полез – к счастью, запутался.

– Ты куда? Ведь пиявки ж не помогают тебе!

Но он, похоже, не к пиявкам собрался. Боролись с ним. В результате запутались, как в гамаке, висели над бездной… Вот был бы тут Митька, пацан, – он бы нас распутал. А так некому… Пришлось самим.

Стояли на моем берегу, тяжело дыша. Дальше что? Ничего? Расстаемся?

– На! – Пека вытащил из кармана заветную тряпочку, развернул. До боли знакомые корявые бляшки: золотортуть! – Держи! Тебе жить!

Слезы потекли.

– А тебе?

– Мне своего яду хватает! – гулко ударил в грудь. Звук необычный.

Да, мне жить… Но если лишь на бляшки надеяться – жить недолго. Так не пойдет! Полюбовавшись, завернул бляшки в тряпочку, назад протянул. Пришло, видно, мое время. Пора Пеку поднимать. «Нарисуем!» – как говорили когда-то мы.

– Пошли!

– Куда? – Он пошел неуверенно, но с надеждой.

– Нарисуем!.. Ты знаешь, кто здесь находится?! – я вскричал.

– Гуня, что ли?

Реагировал неадекватно!

– Да!

– Не вижу наживы! – грубо Пека сказал. С лету вырубает Гуню! Ну нет уж! Ни одному своему герою не дам отдыхать!

– Все увидишь, – я пообещал.

А что, интересно, увидит он?

– В кино хочет тебя снять… кинозвезда ты наша!

Я радостно ускорил шаги. Пека плелся. На «Марш энтузиастов» это мало похоже.

– Да, – я обернулся назад. Буквы « ГОРНЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» на том берегу как город стояли, – кстати, – вскользь произнес, – ты не можешь ли, как директор в соку, эти буквы убрать… хотя бы на время?

Не одно сделаю, так хоть другое.

– Фильм-то исторический. Понимаешь? Буквы эти не лезут в него.

– Во! – Он ответил своим любимым жестом, хлопнув по сгибу руки, и я им залюбовался, как прежде! Он прав. Если тут и есть что-то историческое – то эти буквы.

До виллы все-таки добрели. И увидели!

Стаю шикарных машин. Какой, на хрен, тут век?

Тем временем проходили мимо нас:

известный общественный деятель (бывший подводный чекист);

брюнет, известный как обладатель дырки в государственной границе (он же главный таможенник);

два ярых политических противника… бурно прильнувших с двух сторон к одной красотке;

маленький неприметный человечек по кличке «Украл Урал»;

два известных телевизионных обозревателя – и оба оборотни…

Бодрый гомон. Объятия лидеров различных масштабов.

Спортсмены с развернутыми знаменами.

Гуня стоял почему-то во фраке… Пламенный революционер?

Стройно казаки подошли – каждые в своей форме. Кубанцы, гребенские, донцы, терцы, ногайцы. Впереди шел усатый есаул.