– Так это хорошо. Эй, послушай, помнишь, ты говорил, что я слишком слаб, чтобы стать одиноким?

– Это же просто. Ты ведь не одинок, пока ты слаб. Чтобы стать одиноким, нужно прогнать все – память, жалость, страх, привычки, желания. И остаться наедине с тем, что не прогонишь, с тем, что и есть ты. Тебе не останется ничего, кроме покоя. А ты трус, и поэтому не можешь расстаться со своим страхом, своими мыслями и так называемыми чувствами, которые сам себе придумываешь и потом мучаешься. Это не самая лучшая компания. А избавиться от них и стать одиноким ты не сможешь, потому что ты ленивый, слабый и тупой.

Странно. Сегодня с ним что-то не то. Давно я не слышал от него такой связной речи.

– Скажи, а может у этой истории быть счастливый конец?

– Какой конец?

– Ну, счастливый. Ты же понимаешь – это когда с утра хочется проснуться, а вечером – заснуть.

– Не думаю, чтобы у этой истории вообще был конец. Просто твоя жизнь – она, как цепь, где звенья последовательно связаны, и одно ведет к другому, ну, с небольшими вариациями. А в самом конце – вроде гири – твое так называемое счастье или несчастье. И поэтому каждый свой поход по коридору ты как-то приравниваешь к этим возможным финалам. Ах, я видел во сне жуткую рожу. Это не к добру. Ах, меня ударило током. Ах, вода течет – все тебя пугает, мучит, всего ты опасаешься. Или наоборот – надеешься. А все потому, что, складываясь в цепочку, оно неминуемо ведет тебя к одному из исходов. Вот ты и бегаешь, как крыса по канализационным трубам, от беды к беде.

– Ну, даже если ты прав, а, может быть, ты прав – то почему мне одни неприятности выпадают?

– Во-первых, ты только их и видишь, а во-вторых, место здесь такое.

– А как можно еще? По-другому?

– Представь себе, что это просто картинки, как будто ты листаешь огромную книгу и раскрываешь ее наугад. Вот на этой картинке под кем-то рушится лестничный пролет, а на той кто-то разговаривает с собственной тенью, и она ему отвечает. Потом тебе кажется, что этот кто-то – ты. Ты просто придумываешь себя в этой книге, и вот уже ты бежишь по коридору, а он обрушивается за тобой. Еще на одной картинке ты погибнешь тысячей способов. Но это не важно, и не стоит огорчаться, потому что еще на одной картинке ты жив и как будто счастлив. То есть это тебе на картинке кажется, что ты счастлив. Открывай любую картинку, какая попадется. В принципе они связаны только общим героем и местом действия. Во всем остальном они случайны.

– А есть картинка, где я выхожу из Дома? Где мне удается вспомнить, кто я?

– Самая важная штука здесь в том, что картинки возникают, только когда ты на них смотришь или думаешь о том, что должен увидеть. До этого их просто нет. А как ты можешь представить себе, что выходишь из Дома, если ты никогда не бывал снаружи? Ты ведь даже предположить не можешь, что там. А значит, нет и картинки. Все, что происходит в Доме – это комбинация, пусть даже очень сложная и причудливая, из его частей – из твоей единственной реальности. Ведь их-то ты уже видел – правда, не в таких сочетаниях.

Я хотел было рассказать ему про свою единственную правду, но осекся. В Доме опасно говорить про такие вещи вслух. Тут меня осенило:

– Но ведь картинки возникают только тогда, когда я на них смотрю, значит, без меня Дома не будет. Значит, стоит мне убежать от него, захлопнуть книжку, как его разум просто перестанет существовать. Он станет закрытой книжкой, которую никто не читает.

Я разволновался и снова свесился с кровати, чтобы посмотреть на Собеседника. Он растолстел и поседел еще больше. Он сцепил руки на подушкообразном брюхе и шевелил пальцами, отбивая какой-то замысловатый мотивчик.

– Не смотри на меня! – снова пронзительно завизжал он и ударил меня по уху. Я быстро поднялся.

– А, извини.

– Такого тупого, как ты, больше нет, говорил ведь, всегда говорил.

– Да я тут вообще один, тебе сравнивать не с кем.

– Ну, это как сказать. – Собеседник замялся. – Еще есть я. Почти. Иногда.

– Да, так как насчет того, что Дом без меня не может существовать? Ведь если судить по-твоему, то я ему просто необходим. Я его – проявляю, что ли.

– Косно мыслишь и невнимательно слушаешь. Все лепишь свою логику, вопросы неправильные задаешь. Ты ведь сам себя придумал на картинке, где есть Дом, так куда ты, спрашивается, оттуда убежишь? А даже если убежишь, то что тогда станет с твоим разлюбезным сознанием? Что от него останется тебе? Дело не в том, может ли Дом существовать без тебя, а в том, можешь ли ты существовать вне Дома.

– Значит, меня просто нет? А кто же тогда смотрит на эти картинки? Кто же тогда их представляет?

– Дурак ты, все-таки. И к словам цепляешься.

Собеседник почему-то оказался перед окном. В пепельном ночном свете он был худ, высок и полупрозрачен. Лица его я разглядеть не смог. Потом он шагнул к стене, преодолев за один шаг полкомнаты, и исчез. А меня потянуло в сон. Я нашарил на стене выключатель, зажег свет, тусклую желтоватую лампочку, которая мигала и тихонько жужжала, неназойливо, как сумасшедший письмоводитель. Кажется, потом мне снились кошмары. Я не помню.

Окно, темно,

И тысяча лет

Одиночества вдоволь

В заколоченном Доме,

там, где нас нет.

Зимовье Зверей.

Сегодня ветер клубит пыль там, снаружи. Тумана нет, он подевался куда-то еще со вчерашнего дня, небо стало грязно-белого цвета, а ветер клубит пыль. Ему, наверное, надоело гонять газеты по коридорам, и он вылетел туда, за оконные стекла. Пыль поднимается в воздух огромными колоннами и кружится волчком на одном месте, потом вдруг застывает на секунду и разом падает вниз, словно отяжелев. Проходит время, и рыжеватый пыльный столб снова вырастает из ниоткуда, и все повторяется. Я такое вижу впервые. А может, это уже было, просто я не помню. Я так часто принимала здесь за действительность то, что оказывалось потом обрывками снов, мыслей и отражений. Это блики. Я все время на грани какого-то глобального знания, но меня не пускают к нему. А я так устала.

Из окна моей комнаты виден кусок двора, угол другого корпуса, стена и ворота. Если прижаться лицом к оконному стеклу, сплющив нос, можно разглядеть еще два небольших корпуса с узкими проемами-бойницами, груду кирпичей прямо под моим окном, разбросанные по двору листы то ли жести, то ли ржавого железа, крышку канализационного люка, выглядывающую из-под кучи щебня, искореженные пики арматуры, сплетенные в какие-то замысловатые клубки. Пыль. Мусор. И все.

Я никогда не была там, снаружи. В том прошлом, которое придумало мне Здание, я ни разу не выходила во двор. Я знаю только свою комнату, коридоры, двери, лестницы… И так было, наверное, всегда. Если бы выяснить, на каком хоть этаже я нахожусь, было бы, наверное, гораздо легче мечтать о выходе. Но мне не дано даже этого.

Вспомнить страшно, сколько сил я потратила на эти гулкие лестничные пролеты, пытаясь добраться хотя бы до второго этажа. Да ладно, пусть до третьего. Оттуда, в конце концов, было бы не так уж страшно спрыгнуть. Или упасть, если Здание так не любит инициативу. Я даже откопала в куче тряпья в одной из комнат довольно сносную веревку, не очень длинную, правда, ее хватило бы как раз на два этажа. В принципе, меня устроил бы даже четвертый – ведь не так уж страшно пролететь метров шесть от конца веревки до земли. Я была готова даже разбить окно, хотя знала, что этого делать категорически нельзя, просто недопустимо. Мне уже было все равно, лишь бы выйти.

Здание мастерски сужает желания. В мутном, неясном и почти несуществующем «раньше» я мечтала, нет, я верила, что выйду отсюда совсем, полностью, оставлю за спиной ворота и стену с колючей проволокой, растворюсь, потеряюсь в не известном мне «там», и, хотя ничто не поддерживало во мне этой уверенности, я чувствовала, что оно на самом деле есть, должно быть, обязано… «Там» – обязательно все будет хорошо.