Но на станционный перрон из вагона петербургского поезда вышла во всех смыслах обычная, хотя и не лишенная красоты девушка, стройная, сероглазая, с пепельными волосами, стянутыми узлом под маленькой шляпкой с крапчатой вуалеткой. Одета она была в дорожное пальто из легкого шелка, называемое «пыльник». В таких пальто часто путешествуют практичные дамы, чтобы поберечь спрятанную под ним одежду.

Дмитрий боялся, что, увидев на перроне вместо Ованесова совершенно незнакомого ей господина, Вера испугается и не захочет ехать с Колычевым в чье-то загородное имение, где ее должны разместить.

Но девушка восприняла все, что говорил Дмитрий, с вежливым равнодушием, ни одной искорки тревоги не мелькнуло в ее глазах, и она покорно, сопровождаемая Колычевым, направилась к княжескому экипажу.

Похоже, ей было совершенно все равно, что произойдет дальше...

«Пока наши женщины не научатся проявлять хоть какую-то осмотрительность, их так и будут безжалостно убивать, – невольно подумал Дмитрий. – На счастье этой пигалицы, я не душегуб и не собираюсь лишать ее жизни. Но нот так, не задумываясь, почему ее не встретил знакомый, и даже не прислушиваясь к тому, что ей объясняют, отправиться куда угодно с первым встречным человеком... Осмотрительной эту барышню не назовешь. И ведь знает, вероятно, что здесь недавно при невыясненных обстоятельствах убили молодую женщину. Удивительное легкомыслие».

Станционный жандарм, с которым Дмитрий познакомился в день убийства молодой княгини, окинул приезжую оценивающим взглядом и, козырнув Колычеву, вступил в разговор:

– День добрый, господин Колычев. Я смотрю, вы опять молодую даму поджидали? Ну, слава тебе Господи, эта хоть благополучно добралась. Вы, мадемуазель, тоже в имение к князю, погостить?

Дмитрий собирался было представить Веру как свою собственную знакомую, но не успел.

– Да, его сиятельство вызвал меня из Петербурга, – равнодушно ответила Вера.

– Ну что ж, оно и понятно, его дело вдовое, – усмехнулся жандарм и вновь козырнул.

Вера казалась совсем не разговорчивой и по пути в усадьбу лишь немногословно отвечала на те вопросы, что задавал Дмитрий, никак не стараясь поддержать разговор. Единственное, о чем она посчитала возможным высказаться, была погода.

– А здесь прохладно, – заметила Вера, придерживая от ветра шляпку. – Я думала, на юге будет теплее.

– Погода испортилась только неделю назад, – попытался развить погодную тему Колычев. – А до того стояла страшная жара. Я, когда собирался на юг в бархатный сезон, совершенно не ждал такого изнурительного пекла. Сейчас хотя бы посвежело и стало легче дышать...

Вера молча устремила взгляд на дорогу, никак не реагируя на слова Колычева.

Княгиня Рахманова, как дама, получившая в свое время хорошее воспитание, сумела сделать над собой усилие и, несмотря на все недовольство, приняла Веру Коноплянникову вполне милостиво. К тому же скромный дорожный пыльник Веры совсем не походил на одеяние жрицы свободной любви и никак не выдавал свою хозяйку.

А на Веру сильное впечатление произвела роскошная, утопающая в южных розах княжеская усадьба. Как ни старалась барышня сохранить на лице прежнюю маску невозмутимого равнодушия, все равно ей трудно было скрыть удивление и восторг.

Увидев, наконец, молодого князя, владельца всего этого великолепия, Вера заговорила с ним гораздо более почтительно, чем с Дмитрием Степановичем на станции.

Колычев дал Вере время устроиться на новом месте, привыкнуть к усадьбе и ее обитателям, а потом стал заводить с ней беседы, пытаясь осторожно выведать о том, что происходило в петербургском поезде в день убийства. Но как только он подступал в разговоре к теме дорожных впечатлений, Вера тут же замыкалась, отвечала односложно, а то и вовсе отмалчивалась, и всячески демонстрировала нежелание говорить о своей поездке в компании Ованесова и том, что случилось в вагоне первого класса...

Дмитрий не раз сетовал на характер упрямой девицы, но Феликс Рахманов не хотел его слушать – он был от Веры в восторге и все время пытался оказать ей какие-то знаки внимания – приказал садовнику ежедневно приносить во флигель Веры букеты роз и корзинки с фруктами, сам отобрал для нее в библиотеке несколько популярных у дам переводных романов, посылал слуг в город за пирожными «птифур» и шоколадом...

Вера при виде Феликса буквально расцветала и теряла всю свою замкнутость.

Через пару дней в усадьбу прибыл господин Ованесов, желавший навестить гостью. Ему указали на флигель, в котором разместилась Вера. Девушка вышла из домика к нему навстречу, не приглашая его войти. Под ревнивым взглядом князя, наблюдавшего за происходящим из окна большого дома, Вера с Ованесовым сделали несколько кругов по аллеям парка, оживленно беседуя о чем-то, после чего купец, впавший в плохое настроение, откланялся и отбыл восвояси.

Феликс бегом спустился по мраморной лестнице, прыгая через две-три ступени, разыскал Веру в саду и увел ее куда-то к морю.

– Дмитрий Степанович, вы знаете хотя бы что-нибудь об этой девушке? – озабоченно спрашивала Дмитрия старая княгиня. – Я не уверена, что могу одобрить излишне близкое знакомство моего сына с этой особой. Нет, я, конечно же, не имею склонности к тиранству и не могу диктовать мальчику свою волю, даже руководствуясь наилучшими намерениями, но Феликс порой проявляет неподобающее легкомыслие! Все-таки он – князь Рахманов и должен осмотрительно относиться к своим дружеским связям.

Сидя после обеда в беседке парка, Дмитрий услышал, что из открытого окна флигеля Веры доносятся звуки гитары и женский голос надрывно, со слезой поет:

К удивлению Колычева, баритон Феликса стал подтягивать слова романса, и вскоре из флигеля уже доносился вокальный дуэт.

Вечером Вера сама разыскала Колычева, сидевшего с книгой в беседке у моря. На ее лице было непривычно благожелательное выражение.

– Дмитрий Степанович! Я хочу вам обо всем рассказать. Ну, о том, что тогда случилось в поезде... Вы ведь интересуетесь. Я думала, всю жизнь молчать об этом буду. Но мне так князя Феликса жалко. Он о жизни своей говорил, так у меня просто сердце рвется, как его послушаю. Такая у него судьба была горькая, так еще и жену любимую потерял. Я вчера весь вечер плакала, как от него обо всем узнала... Вот ведь жизнь у человека сложилась, похлеще всякого романа будет.

– Знаешь, Колычев, а эта Вера, в сущности, очень славный человечек, – рассуждал Феликс, сидя на балконе рядом с Колычевым и потягивая легкое вино. – Я к ней даже привязался. Конечно, она многое повидала на своем веку, в ней есть эта... искушенность, назовем так... Но поверишь, она мне кажется от этого только притягательнее.

– Уж не влюбился ли ты, друг?

– Не знаю, кажется, это что-то другое, Понимаешь, я чувствую к ней глубокую жалость. В Вере есть что-то от героинь Достоевского. Девушка из хорошей дворянской семьи, но отец разорился, в доме – почти нищета, а вокруг столько соблазнов. Мне это так хорошо знакомо. Может быть, если бы не тетка, то и моя покойная сестра не избежала бы подобной участи... Эта мерзкая сводня, генеральша, содержательница салона, выискивала хорошеньких девочек, попавших в тяжелые обстоятельства. Знаешь, как это делается? Одна подачка, другая, потом девчонка уже запуталась в силках и должна отслужить благодетельнице все, что для нее было сделано из милости...

– Да, эта дорога известная. Знаешь, мне однажды довелось вытащить с панели молоденькую проститутку, причем не такую даму полусвета, как Вера, а бедную уличную замарашку. Трудно с ней поначалу было, но ничего, удалось направить на путь истинный и даже замуж удачно выдать за владельца зеленной лавки. Потом благодарная Ванда каждую неделю присылала мне из своей лавки гостинцы – моченые яблоки, клюкву, огурчики малосольные.