Столь заботливой заботы партии раньше не ощущал.

– А кто-нибудь кроме меня тут пьет его?

– Ну дети само собой. А остальной народ к молоку тут как-то не привыкши. Тогда Кузьмин что учудил? Издал приказ: к каждой бутылке спирта принудительно продавать три литра молока. Без этого – нет! Ну, хлебнешь?

У забора уже валялась «первая ласточка». Я бы тоже прилег.

– Нельзя им, – с болью Пека произнес. – Организм их не расщепляет спирт. А наш расщепляет.

– Хорошо.

Часа три с ним уверенно расщепляли, потом вдруг новое поступило предложение.

– Хочешь, конец света тебе покажу?

– Уже?

– А чего ждать?

– Тоже верно.

После изматывающего перелета, после бесконечного «дня», который длится уже часов сорок, – чего еще пожелать?

– А не поздно… в смысле, по времени?

– Тут это все равно.

Тоже верно. К концу света не опоздаешь.

Сели в его «Москвич» цвета серой белой ночи, что царила вокруг.

– А ГАИ? – пробормотал я.

– Тут дороги у нас – максимум тридцать километров. Так что ГАИ – излишняя роскошь для нас.

Затряслись.

– Вся дорога такая? – клацая зубами, спросил.

– Да БелАзы раздолбали!

К концу света, наверное, такая дорога и должна быть.

По бокам то и дело уходили вниз гигантские воронки, как лунные кратеры.

– Карьеры! Кто работает тут – называем «карьеристы».

Там, возле дна, машинки казались крохотными, а здесь, сделавшись огромными, шли на нас, как циклопы (кабинка смещена влево, как единственный глаз).

– Сила! – воскликнул я.

– А! В полкузова идут! – прокричал Пека. – Разбитой социализм!

Проехали. Встали в полной тишине.

– Вот. Тут у нас арктическая тундра сменяется высокоарктической.

Торжественно помолчали. Там-сям торчали кверху черные «пальцы» – кекуры, выбросы лавы. Могучий пейзаж!

Проехали еще. Резко остановились. Крики птиц.

– Все?

– Дальше хочешь? Только вниз! Пятьсот метров всего.

Из машины я на карачках, осторожно вылезал – как бы не сверзиться. Пека щегольски встал над самым обрывом. Чуть ниже в серо-жемчужный океан уходили два длинных мыса – слева и справа от нас.

– Руки, – пробормотал я.

– Ноги! – Пека уточнил: – Ноги называются – Левая и Правая Нога.

Голоса наши на просторе, не отражаясь ни от чего, звучали тихо.

Между протяжными вздохами моря доносился птичий гвалт со скал, невидимых нами.

– Ну пошли? – я шагнул в сторону правого мыса.

– Стоп. Сперва подумай чуть-чуть.

– О чем?! – азартно произнес я.

– Однажды, по дури тоже…

– Спасибо тебе.

– Пошел – так вернуться не смог – налетел туман, все ледяной кромкой покрылось. Соскользнешь – и туда! На карачках возвращался.

– Бр-р… А что это за скелеты там? – На спуске мыса к морю белели огромные костяки.

– Китовые челюсти. Чукчи-морзверобои жили. Большого кита за двадцать минут разделывали – оставался только скелет. Челюсти – как каркас для чума. Шкурой покроют – и живи!

Не хочу!

– Ну и как шла добыча здесь?

– Нормально. Нерпа всегда тут, моржи на несколько месяцев уходят, потом возвращаются. Еще киты. Настоящий морохотник на любого зверя кидается не колеблясь!

Глядя на челюсть, можно себе представить размер кита! И отвагу охотника!

– Вот тут, – он с грустью узкий галечный пляж указал, – была забойная площадка котиков. Загоняли сюда – и били!

– А где ж всё теперь?

Пека молчал. Океан равнодушно шумел… Там же, видимо, где все, что было, и где скоро будем все мы… Величие картины настраивало на возвышенный трагический лад.

Пошел снежок, занося все пухом. Это июнь!

– А там что за пепелище? – указал я на Левую Ногу.

– То РЛС, радиолокационная станция была, за океаном следила, за ракетами, которые мог кинуть на нас коварный враг. Сгорела в прошлом году.

– Враги?

– Какие, на хер, враги? Комиссия из Москвы. Контролировать приехали. Ну и сожгли.

– Странный способ контроля.

– Какой есть… Устроили им тут охоту на белого канадского гуся, прилетает аж из Канады гнездиться и яйца высиживает на голой скале – сидит зачастую всего на одном яйце. Подвиг совершает. И тут с моря приходит снежный заряд, заносит их, только шеи торчат, но пост свой не покидают. Ну, белый песец этим пользуется – бежит и на ходу им шеи стрижет – рядами просто. Про запас!

– Зверь хоть на пропитание себе берет – иначе ему не выжить, – я пытался привнести хоть что-то светлое в этот сюжет. В этом царстве диких скал, похожих на ад, я пытался нащупать хоть какую моральную гармонию. Иначе как же писать? Да и жить, между прочим…

Пека, однако, отмел последние мои надежды.

– Не надо песен! Зверь и есть зверь. Гляжу тут – бежит прямо по улице, и сразу четыре хвоста леммингов, мышей полярных, торчат из пасти и дрыгаются еще. Зло взяло. «А не подавишься?» – говорю я ему. Так он что делает? Останавливается и смотрит злобно на меня. Не боится! Знает, что шкура линяет, бить сейчас никто не будет его. И лает на меня, да так, что мыши из пасти вылетели – одна даже живая, поползла! Так злобно лаял, что еще двух леммингов, полупереваренных, срыгнул. Мог бы – загрыз меня!

Мрачное кино.

– Да только люди хуже зверей! – Вот, оказывается, Пека куда клонил. – Спустили им мотобот – с моря лупили прямо по гнездовьям и вылавливали гусей убитых прямо в воде. Но большая часть, конечно, в скалах застряла, не достать. А тем по х…! Ну и бог наказал. Сначала дристали все! – Пека захохотал. – Клозет отдельно у них, мы в бинокль наблюдали с поселка, как бегали они, на ходу брюки с лампасами скатывая. Потом уснули – и полыхнуло! Лампас, конечно, после этого лишились. Но бдительность проявили задним числом: этот поселок звероводов, мыс Правая Нога, прихлопнули. Мол, как же он тут теперь без присмотра будет стоять? А вдруг зверобои шкурки в Америку повезут продавать? Это ни-ни! Лучше выселить на хер! Я на острове Врангеля был – там американцы провокации устраивали: вираж закладывают над нашим аэродромом и, пока ракетчики, перехватчики, взведут агрегаты свои, – бжжжик! – улетают. Теперь летай сюда кто хочешь – никакого контроля! Но бдительность, б…, проявили все же – зверобоев выселили, а что морзверя больше не добываем – пустяк! Главное – идеологию соблюсти. Не дай бог зверобой в Америку заскочит. В мгновение ока поселок разорили!

– И где же они?

– Да оседло нынче. В домах. Шапочки шьют. И пьют по-черному, начиная с детей.

Скалы скрывались в тумане… и концу света приходит конец! Чайки, рыдая, кружили над пепелищем.

– Алкоголички. В цистернах тут спирт был.

Да, разумно хозяйствуем!

Уже ехали обратно, но Пека ужасы продолжал: всемирное потепление идет, прибрежные льды тают, у берега льда нет, моржу со льдом приходится далеко уходить, на большую глубину, там они до рыб не доныривают, с голоду дохнут. А белые медведи, наоборот, в парадных ночуют, пожирают людей…

В том числе, видимо, и рабочий класс!

– Все, р-работать! – жахнул я по столу, только вошли.

– Ну что? – произнес он зловеще. – В реальность тебя, что ли, окунуть?

– Давай, – смело пискнул я.

– Ну слушай… Заделался я сменным мастером…

– Та-ак.

– Не мог поначалу ничего понять. Все смены, гляжу на графике, сто процентов дают, пятнадцать вагонеток начислено, сто пятьдесят тонн руды выкатывают на обогатительный комбинат. А мы с моей сменой ломим, ж…у рвем – больше десяти вагонеток не выкатить. На всех летучках топчут меня. Что же, я думаю, за несмышленыш такой? Других мастеров спрашиваю, бутылки им ставлю. Только отшучиваются: больно ты страшный, удача боится тебя. А я и вправду озверел. Думаю: сдохну, а норму сделаю! Будут человеком меня считать! И тут приезжает как раз Кузьмин – наш рудник напрямую подчиняется ему, минуя министерство. Рассказываю ему свой план. План Б. Батино открытие. Стоять под обрушением, с горизонта не уходить, экскаватор не отгонять – грести сразу после взрыва! Тот кивает одобрительно. «Знал, что ты такой. В батю! Не подведешь… Ладно, – усмехается, – план Б отправляем пока в резерв. У меня другое предложение есть: сходим тут к человечку одному, покумекаем, что и как». И приводит меня, можно сказать, к местному баю, Камилю Гумерычу самому! – Пека гордо откинулся… Но увидев, что имя не произвело на меня должного впечатления, – злобно насупился: мол, что вообще интересно тебе? В напряженной тишине стаканы чокались сами с собой. – К директору комбината, куда мы гоним руду, – счел все-таки возможным уточнить. – Для молодого мастера – все равно что свинопасу попасть к королю! Ну, принял по-королевски нас! – Пека стал сладострастно выковыривать пальцем воспоминания из зубов. – Кузьмин представляет: «Познакомься, молодой талантливый специалист, хочет честно работать, надо помочь ему. Ручаюсь за него, как за себя». Тот кивает: «Помогать честным людям – наш долг. Не волнуйтесь, молодой человек, все у вас будет в порядке». «Каким хером?» – думаю. Выхожу утром со сменой, озираюсь: все, вроде, на прежних местах, никаких изменений не наблюдаю. Ну это, наверное, думаю, на неопытный глаз, а что-то изменилось. Упираемся, как всегда. К концу – все те же десять вагонеток. Трепло! Это я не себя, как понимаешь, подразумеваю. Его. В раздевалке снимаем броню, остаемся в кальсонах, вдруг взрывник наш, бледный аж: «Камиль Гумерович к телефону!» Разинул я пасть, чтобы все высказать ему, а тот спокойно и вежливо: «Поздравляю вас с выполнением плана. Сто пятьдесят тонн». Хотел гаркнуть я, но осекся… мол, где же сто пятьдесят, когда все те же десять вагонеток? «Так что ждите премию, и с вас приходится!» – как бы шутливо он произнес и трубку повесил. Издевается? Я чуть на стену не полез! Но тут умные люди поняли, что и я в сонм их зачислен, пояснили мне. Порода у нас пятнадцатипроцентная по содержанию руды, а он на комбинате у себя записывает ее как десятипроцентную, и по итоговому металлу выходит, что руды обработано в полтора раза больше, чем в действительности. Не десять, мол, вагонеток поступило, а все пятнадцать. И все успешно выполняют план, и он не внакладе. И не думаю, чтоб в Москве об этом не знали… Ну, и мне хлеб с маслом пошел. И уважение, главное… а то болтался, как гопник! А так – повязан с крупными людьми…