— Незачем было…

— А Карфаген? От этого тоже отказываешься? Может, дома отсидишься, а мы с Толькой одни пойдем? Вот оно, доказательство, что в шалаше штабном был! На, читай!

Демка подобрал брошенную к ногам бумажку, развернул и прочел:

— «Двадцать пятого июля в ночное дежурство по лагерю назначаются из первого звена К. Клюев и Г. Свиридов…»

— Веришь теперь? Я список в штабе раздобыл! Гоша с Костей завтра в ночь дежурят. Вот их и накроем! Завтра проведем операцию «Карфаген». Ждать нельзя дольше. Кроме списков еще кое-что имеется. Знаю, что сегодня к нам Никита придет и просить будет, чтоб я стихи написал! Сами увидите.

— И вправду под нарами хоронился? Вот это да-а-а! — Толя был восхищен неустрашимостью и ловкостью вожака. — Смелый!

— Знаю, не новость! Слушайте!

Ленька нарисовал приятелям картину беспросветной лагерной жизни. Он говорил о кружках трактористов и комбайнеров, о звеньях помощи животноводам, полеводам и овощеводам, о покосе, о создании пионерских патрулей, которые будут оберегать посевы от вредителей, о концерте.

— Дела у них по горло, — заключил он. — Работают день и ночь, как трактора на пахоте. До того дошло, что и поспать некогда. Гошку Свиридова вчера среди ночи с постели стянули, чтобы воду на скотный двор возил. Десять бочек доставил, а ему говорят: еще давай — мало. Запарился Гошка…

— Силком заставили? — спросил Толя.

— Известное дело!

— Врешь! Гошке и всем другим за работу трудодни начислят, — вмешался Демка.

— Держи карман шире…

— Ты, Ленька, злой, как цепняк ваш. На всех бросаешься.

— Хочешь знать, Гоша при мне Илье Васильевичу жаловался, что сил у него больше нет работать, с ног валится.

— Опять врешь! Гошка не дурак Герою Социалистического Труда говорить, что работать лень.

— Думаешь?

— Каждому ясно!

— Проверить хочешь? Хорошо, я тебе, Демка, докажу…

Настойчивый стук в калитку оборвал спор на полуслове. Ленька сделал рукой презрительный жест, показывая им, что ни в грош не ценит рассуждения приятеля, и заспешил к воротам. Открыв калитку, растерялся: перед ним стоял Никита. На бронзовом, загорелом скуластом лице его играла улыбка, серые глаза смотрели миролюбиво. Из-за его спины выглядывала чуть побледневшая и осунувшаяся за время болезни Аленка Хворова. Несмотря на то что колычевцы ждали гостей, появление их вызвало некоторое замешательство. Ленька не знал, как ему вести себя. Толя и Демка разом вскочили с крылечка и вытянули руки по швам, словно солдаты при встрече с генералом.

— Здравствуй, Ленька! Мы по делу к тебе, — сказал Никита.

— Пройти можно? — спросила Аленка.

— Заходите.

— Выручи, — продолжал Никита, — сегодня идем художественную самодеятельность показывать механизаторам первой бригады. Все приготовили, а частушек нет! Старые-то есть, да надо бы новые сочинить про людей из бригады. Понимаешь?

Колычев незаметно переглянулся с приятелями, как бы говоря: «Видите? А что я говорил?»

— Поможешь? — еще раз спросил Никита.

И Ленька вдруг почувствовал, что не может отказаться. Все его существо было против, а сознание подсказывало обратное. Ведь это дело не одних только пионеров, но и взрослых, механизаторов первой бригады.

— Выручить товарищей не отказываюсь. Можно и сочинить.

— Никита, покажи ему, про кого писать, — сказала Аленка.

Никита протянул тетрадь, ту самую, из которой Колычев вырвал лист бумаги, когда переписывал дежурных.

— Тут — записи и о хороших работниках бригады, и о плохих. Что еще понадобится, расскажу.

«Кабинет» для поэта оборудовали в два счета. Демка прикатил деревянную кадушку, поставил ее на «попа», и получился вполне приличный круглый стол. Толя вытащил из поленницы березовую чурку, удобную для сидения.

— Кресло, — сказал он, — настоящее. Спинки, жаль, нету.

По тому, как заботились о «кабинете» ребята, было видно, что они очень довольны решением своего вожака: хватит в конце концов ругаться и враждовать. Это согласие они восприняли как первый шаг к примирению, а его ждали оба. Кружки, звенья помощи, патрули — пусть и высмеивал их Ленька — притягивали ребят, как магнит железо.

Чтобы не мешать поэту, Никита, Демка, Аленка и Толя уселись на крылечко. Ленька принес из дома карандаш, сосредоточился и притих.

— Леня, — предупредила его Аленка, — ты стихи на мотив сочиняй, чтобы петь можно было.

Нежное обращение удивило и тронуло Леньку. Он вскинул на девочку черные глаза и, убедившись, что та не шутит, кивнул чубатой головой.

— Напиши про хорошую работу первой бригады, — сказал Никита.

Колычев, схватив его мысль, лихорадочно заводил карандашом. Он писал, зачеркивал, снова писал и, наконец, прочел:

Не сложить такой частушки.

Чтоб воспеть, как надо,

Честный труд, геройский труд

Первой мехбригады!..

— Начало есть! — обрадованно воскликнул Никита.

— Петь можно, — поддакнул Демка.

На смуглых щеках поэта выступил румянец. Одобрение вдохновило его. Бегло пробежав заметки в тетради, он моментально сочинил вторую частушку:

Смотрит рожь на тракториста

С гордостью и вызовом:

«Лень отбросив, потрудись ты –

Выше леса вызрею!»

— Это — да-а-а, — восхитился Демка. — Это — клас-с-с!

— Можно я пропою? — попросила Аленка. — Дай?!

— Подожди, — остановил ее Никита. — У него сейчас хорошо получается, а мы разговорами сбиваем. Про тракториста Ивана Полевого напиши. Он больше всех горючего сберег. Про него надо сочинить обязательно: Илья Васильевич просил.

Ленька прикусил зубами кончик карандаша и, уставившись в одну точку, беззвучно зашевелил губами. Иногда, очевидно, подыскав удачную рифму, поэт удовлетворенно кивал головой, отчего кудрявый чуб колыхался. Колычеву и самому понравилась новая частушка. Он записал ее на отдельном листке и подал Аленке, спросив:

— Подойдет?

— Ой, как хорошо! — девочка вскочила. — Послушайте, ребята! — Она подбоченилась и, словно это было на клубной сцене, прошлась по двору:

— Здорово! — За калиткой кто-то захлопал в ладоши. — Сильно!

— Костя! — узнал Никита. — Иди, Костя, сюда!

Клюев появился во дворе, поздоровался и сел рядом о Демкой.

— Мешать не буду, — сказал он, поправляя на голове кепку. — Сочиняй, Ленька… — И, сняв кепку, положил на колени так, чтобы ребята обратили на нее внимание.

— Где раздобыл такое чудо? — спросил Никита, разглядывая промасленную до черноты серую кепку с прожженным козырьком.

Круглое, розовощекое лицо старосты кружка юных комбайнеров расплылось в улыбке, карие раскосые глаза плутовски прищурились.

— Кепку? — как бы не понимая, переспросил он, хотя прекрасно знал, о чем идет речь. — Ее мне механизатор подарил, тракторист… Почти новая кепочка-то.

— Угу, — сдерживая смех, согласился Никита. — Только кто-то успел твоей кепкой мазут почерпать.

— Мазут, мазут! Подкладка новая. Глянь…

— Кто подарил-то?

— Говорю, тракторист! Отдал мне кепку и сказал: «Носи на полное здоровье, если нравится. Не жалко убора. Только учти, под этой заслуженной кепкой голова должна работать точнее секундомера». Я ее и взял.

Аленка сначала прыснула в кулак, а затем, не выдержав, разразилась громким смехом. Ее поддержали Демка с Толей и Ленька с Никитой.

— Смешно? — надулся Костя. — Я пойду, пожалуй…

— Брось ерепениться! Помогай стихи сочинять!

Дело обратили в шутку, и Костя успокоился.

На сочинение частушек ребята потратили часа полтора. Время клонилось к обеду, а предстояло сделать еще многое. Главное — разучить новые частушки.

Никита поторапливал. Чтобы не возвращаться в деревню дважды, он попросил Демку сходить вместе с Костей в клуб и забрать все необходимое.