— Поняли, жорики? — с угрозой спросил Гусиная Лапа и по напряженным, хмурым глазам парней убедился: поняли. — А теперь так, — продолжал он уже деловито и властно, — вот она, сердечная, — и похлопал рукой по стене. — Ее долбить будем. Тихо так долбить, с умом. Ни одна душа не услышит. Как чуток останется — все. Дальше мое дело, вы к нему касаться не будете.

При последних словах он уловил облегчение на лицах кое-кого из парней. А Карцев спросил настороженно:

— Чего там, за стенкой-то? Гусиная Лапа загадочно усмехнулся.

— Увидите, жорики. Не пожалеете. И пить будем и гулять будем. Девкам тоже подарочки поднесете — зацелуют. Деньжат будет — во, — и он провел рукой по горлу. — Навалом.

— Живем, — восхищенно хлопнул себя по коленям Розовый, И разом исчезло напряжение, на лицах засветилась жадная радость.

— Чем долбить-то? — спросил кто-то.

— Все есть, жорики. Все. — Гусиная Лапа вытащил из ближайшего ящика припасенные инструменты. — Пока двое долбят, остальные на стреме стоять будут, покажу где. И сам недалеко буду.

— Работа солидная, — сказал Розовый, пощупав стену, — за раз не управимся.

— За раз и не требуется, — ответил Гусиная Лапа. — Три-четыре ночки провозимся — и порядок.

Спустя некоторое время в подвале глухо и осторожно застучали молотки…

На следующий вечер собрались опять. Как и накануне, Гусиная Лапа привел их все тем же путаным путем, и опять никто не мог сообразить, где находится дом, в подвал которого они поодиночке спустились.

В стенке уже наметилась неглубокая, с рваными краями ниша. Рубить стало труднее. Руки быстро уставали, на пальцах появились кровавые ссадины, трудно было дышать от кирпичной пыли.

Работавший вместе с Карцевым Генка Фирсов по кличке Харя вдруг глухо застонал и выронил молоток. Из перебитого пальца густо потекла кровь. Генка отчаянно замотал в воздухе рукой, потом прижал ее к животу и сквозь зубы процедил:

— К чертям это дело… Сдалось оно мне…

— Давай перевяжу, — сказал Карцев, вытаскивая носовой платок, и сочувственно прибавил шепотом: — Пока не кончим, никуда не уйдешь, Харя. Что ты, не знаешь, что ли?

Генка обмотал палец платком и, отдышавшись, упрямо буркнул:

— Говорю, все, значит, все, — и, хмуро посмотрев на Карцева, добавил: — И тебе советую. Дело это, знаешь, чем пахнет?

Они, как всегда, солидно выпили перед тем, как прийти сюда. Пили прямо из бутылки по очереди, почти не закусывая. У Карцева еще шумело в голове, и он поминутно сплевывал густую горькую слюну. Слова Генки доходили до него, как сквозь вату, и в ней словно застревал и не доходил до сознания их опасный, угрожающий смысл. Карцев вяло махнул рукой.

— Ладно тебе.

— Не ладно, — упрямо мотнул рыжей головой Генка. — Раскумекаешь — поздно будет.

Он совсем не казался пьяным.

В этот момент откуда-то из-за ящиков появился Розовый — он, видимо, все слышал. Сжав кулаки, он надвинулся на Генку, и без того маленькие глазки его на круглом лице зло сузились.

— Трухаешь, слизь? — с угрозой спросил он.

— Пошел ты, знаешь куда?..

— Будешь долбить?

— Не буду!

— А-а, так, значит?

Розовый занес кулак, но тут вмешался Карцев:

— Ты не очень, слышь?

Розовый резко повернулся к нему, губы его уже дрожали от бешенства.

— А ты мало получил тогда, Профессор? Еще хочешь?..

Рука его скользнула в карман. «Нож», — мелькнуло в голове у Карцева, и он, уже не думая, что делает, поднял над головой тяжелый молоток.

Видно, Розовый сообразил, что драться сейчас невыгодно, потому что быстро отступил в проход среди ящиков и, прежде чем убежать, истерично крикнул:

— Поглядим еще! Живыми отсюда не выйдете!..

Когда они остались одни, Генка хмуро спросил:

— Вдарил бы его молотком или так?..

— Вдарил бы, — тяжело дыша, ответил Карцев.

И Генка просто сказал:

— Ну, спасибо, раз так.

Помолчали. Потом Карцев нерешительно сказал:

— Сейчас он Лапу приведет. Давай уж… — и поднял валявшееся на полу зубило.

— Не буду, — упрямо повторил Генка.

Карцев, согнувшись, вяло застучал молотком. Руки его дрожали, голова стала совсем тяжелой.

А через минуту за ящиками послышались тяжелые шаги и, загородив собой весь проход, появился Гусиная Лапа. В слабом свете фонарика, укрепленного не выступе стены, видно было, что мясистое лицо его спокойно, он даже как-то сочувственно посмотрел на скрюченную Генкину фигуру в углу, потом сказал:

— Пошли, Харя.

Генка через силу поднялся, Гусиная Лапа посторонился и пропустил его вперед.

Больше Карцев не видел рыжего Генку. Он даже не посмотрел ему вслед, не обернулся. Тяжелый взгляд Гусиной Лапы словно пригибал его к полу. И он, холодея, все бил и бил молотком, боясь выронить его из онемевших пальцев.

Когда они много позже молча выползали из подвала, перепачканные и измотанные, среди них не было Генки. Никто не спрашивал, где он, никто не упомянул о случившемся. А потом, уже в каком-то другом дворе, Карцев заметил, как Гусиная Лапа подозвал к себе Розового. Вот тогда-то он и услышал обрывок странной фразы, сказанной Гусиной Лапой: «…подальше пусть уедет…», и неизвестно почему озноб прошел у него по спине.

И тогда же, в тот вечер, — этого уже не слышал Карцев, — Гусиная Лапа сказал Розовому:

— Шофер нужен, понял? Свой в доску. Пока тут возимся, чтоб нашел.

— Ага. Постараюсь.

Прошло, однако, два дня, а Розовый все еще не нашел нужного парня.

Между тем со стеной было уже все кончено. Совсем тонкий слой кирпича отделял теперь подвал от магазина, такой тонкий, что днем Гусиная Лапа явственно слышал голоса продавцов. Один удар — и проход был свободен.

Поэтому в тот вечер Гусиная Лапа в последний раз предупредил Розового насчет шофера. Петр сильно нервничал. Торопил его и Длинный. Обоим надо было как можно быстрее «отрываться» из Москвы. Они понимали, чем грозит им теперь каждый день промедления.

И вот, наконец, шофер нашелся: Розовый вспомнил о Пашке. Через каких-нибудь два дня не на шутку влюбленный Пашка дал Гале слово быть с машиной в условленном месте.

Когда об этом стало известно Гусиной Лапе, он довольно усмехнулся. То, что в машине очутится еще и Галя, его вполне устраивало.

Одним словом, все, казалось, складывалось нормально. Теперь надо было только дождаться намеченного дня, протянуть всего сорок восемь часов так, чтобы ничего не случилось.