В шестой по счету комнате окно было выбито, туда задувал мокрый ночной ветер. Уже совсем стемнело, и ночь, кажется, была безлунной. То есть, это я придумал, что она была безлунная. Просто с неба не лился серебристый нездешний свет, от которого стены в коридоре поблескивают синим. Сегодня было просто темно, остался только свет от нескольких мощных прожекторов на моей шестнадцатиэтажке. Один их них, тот, что укреплен на подвижной раме, слегка раскачивается на ветру и шарит лучами по двору, как раз под окном. В луче танцуют капли тумана. Ночью туман приходит во двор и заполняет его до верху. На земле, в пятне луча, словно из ниоткуда, появляются кучи мусора, бочки и канистры, из которых перед корпусом сложена пирамида, темные лужи, доски и бревна, кирпичи, непонятные бетонные конусы.

Я высунулся из окна почти наполовину. Время сегодня настолько вязко и безлико, что его просто необходимо чем-то раскрасить. Хотя бы вот этим томительным и сладко-жутким ощущением – перегнуться через подоконник и, лежа на нем животом, высунуться наружу наполовину. Сначала можно закрыть глаза, и тогда чувствуется мокрый ночной ветер, а сам ты наполняешься Ожиданием – вот откроешь глаза, а там, под тобой – шестнадцать этажей тьмы и пустоты, и только где-то внизу, в неизвестности, скалится неухоженная, израненная земля. А между ней и тобой – пустота и туман.

Туман набивается в рот, и если не открывать глаз, то кажется, что летишь. А потом, если их быстро открыть, то темнота и туман бросаются в лицо, черная земля надвигается, а камни и доски, ползущие в пятне прожектора, летят навстречу. Тогда понятно, что вовсе ты не летишь, а падаешь, или вот-вот упадешь. Одно неверное движение – и ты слишком перегнулся через подоконник, еще секунду будешь пытаться удержать равновесие, хватаясь за стену, напрягаясь и выгибая спину, и тем самым еще больше высунешься, и будет короткая борьба между тобой и силой тяжести, и сила тяжести победит, и ты, последний раз дрыгнув ногами, нырнешь вниз головой в шестнадцать этажей пустоты, ночи и тумана.

Кто его знает, а вдруг перед тем, как встретиться с бетонными блоками, щебенкой и намертво утрамбованной землей, ты научишься летать? Когда я думаю об этом, лежа на узком подоконнике, я еще сильнее вцепляюсь в него. А сердце колотится быстро-быстро, и какая-то странная теплая боль протыкает насквозь, и от этого пусто становится внутри, а в ушах позванивают колокольчики. И если чуть-чуть подождать и немного успокоиться, то можно отпустить подоконник и вытянуть руки перед собой, словно ты ныряешь в ночь, но теперь уже по собственной воле, а потом развести их в стороны, как крылья. И замереть так на секунду, натянувшись, как струна, цепляясь за спасительную точку равновесия. И тогда ветер будет играть волосами, между пальцами растечется туман, а ночь запоет на тысячу голосов.

Вот так можно провести вечер в разбитом окне шестнадцатого этажа. Но сегодня мне что-то не хотелось. Я просто выглянул. По земле металось пятно света, два луча уходили с крыши и терялись где-то среди корпусов. Холодало.

Из этого окна виден почти весь мой корпус. Этот шестнадцатиэтажный монстр изогнут буквой Г, и мой наблюдательный пункт находится почти в конце короткого плеча. Вон там, на другой стороне крыла, под крышей, угловая комната – это моя. Я специально зажег там свет, когда уходил, и теперь на фоне общей темноты мне светит желтый прямоугольник, создает иллюзию уюта.

Я постоял немного, уже собирался уходить, но тут произошло Событие. Я не сразу понял, что же случилось. Просто на четвертом этаже, за два окна от торца зажегся свет. Это явно не походило на шалости Дома с освещением – он любил поиграть, но делал это как-то лихорадочно, по-сумасшедшему. Свет, например, вспыхивал на несколько секунд на всем этаже, потом гас, потом снова вспыхивал, или попеременно включался то в одной, то в другой комнате, от чего этажи становились похожими на елочные гирлянды с бегущими огоньками.

Сейчас было не так. Просто в окне четвертого этажа зажегся свет, и оно стало желтым и уютным. Свет не мигал, не гас, я затаил дыхание и не отрываясь смотрел – может, это снова наваждение? Я ждал – минуту, другую, третью. Свет не гас. Несколько раз мне показалось, что в глубине комнаты кто-то прошел, но было слишком далеко, и я не мог сказать наверняка.

В комнате кто-то был. Кто-то пришел туда, прочь от холодной пустоты коридоров, зажег свет и теперь сидит за столом. Кто-то, такой же, как я, – в этом я был уверен.

Окно по-прежнему светилось. И тогда я побежал, так быстро, как только мог. Выскочил в коридор и понесся к запасному выходу.

Неужели я здесь не один? Неужели закончилось мое нескончаемое падение в ночь? Ведь если я найду кого-нибудь, если мне удастся добежать, значит, Дом допустил ошибку, значит, его можно победить. Ведь он уже почти свел меня с ума, почти убил во мне всякую надежду – оставил ровно столько, чтобы я мог подняться утром и вновь, и вновь, и вновь плестись по бесконечным коридорам. Стоит только подумать об этом, как хочется уткнуться лбом в стену и закричать, заплакать, пожаловаться, позвать… Но кого? Кому? Именно сейчас, когда я увидел свет в окне, до меня дошло, насколько же я одинок – космически одинок – и от этого уже почти спятил. Хотя, почему почти? Мне ведь просто не с кем сравнить свое безумие. А может, я спятил настолько, что выдумал и Дом, и все остальное – может, я просто долго и одиноко живу в заброшенном общежитии, и у меня начались галлюцинации.

Я, кажется, начал немного задыхаться. Бежал по лестнице, прыгал через четыре ступеньки, а на стенах мелькали номера этажей. Между десятым и девятым я поскользнулся, пролетел полпролета и упал, но не успел даже почувствовать боли, сразу вскочил и бросился дальше.

Мне бы только найти кого-нибудь живого, чтобы он не проходил сквозь стены, не таял в воздухе и не произносил слова наоборот. И тогда все будет хорошо. Мне все равно, кто он, что он здесь делает, как встретит меня. Я смогу рассказать ему все, все, что знаю о Доме и о себе, я буду слушать все, что расскажет мне он, а потом мы будем сидеть и смотреть в ночь, и Дом со всем своим безумием превратится в шута.

Наверное, там, в далекой светлой комнате сидит она – та, чью пожелтевшую фотографию я нашел однажды на стене в комнате, которая на следующий день выгорела на очередной Черной Свадьбе. У нее длинные волосы и серые глаза, которые в темноте зеленеют, и легкие пальцы, и серебристый смех. Сейчас она сидит в углу на пружинной кровати, поджав ноги к подбородку и обхватив колени руками, сидит и смотрит, как за окнами день превращается в ночь. Она еще не знает, что я есть. А я есть, я иду. Я войду и скажу: «Здравствуй. Ничего не бойся, мы победили». Вот так. Сразу – мы. Только бы успеть добежать.

Вот я и на нужном этаже. Забежал в комнату, выглянул в окно – свет все также горел, и я точно разглядел, что в глубине комнаты кто-то двигался. А передо мной еще длинный, очень длинный коридор. И я побежал снова. Двери, двери, двери, повороты, темнота проемов и снова двери, двери, двери.

Я повернул за угол. В дальнем конце коридора из-под двери выбивался лучик света.

Ну, еще чуть-чуть!

Эй, это я.

То, что должно было быть криком, получилось хриплым шепотом. Но ничего. Я добегу, и все будет хорошо. Вот до двери десять шагов, восемь, пять. Как гремят мои шаги. Свет все не исчезал, и я кинулся на дверь всем телом, широко распахивая ее, навстречу тому, что ждет меня там.

За дверью были сумерки, мутное окошко, пружинная кровать в углу, кривоногий стол, тряпье на полу, в середине комнаты – почему-то два кирпича и куча пепла между ними. И никого. Только затихающий звук сбитого заполошенного дыхания, неужели это я дышу так громко?

С минуту я стоял, ошалело оглядываясь, а Дом праздновал очередную шутку далеким перестуком капель, шорохом и скрипом, похожим на смех. Он снова выиграл.

Я не сказал ни слова. Не ругался, не колотил кулаками по стенам. Он плюнул мне в лицо, он подловил меня. Но я промолчу. Я молча закушу губу, развернусь и спокойно уйду.