Да, сомнений не было. Луч фонарика, обежавший поляну, обнаружил в нескольких десятках ярдов разбитый мотор и обломки крыла, заросшие кустами.

— Но ведь он упал не вчера. — В голосе шана слышалось искреннее изумление.

— Нет, очень давно. Наверное, даже в войну.

Львин подошел поближе, нагнулся и поднял заржавленный и забитый землей ствол ручного пулемета.

— А вчера ночью болид, пролетев здесь и упав неподалеку, сжег заросли. Сжег и обнаружил трагедию военных лет. Посветите-ка сюда…

Луч фонаря забрался внутрь фюзеляжа и осветил среди путаницы проводов, изогнутых листов алюминия и разбитых ящиков с ржавыми частями винтовок белый череп.

— Я знаю, кто это, — сказал Львин.

Я тоже уже знал. Это был тот самый самолет, который мы должны были встретить на Круглом озере и не встретили. Вот оружие, которое так ждали в нашем отряде.

— Мы вернемся сюда завтра. Попытаемся найти какие-нибудь документы. И заодно продолжим поиски болида, — предложил шан.

Мы не спорили. Да и что искать в такой темноте!

Может быть, час, а может, и больше пробирались мы обратно к лагерю. Все молчали. Весь день сегодня нас преследует прошлое. Двадцать лет молчало оно и вдруг ожило, вдруг позвало нас.

Наконец лес кончился. Впереди у скал виднелся гостеприимный костер. Темная громада шарахнулась от меня, перепугав до полусмерти. Это слоны паслись на опушке леса.

В тишине ночных гор были слышны голоса у костра. Там угадывались тени наших спутников. Мы прибавили шагу, рискуя поломать ноги. Нам не терпелось вернуться к сегодняшнему дню.

— Стой, — вдруг прошептал Львин. — Вы слышите?

Мы остановились, Среди голосов у недалекого уже костра послышался женский голос. Это было невероятно! Нет, это не показалось. Все трое слышали его. С минуту мы стояли, прислушиваясь. Да, без сомнения, погонщики принимали гостей. Вот слышен мужской голос. Он высок и странен. Как будто говорящий не очень хорошо знает бирманский язык.

А когда мы подошли к костру, то зрелище, увиденное нами, предстало настолько невероятным, что мы не решились сразу приблизиться.

Погонщики и в самом деле были не одни. Рядом сидели еще двое мужчин и женщина.

И непонятное чувство, которое раньше вселило в меня уверенность, что золотая серьга была потеряна у пагоды именно нашей спасительницей, подсказало мне, что это она сидит у костра. Не правда ли, удивительно? Ведь я ее никогда не видел, да если бы и видел, забыл бы за двадцать лет. Но все-таки не ошибся. Это была именно она.

Лицо ее, широкое, смуглое, было серьезным, но большие глаза улыбались. Одежда, тонкая и переливающаяся в неверном свете костра, была соткана не здесь, не в горах. И может быть, даже не на Земле. И в этой мысли уверили меня ее спутники. Мужчины были одеты, как и она, в переливающиеся ткани, но не одежда, а лица их говорили о том, что на Земле они — гости.

Нет, я не почувствовал ужаса или отвращения к гостям. Казалось, что от них исходит спокойная уверенность и доброжелательность. Я не знаю, улыбались ли они, когда увидели нас выходящими из темноты, но мне показалось, что улыбались. Да и достаточно было взглянуть на проводников. Горцы сидели у костра как ни в чем не бывало и потягивали чай.

— А вот и они, — сказал один из проводников.

— Извините за вторжение, — сказал один из гостей. — Мы думали, что встретим всех вместе, а оказалось, вы отправились нас искать. Мы завтра с утра отлетаем в Рангун, но сначала выполнили обещание, которое много лет назад дали Ма Ко Джи — спуститься на Землю в том самом месте, где встретили ее…

А остальное рассказала нам сама Ма Ко Джи, девушка, которая спасла нас двадцать лет назад.

Легенда оказалась правдой или почти правдой.

Гости с далекой звезды, о которых вы, уважаемый читатель, знаете не меньше меня, которых видели и по телевизору и в кино, а может быть, и встречали, если вам посчастливилось быть в Рангуне в прошлом году, впервые прилетели к нам в 1944 году.

Но когда они подлетели к Земле, то увидели, что идет большая война. Они тогда еще не знали, кто прав и кто виноват в этой войне, и решили не высаживаться на нашей планете.

На последнем обороте вокруг Земли они пролетали над Шанскими горами. И тут они заметили, как в лесу разбился самолет. Тот самый, к которому шли мы с Львиным. Гости спустились рядом, надеясь помочь людям. Но было поздно. Экипаж самолета погиб. День они провели неподалеку, а потом уже собрались улететь, чтобы никогда не возвращаться на злую планету, как увидели девушку, за которой гнались вооруженные люди. Гости пожалели девушку и помогли ей скрыться от японских солдат.

Так Ма Ко Джи оказалась на их корабле.

Она пришла в себя, понемногу научилась языку наших гостей, многое рассказала им. Она хоть и была простой девушкой из шанской деревни, но ходила в школу и умела читать. Она даже читала газеты и знала, почему началась война…

А вернуться наши гости смогли только через двадцать лет. Они надеялись, что за эти годы на Земле многое уже изменилось, и знали, что люди не так жестоки, как им показалось в первый прилет. С ними вернулась и Ма Ко Джи.

Так мы и встретились с прошлым. И оно уже стало нашим будущим. Ведь вы, наверное, слышали, что мой внучатый племянник улетает на корабле гостей.

Джеймс Бэгшоу и Уилфрид Эндерхилл были старыми друзьями, они любили бродить целыми ночами по улицам, болтая без умолку и огибая один угол за другим в безмолвном, безжизненном лабиринте большого пригорода, в котором они жили. Первый из них, высокий, темноволосый, черноусый добродушный мужчина, был профессиональным сыщиком; другой, на вид чувствительный джентльмен, с острыми чертами лица и редкими волосами, — сыщиком-любителем. Читатель, несомненно, удивился, когда узнает, что говорил сыщик-профессионал, а любитель слушал, и притом даже с некоторым почтением.

— Наше ремесло, — говорил Бэгшоу, — это единственное ремесло, в котором профессионал, по всеобщему убеждению, постоянно ошибается. Никто никогда не пишет рассказов о том, что парикмахер не умеет стричь и ему помогает клиент; или, скажем, о том, что извозчик не умеет управлять кэбом и седок учит его. Но при всем том я не стану отрицать, что мы часто предпочитаем идти по проторенной дорожке; иными словами, мы имеем несчастье постоянно руководствоваться какими-то твердыми правилами и законами. В чем романисты не правы, так это в том, что они вообще отказывают нам в праве руководствоваться ими.

— Шерлок Холмс, — заметил Эндерхилл, — несомненно, сказал бы, что он руководствуется правилами и законами логики.

— Ну, возьмем, к примеру, следующий вымышленный, конечно, случай с Шерлоком Холмсом и профессиональным сыщиком Лестрадом. Шерлок Холмс может, скажем, догадаться, что какой-нибудь совершенно незнакомый ему человек, переходящий через улицу, иностранец, только потому, что этот незнакомец, переходя через улицу, смотрит сначала налево, а потом направо. Я готов согласиться, что Холмс угадал правильно. Я уверен, что Лестрад никогда бы не догадался. Но ведь все упускают из виду, что полицейский сыщик, который не мог д о г а д а т ь с я, мог зато з н а т ь. Лестрад з н а л, что этот прохожий — иностранец, по той простой причине, что он в пределах своего участка должен следить за всеми иностранцами, а кое-кто сказал бы — вообще за всеми жителями. Как полицейский я радуюсь, что полиции стало многое известно, ибо всякому хочется делать свое дело безукоризненно. Но как гражданин я нередко задаю себе вопрос: не слишком ли многое известно полиции?